ощущения зиждутся на двух принципах: притяжения и отталкивания. Притяжение рождается, когда инстинкт самосохранения подсказывает нам, что вещь или человек не грозят нам ничем дурным, отталкивание – когда тот же инстинкт предупреждает нас об опасности. Всякое сильное ощущение напоминает нам, что мы живы: к этому и сводится удовольствие. Его составляющие – желание, препятствие и радость обладания; чем именно – не имеет значения. Удовольствие – вещь исключительная, а страсти наши суть не что иное, как более или менее пылкие его разновидности, поэтому привычка к одному определенному удовольствию чаще всего исключает приверженность ко всем остальным. Любовь же из всех наших удовольствий наименее острое и наименее долговечное. Да и что понимать под любовным удовольствием?.. Быть может, обладание красивым телом?.. Имея деньги, вы можете на целый вечер получать в свое распоряжение восхитительных одалисок, но не пройдет и месяца, как вы, скорее всего, пресытитесь их обществом. Значит, любовное удовольствие заключается в чем-то ином? Быть может, вы влюбляетесь в женщину за то, что она хорошо одета, элегантна, богата, имеет карету, пользуется успехом?.. Нет, любовь тут ни при чем: вместо нее в вас говорят тщеславие, скупость или эгоизм. А может, вы любите вашу избранницу за остроумие?.. В таком случае, вами движет чувство литературное.
– Но, – возразил я, – любовь дарует свои радости лишь тем, кто смешивает воедино свои мысли, капиталы, чувства, души, жизни…
– Как же, как же! – с насмешкой воскликнул старик. – Попробуйте сыскать в любой нации, какую ни возьмете, семерых мужчин, способных пожертвовать ради женщины не жизнью… – ибо это не такая уж большая жертва: при Наполеоне цена человеческой жизни не поднималась выше двадцати пяти тысяч франков, а нынче двести пятьдесят тысяч французов готовы сложить голову ради двухдюймовой красной ленточки, – нет, попробуйте сыскать семерых мужчин, которые, получив хотя бы на одну ночь в собственное безраздельное владение десять миллионов, принесут их в жертву женщине… Дюбрей и Пхмейя – пара, еще более редкостная, чем мадемуазель Дюпюи и Болингброк. Итак, источник чувств, о которых мы толкуем, нам неизвестен. Но вы ждете от меня рассказа о любви-страсти. Так вот, эта разновидность любви – последняя и презреннейшая из всех. Она много обещает, но ничего не дает. Как и любовь-потребность, она просыпается последней, а угасает первой. Ах! поговорим о мести, ненависти, скупости, игре, тщеславии, фанатизме!.. Все эти страсти таят в себе нечто мужественное, все эти чувства вечны; ради них всякий день приносятся жертвы, на которые человек влюбленный может решиться только из каприза. А теперь, – продолжал он, – вообразите себе жизнь без любви. Прежде всего, никаких волнений, тревог, хлопот; никаких страстишек, поглощающих такую уйму человеческих сил. Вы живете счастливо и спокойно; ваш вес в обществе безмерно возрастает. Разрыв с тем, что именуют любовью, – изначальный источник могущества всех людей, повелевающих человеческими толпами, но дело не только в этом. Ах! если бы вы знали, какую волшебную силу, какие сокровища души, какую долговечность тела обнаруживает в себе человек, когда, отрекшись от бренных страстей, отдает всю свою энергию в услужение душе! Если бы вы могли насладиться хотя бы две минуты богатствами, которыми наделяет Господь тех мудрецов, что видят в любви не более чем мимолетную потребность, которую следует утолять в двадцать лет, потратив на это полгода, не больше; тех мудрецов, что, презирая сытные и тучные нормандские бифштексы, питаются кореньями, которые Всевышний щедрою рукой рассеял по миру, и почивают на сухой листве, подобно фиваидским отшельникам!.. Ах! в этом случае вы сбросили бы с себя шерсть полутора десятков мериносовых овец, пошедшую на ваш наряд, вы отшвырнули бы вашу тросточку и перенеслись на небеса!.. Там обрели бы вы ту любовь, какую ищете среди земной скверны, там слух ваш услаждали бы концерты куда более мелодичные, чем те, что сочиняет господин Россини, голоса, не сравнимые по чистоте с голосом Малибран… Но я слеп и рассказываю обо всем этом с чужого голоса: не побывай я на исходе 1791 года в Германии, я ничего не знал бы обо всем этом… Да, человек создан для бесконечности. В его душе живет инстинкт, влекущий его к Богу. Бог – это все сущее; все, что мы имеем, – от Бога; мы все забываем по воле Бога; мысли – та нить, посредством которой мы можем сообщаться с Богом…
Внезапно замолчав, он устремил глаза к небу. «Бедняга совсем спятил!» – подумал я.
