Окружающие тоже заметили, что буквально за две недели она перестала на себя походить. Кто-то делал комплименты, кто-то просто наблюдал. Лекан же считал, что ей не мешало бы сходить к врачу, такая резкая потеря веса редко означает что-то хорошее. Но как он игнорировал ее совет обследовать Амари в клинике, так и она не стала его слушать. Они несколько отдалились в последнее время. У него были свои заботы, у нее свои.
Ханну делал счастливой Эрик. Они проводили вместе каждый вечер: то у него, то у нее. Даже ездили вместе в Гамбург и планировали летом отправиться куда-нибудь к морю. Ребекка вытесняла ее память и личность, но жалкий эмбрион присоединился к чему-то любящему. И большего ему не требовалось.
Ханна могла прочесть его лицо на ощупь. Знала его запах. Когда он не пользовался тяжелым парфюмом с нотами пачули, то пах абсолютной чистотой. Это было что-то белоснежное и сладкое, и этот запах оставался на ней еще много часов. И всегда поражала его мимика – через нее проносились все фазы Луны, и проскальзывала его настоящая личность – уязвимая и отзывчивая, – которую он прятал от всего мира. Носить маски его научил отец. Их отношения были невероятно сложными. Эрика взращивали как будущего принца, и это наложило определенный отпечаток на его характер. Он не был избалованным, но умел требовать и при желании мог внушить окружающим, что они ему что-то должны. Не раз Ханна наблюдала, как это качество проявляется в общении с персоналом, случайными людьми, его коллегами и сокурсниками, с которыми он познакомил ее в Гамбурге. Эрик пытался отрицать все, что в нем было от отца, но только стал более нервным и бросался из крайности в крайность.
С Сумире Ханна виделась еще пару раз – та всегда скользила белой тенью по коридорам дома или возилась в оранжерее. Его мать вела себя приветливо и производила впечатление этакой гражданки мира, мешая всевозможные языки и щеголяя широтой взглядов. Но по крупицам – через рассказы Эрика и собственные наблюдения – Ханна поняла, что Сумире – тонкий манипулятор, и не исключено, что сильно настраивала Эрика против отца. Это была ее тайная битва, и Эрик еще ребенком стал в ней орудием. Также Ханна не могла в полной мере симпатизировать человеку, который вымещал зло на других. Речь шла о Дагмар – несовершеннолетней сестре Эрика от другой матери. Говорят, она пережила какое-то нападение и не хотела никуда выходить. Однажды Ханна против воли стала свидетелем разговора между Сумире и Дагмар на кухне.
– Все, что с тобой произошло, – твоя вина, – жестко сообщила мать Эрика замершей девочке. – Мой сын рисковал жизнью, чтобы тебя вызволить. Если ему когда-либо придется пострадать из-за тебя, я сделаю все, чтобы тебе нигде не было места. Ты меня поняла?
Эрик тут же влетел на кухню, но если других жестко ставил на место, то матери мог только что-то моляще сказать на японском. Тем не менее он обнял Дагмар, чьи глаза уже наполнились слезами. Сумире его поведение претило, но она не могла идти против сына. В воздухе висело очень много недосказанного. Тогда она просто вышла из кухни, обдав всех присутствующих ледяной яростью. Дагмар, конечно, не позавидуешь. Девочка, судя по всему, только у брата и получала поддержку в этом доме. Эрик стал буферной зоной, сдерживая мать и защищая сестру. После этого поступка Ханна восхищалась им еще больше. Чтобы противостоять Сумире, нужно было иметь стержень. За фасадом испорченного принца скрывался другой человек, но не всем было дано его увидеть.
Наедине с собой Ханна все еще не верила в то, что судьба свела ее с Эриком. Вся ее жизнь встала с ног на голову из-за него. В голове бурлила эйфория, оттого что это ее история. Она – ее главная героиня.
Ребекка лежит в своей каморке в вечернем платье. К стразам прилипла вермишель. Вокруг пустые плошки. Окна заклеены, потому что от света ей хочется кричать. Зеркало в комнате занавешено, а то, что в ванной, она разбила, потому что не могла на себя смотреть. Ей казалось, что в отражении кто-то другой. Она не узнавала себя.
Который это день? И день ли?
Иногда находила какая-то смута, и Ребекка начинала наносить на себя макияж, хаотично водя помадой мимо губ. Ей хотелось сделать селфи. Выложить в своем профиле. Чтобы увидеть череду лайков и прочитать, как она восхитительна. Но она боится включить камеру. Иначе на нее снова уставится чужая. Остатки самоконтроля велели лежать и ждать.
«Это отходит, как прибой, – эхом вещал Эрик в ее голове. – Надо перетерпеть. Надо. Иначе ты никогда с Морфея не слезешь…»
«Что, по себе знаешь?» – съязвила Ребекка.
«Я знаю, что эту реку ты можешь переплыть только сама. Я бы вынес послесон вместо тебя, если бы мог…»
«Лицемер… Ты просто боишься, что не удержишь меня. Хочешь, чтобы я всегда была больной… Подговорил Рудяка, чтобы он ничего мне не давал…»
Послесон – хуже любой ломки. В нем разносишься на фрагменты. Не спишь, но и не бодрствуешь. Не живешь, не умираешь. Это лиминальное состояние выносит из тебя душу.
Ребекка не может терпеть, но и выхода нет. «ФЕМА» посадила ее на Морфей, а когда он превратился в ее воздух, перекрыли его. В полумраке мерцают блестки на ее платье… Она надела его, чтобы не забыть, какая она на самом деле.
