Вечером на площади стало собираться народ. К Сергею привязался мальчик-гид, обещавший за несколько центов рассказать, что тут будет происходить.
Из уважения к его цвету кожи, Сергею уступили место в первом ряду, около веревки, которой было огорожено место судопроизводства. Не так далеко от него стояла, миссис Хилемба, а ее дочь Омалара стояла рядом, но по ту сторону веревки. Мужчины в честь праздничного дня одели широкие штаны и рубашки. На женщинах просторные платья из местной яркой ткани. Почти все — босиком.
Осужденные стояли в середине огороженного пространства, около деревянного барьера, безропотно ожидая своей участи. Взрослых после суда старейшин отвозили в тюрьму, детей и подростков возвращали родителям. Сегодня самой старшей была женщина лет тридцати. Среди семерых преступников мужского пола самому младшему было лет четырнадцать. Посреди площади возвышался треножник из бревен. Позади треножника стояли полицейские и "должностные лица" племени. Здесь же стояла бочка со стеблями тростника. Какой-то местный чиновник поднял руку. Толпа затихла.
Самая старшая женщина, толстая и высокая Жинескью, была проведена вперед. Женщина глядела безразлично и как-то вызывающе.
Чиновник громко назвал имя осужденной и нарушение — кража из магазина, где она работала. За это ее сейчас должны были наказать в племени, а потом еще отправить в тюрьму на шесть месяцев. После этого один из старейшин подошел к ней и сказал пару слов на местном наречии, а потом сорвал с женщины тряпку — теперь она стояла перед толпой абсолютно обнаженной.
Служитель провел ее к треножнику и приковал за руки к перекладине. Большое черное женское тело было отлично видно толпе и готово для наказания. Сержант полиции вынул из бочки с водой стебель тростника. Это была прямая, но гибкая палка, заботливо обмотанная шнуром с одного конца, чтобы рука не соскальзывала. Он дважды рассек тростником воздух: свист был неприятным. Сергею вдруг стало холодно. "Что же должна чувствовать приговоренная, — подумал он, — если даже смотреть на подготовку к наказанию так жутко?"
— Ей повезло, — сказал гид, по старым законам ей бы отрубили руку!
Маленький гид рассказал, что первые миссионеры, появившиеся у них, были католические патеры, и они-то и запретили старейшинам казнить и калечить своих подданных. Они же ввели палочную систему наказания. Туземцы отнеслись к этому способу чрезвычайно радушно и ревностно, и активно пользуются им до сих пор.
— Раньше, — мальчик показал на двух мужчин, ждущих очереди, — за грабежи или порчу полей виновного могли и казнить, а теперь они подвергаются основательной порке!
Рассказ мальчика прервал отчаянный крик жертвы. Сержант сделал длинную паузу перед следующим ударом, но произвел его со всего размаха, вызывая визг и корчи у голой негритянки. На этот раз женщина закричала от боли отчаянным высоким голосом. Кто-то в толпе захлопал, чтобы поощрить умение сержанта.
Правонарушители, ожидающие наказания теперь выглядели заметно более напуганными.
Перед каждым следующим ударом сержант секунд пять поглаживал прутом по иссеченному заду женщины и держал паузы. Затем экзекутор бросил использованный тростник на землю.
Тем временем Жинескью отвязали от треножника. Полицейский поднял женщину — она едва могла стоять сама. Платье ей накинули через плечо и она, всхлипывая, полезла в полицейский фургон.
Следующая виновница была проведена на ее место. Это была пятнадцатилетняя девушка, плачущая и умоляющая на своем языке о милосердии. Ее имя и нарушение были зачитаны: она упорно не подчиняется родителям и впервые приговорена к порке. Ей хватит пяти ударов тростником… С юной школьницы сорвали платье и привязали. Девушка кричала, и змеей извивались на привязи. Когда ее отвязали, она упала на землю, продолжая истерически кричать.
Расправа.
Наконец судья огласил приговор Омаларе: за то, что она отдалась туристу и потеряла возможность выйти замуж в племени ее приговорили к восемнадцати ударам. Ее тут же раздели и повели к треножнику. Сергей чуть не задохнулся от волнения. Не смотря на полное отсутствие одежды, она держала красивую головку высоко. С вызывающим выражением она успела взглянуть в сторону матери.
Омалару привязали к треножнику. Мать с удовлетворенным выражением лица стояла, держа одежду дочери в руках. Сержант поднял тростник. Девушка держала ноги строго вместе, чтобы защитить свою скромность. Сержант отвел назад тростник и размахнулся, используя всю свою силу. Свистнув, тростник врезался в плоть Омалары. Ее тело содрогнулось, она дернула обеими привязанными ногами, но не закричала. Сергей увидел безобразно вспухшую полосу. Омалара извивалась несколько мгновений от боли, но затем снова сжала бедра вместе, ожидая следующего удара.
Следующий удар упал на спину. Сопротивление Омалары было сломлено — она заревела во все горло… Сержант проигнорировал все эти чувства — он продолжал методически сечь тростником ее голый зад.