– Сударь, – сказал я ему, – я принес бы слишком большую жертву эклектической философии, если бы включил ваши идеи в мое сочинение: они не пошли бы ему впрок. Моя книга от первой до последней страницы посвящена любви – любви либо платонической, либо чувственной. Упаси меня Господь завершать ее подобным социальным кощунством! Скорее уж я попытаюсь с помощью каких-нибудь пантагрюэлических ухищрений возвратиться к моему стаду холостяков и порядочных женщин и приискать их страстям и безумствам какое-нибудь общественное употребление и какой-нибудь смысл. О! если супружеский мир вдохновляет нас на рассуждения столь безрадостные, столь мрачные, многие из знакомых мне мужей, пожалуй, предпочтут войну.
– Ах, юноша, – воскликнул старый маркиз, – я был обязан указать заблудившемуся путнику верную дорогу, и я свое дело сделал.
«Прощай, старый остов!.. – сказал я мысленно. – Прощай, странствующий брак. Прощай, сгоревший фейерверк, прощай, махина! Хотя среди фигур, выведенных на этих страницах, есть люди, милые моему сердцу, теперь, старые семейные портреты, возвращайтесь в лавку торговца картинами, ступайте к госпоже де Т*** и ей подобным; где бы вы ни очутились, пусть даже на вывеске, венчающей вход в пивную, мне до этого дела нет».
Размышление XXXЗаключение
Один отшельник, почитавший себя ясновидцем и призвавший народ Израиля подняться вместе с ним на гору, дабы услышать там некое откровение, обнаружил, что за ним следует толпа достаточно многочисленная, чтобы польстить его самолюбию, которого он не был лишен, несмотря на свой пророческий дар.
Но поскольку гора стояла в некотором отдалении, на первом же привале сапожник вспомнил, что должен стачать пару домашних туфель для одного герцога и пэра, мать семейства – что оставила на огне кашу, откупщик – что его ждет выгодная сделка, и все они ушли восвояси.
Чуть позже влюбленная пара презрела обещания пророка и удалилась под сень олив, решив, что любовникам землей обетованной становится любой уголок, где они находят пристанище, а божьими речами – те слова, какие они говорят друг другу.
Толстяки, напоминавшие сложением Санчо Пансу и уже давно утиравшие пот со лба, захотели пить и задержались подле чистого родника.
Отставные военные сказали, что звуки рога раздражают им нервы, а сапоги жмут ноги, и пригрозили отомстить за эти оскорбления новым Аустерлицем.
На втором привале светские люди начали перешептываться: «Этот пророк – форменный сумасшедший!..» – «Зачем же вы его послушались?» – «Я? Да я пошел просто из любопытства». – «А я потому, что за ним пошли другие». (Это был человек фешенебельный.) – «Он шарлатан».