Снова звонит телефон. Эрик. Вечно Эрик.
Ребекка ощущает глухую злость по отношению к нему.
«Ты должна вытерпеть…»
Ничего она не должна. Да и он не господь бог, чтобы предписывать ей страдание во благо…
Внезапно кажется, что дверь в квартире исчезла, а из окон начинают лезть длинные щупальца, которые тянутся именно к ней. Ребекка испускает крик и мечется из угла в угол, путаясь в переливающемся платье. Вещи падают с полок, эта лачуга разваливается вместе с ней. Стены ходят ходуном, и больше нет сил это выносить. Ребекка оттаскивает от стены шкаф и начинает бить по кнопке лифта. Еще не все потеряно… Она убежит от кошмаров через этот странный лифт, ставший хранилищем их с Эриком тайн.
Квартира начала трястись, а щупальца уже показались из-под плинтусов. Что-то заскользило по ее ноге, и она завопила… Нужно срочно найти что-то, чтобы защититься…
На глаза попадается нож для бумаги. Безжалостно Ребекка перерезала щупальца вокруг ее лодыжек, удовлетворенно наблюдая, как из них брызжет чернильная кровь и, извиваясь, они опадают на пол.
Лифт будто гудит целую вечность, но никак не приходит. Тем временем вся комната начинает кишеть этими щупальцами. Они подбираются к ней ближе. Ребекка переводит взгляд на свои руки и с ужасом обнаруживает, что из одной кисти выходит чужеродный мясистый вырост с присосками.
«Они во мне!» – панически бьется мысль.
Что-то ползет под кожей… У нее нет выбора. Она заносит нож над запястьем. Лифт наконец приезжает.
Ханна просыпается и в молчании смотрит в синеватом мраке на потолок. Рядом спит Эрик, его дыхание такое тихое, что надо наклониться к нему, чтобы его уловить. Непроизвольно она вжимается в его тело, потому что от увиденного ее чуть ли не трясет. Теперь она знает, что произошло с Ребеккой в день ее смерти. В какой-то момент ей кажется, что в углу ее комнаты что-то шевелится и начинает ползти к ней. Ханна зажмуривается и молит неизвестно кого, чтобы не сойти с ума, как Ребекка.
Потепление пришло неожиданно, и небо уже налилось солнечной голубизной. Фледлунд обычно прозябал в тучах и холодных ветрах до конца апреля. В этом году весна вступала в права раньше.
– Если бы у нас всегда была хорошая погода, людям стало бы не о чем говорить, – с усмешкой заметил Эрик, выглядывая с балкона Ханны.
Внизу собрались старички из их дома и обсуждали, конечно же, температуру на улице.
– Они могут заговорить о тебе, если покажешься им на глаза, – заметила Ханна, накрывая стол к завтраку. – Их не только погода интересует.
У нее никогда не было такого разнообразия блюд, как дома у Эрика. Она готовила простые вещи и вообще не любила излишества, но ему все нравилось. В гостях у Ханны он бывал куда охотнее, чем дома.
– Как сестра? – поинтересовалась она. – Уже приходит в себя?
– Да, думаю, скоро снова начнет скакать по городу в наушниках… Я на это, по крайней мере, надеюсь. Не хочу, чтобы она зацикливалась на том, что произошло, – отстраненно ответил Эрик.
– А как на нее напали? – продолжила она.
Деталей она не знала. Видела только, что на лице у девочки здоровенный синяк и ходит она по дому как зашуганная.
– Да какие-то отморозки, – поморщился Эрик. – Хорошо, что мы с Кираном рядом были…
– Так вы вместе ее спасли? – удивилась Ханна.
Эрик едва заметно кивнул и больше ничего не сказал. Дружба австралийца с Эриком оказалась неожиданной. И Ханна до сих пор не могла понять, насколько она крепкая. В их первую встречу в столовой показалось, что они шапочно знакомы, но недавно выяснилось, что после того, как вандалы разгромили лавку Бартоша, Киран переселился к Фергюсонам. Она могла бы расспросить самого Кирана, но избегала его, как и всех, кто понимал что-то о ее проблемах с самой собой. Казалось, что они тут же увидят ее прежнюю и Ханна, которую она так не любила, никогда не уйдет.
Они принялись завтракать. Эрик был каким-то хмурым, и его взгляд то и дело уходил в себя. Ханна начала переживать, что дело может быть в ней. Заметив ее нервозность, он проницательно взял ее за руку и сказал:
– Я какой-то несобранный сегодня… Давай никуда не будем выходить. Хочу спрятаться у тебя дома от всего. Иногда нужны… такие тихие моменты.
– Даже не спрашивай.
Они улыбнулись друг другу, и у нее отлегло от сердца. Тем временем шум внизу нарастал. Пару раз сквозь приоткрытую балконную дверь отчетливо донеслось имя Амари, и Ханна невольно навострилась.
– Ты чего? – спросил Эрик.
– Говорят о моем соседе… Дед Лекана. Не могу понять, что-то случилось или они просто судачат.
Эрик уже был знаком с Леканом, но про свидания соседа с Дагмар Ханна, конечно, не знала. Они не говорили нормально уже долгое время. После того разговора про чудо-пилюли Лекан ее всячески избегал. Да и она его, так как не понимала, как с ним общаться, не затрагивая при этом ситуацию с Амари.