После четырнадцатого удара Омалара перестала кричать, повиснув на привязи. Она, видимо, лишилась чувств от боли. Сержант ухмыльнулся и отступил, сказав что-то на африканском языке старейшине. Тот взял ведро воды и вылил его на голову Омалары. Сержант спокойно ждал, пока девушка приходила в себя. Миссис Хилемба продолжала стоять рядом совершенно бесчувственно: очевидно, она не думала, что ее дочь пострадала достаточно.
Сержант не смягчил силу четырех оставшихся ударов. Омалара снова дико кричала и отчаянно напрягалась… Ее попа была исполосована, в нескольких местах показалась кровь. Сергей вздохнул и пошел прочь. В гостинице он по памяти сделал несколько набросков первобытного судилища. Всю ночь ему снилась Омалара.
В Россию.
На следующий день в гостинице Сергей встретился с миссис Хилембой. Миссис Хилемба сообщила, что Омалара больше не будет с ним работать. Она отдыхает после хорошей порки и уже совсем не хочет ее повторения.
Сергей уехал на сафари в местный национальный парк и увидел их снова через три дня, за день до своего отлета в Европу. В последний день пребывания в стране Сергея пришел в дом к Мисс Хилембе, расплатиться за сеансы позирования. К ним спустилась и Омалара. Сергей увидел, что она не села с ними за стол, а осталась стоять.
— В общем так, — сказал Сергей, — Омалара поедет со мной в Россию. Ей в вашей Африке теперь делать нечего. Замуж ее все равно не возьмут.
Хилемба ничуть не удивилась такому предложению. А ее отец просто сказал: "Сколько?".
Сошлись на трехстах долларах. Разумеется, Сергей брал билет и оформлял паспорт. Затраты с лихвой окупились. Омалара оказалась прекрасной хозяйкой и очень горячей женщиной. Картины, для которых она ему позировала, ему удалось очень удачно продать. Но "Черную жемчужину", где обнаженная Омалара выходит из воды, за несколько минут до того, чтобы принадлежать ему, он продавать отказался.
Второе путешествие в Африку пришлось отложить: сейчас он пишет беременную Омалару на фоне российского пленера. На картину уже есть заказчик.
А. Новиков
Наутро после
Перевод с английского Вовчика
Я похлопала его зад слегка через простыню.
— Время вставать! — напомнила я.
Он пробормотал что-то и стал натягивать на голову подушку. Я схватила эту подушку и отбросила ее в сторону, вне пределов его досягаемости.
— Просыпайся, Бобби, у нас есть кое-какое незаконченное дело.
— Какое дело? — недовольно спросил юноша, открывая один глаз и нахмуриваясь в мою сторону.
— Как скоро мы все забываем! — посетовала я, срывая с него простыню, — или мы просто не желаем подумать хорошенько?
Роберт был все еще в футболке и трусах, в которых я оставила его ночью, когда ушла на свою постель. Он открыл другой глаз и сделал вид озадаченной невинности. Я этот вид проигнорировала, беря в руку тяжелую деревянную щетку. Он должен был хорошо ее помнить — я уже немного использовала ее прежде, когда он капризничал.
— Нееет, — застонал он, снова закрывая простыней зад и удирая от меня на дальнюю сторону кровати.
— Иди сюда, Бобби, — сказала я твердо.
— Э-э-ээ… — потряс он энергично головой.
— Ты хочешь розог?
— Но-о-о…. Мы не можем подождать… до завтра? — заныл он.
— Завтра будет следующий день, — объяснила я. — А сегодня ты получишь то шлепание, которое заслужил вчера вечером. Я должна была отлупить тебя немедленно, но позволили подождать. Теперь перестань уворачиваться хуже младенца — иди сюда и подставь задницу как большой мальчик.
Он нахмурился. Я знал, что ему ненавистно обращение с ним как с ребенком, но он все-таки был на семь лет моложе меня, ему всего исполнилось восемнадцать. И пока он сопротивлялся мне — а я не терплю сопротивления дамам — я не сомневалась, что его надо больно наказывать.
— Мой зад и так уже натерпелся, — стал ныть он снова, но у меня уже лопалось терпение.
— Бобби, ты хорошо знаешь, что ведешь себя подобно маленькому непослушному сорванцу, а значит, заслужил такое шлепание, какое дают маленькому сорванцу.
— Нет, — упрямо сказал он, подтягивая просыню.
— Так! — громко отрезала я, указывая на свои колени. — А ну, иди сюда, на мои колени!
Он дулся:
— Я чувствую себя не совсем хорошо.
— Конечно, кто же хорошо чувствует себя перед хорошей отлупкой! — съязвила я. — Ты же собираешься получать шлепание.
— Не-е-еет, я болен…
Я собрала всю свою волю, несмотря на его сопротивление вытащила своего юного любовника целиком из кровати и дала ему легкую пощечину.
— Что у тебя болит? Отвечай!
— М-м-ммм… Я думаю, у меня лихорадка…
Я знал, что обман легко раскрывается и не собирался давать ему шанс.
— Хорошо, я не буду шлепать, если у тебя лихорадка… Но это надо еще проверить.
Я повернулась к шкафу и открыла верхний ящик. Его глаза сузились с большим подозрением.
— Что ты делаешь? — спросил он осторожно.
Я вынула стеклянный термометр и небольшую банку вазелина.