Пророк продолжал идти вперед. Но когда, поднявшись на плоскогорье, откуда открывался вид на бескрайние окрестные просторы, он обернулся, то увидел, что следом за ним идет только один бедный сын Израиля, которому пророк мог сказать то же, что сказал принц де Линь жалкому колченогому барабанщику, которого застал на площади, где ожидал найти целый гарнизон: «Итак, господа, вы, кажется, пребываете в единственном числе?..»
Благочестивый странник, следовавший за мной до сей минуты!.. Смею надеяться, что короткое повторение тебя не испугает; ведь во все время нашего пути я был убежден, что ты, как и я, спрашиваешь себя: «Куда это, черт подери, мы направляемся?..»
Так вот, теперь как раз время узнать у вас, почтеннейший читатель, как вы относитесь к возобновлению монополии на табак и к непомерным налогам на вино, ношение оружия, игру, лотерею, игральные карты, водку, мыло, хлопок, шелк и проч., и проч.
– Я полагаю, что, поскольку из этих налогов составляется треть нашего бюджета, мы оказались бы в весьма затруднительном положении, если бы…
– Иными словами, дражайший образцовый супруг, вы хотите сказать, что, если бы никто не напивался, не играл, не курил и не охотился, одним словом, если бы французы не имели пороков, ни страстей, ни болезней, Государство оказалось бы на грани банкротства: ибо создается впечатление, будто ренты наши обеспечиваются развращенностью нравов, как торговля наша живет только благодаря роскоши.
Присмотритесь повнимательнее, и вы убедитесь, что все налоги зиждутся на нравственных недугах. В самом деле, разве казна не получает самого большого дохода от страховых контрактов, которыми каждый стремится защитить себя от ее недобросовестности, подобно тому как доход служителей правосудия проистекает из судебных процессов, которые затевают жертвы этой недобросовестности! Продолжив же эти философические рассуждения, замечу, что жандармы лишились бы лошадей и работы, если бы все люди жили тихо-мирно и на свете не было бы ни болванов, ни лентяев. Вот и проповедуйте после этого добродетель!.. Возвращусь, однако, к теме моей книги и скажу, что я убежден: между моими порядочными женщинами и бюджетом связь куда более тесная, чем кажется, и я берусь вам это доказать, если вы позволите мне закончить книгу тем же, с чего она началась, а именно маленьким опытом из области статистики. Станете ли вы спорить, если я скажу, что любовник должен менять белые рубашки чаще, чем муж или холостяк, еще не избравший себе предмет страсти? Я полагаю, что это не подлежит сомнению. Разница между мужем и любовником проявляется уже в самом духе их одежды. Муж одевается незатейливо и подолгу не подстригает бороду, любовник же всегда выступает во всем блеске своего великолепия. Стерн весьма остроумно заметил, что журнал его прачки – самое достоверное историческое свидетельство, касающееся «Тристрама Шенди», какое ему известно, ибо по числу рубашек, отданных в стирку, можно определить число глав, стоивших ему наибольших усилий. Точно так же и для влюбленных записная книжка прачки – самый верный и беспристрастный летописец их романов. В самом деле, страсть требует невероятного множества пелерин, галстуков, платьев – неизбежной дани кокетству; белизна чулок, безупречность косынки и корсажа, мастерски отглаженные складки мужской рубашки, изящество галстука и воротника – без всего этого нам не произвести впечатления на окружающих. Вот почему я сказал о порядочной женщине: «Она с утра до вечера крахмалит свои платья» (Размышление II). Я специально расспрашивал одну даму о размере этой галантерейной подати, которую она платит любви, и помню, что, назвав сумму сто франков в год для женщины, она простодушно добавила: «Впрочем, это зависит от характера мужчины: среди них попадаются такие грязнули». Тем не менее в результате весьма продолжительного спора, где я отстаивал достоинства холостяков, а дама – представительниц своего пола, было решено, что, ступив на тропу войны, любовники, принадлежащие к тем общественным слоям, какие мы избрали предметом рассмотрения в этой книге, тратят сообща на интересующие нас нужды полутора сотнями ф