Я хочу решать, чего вы заслуживаете.
Хочу знать, где ваши слабости.
Хочу нажимать на них, как на кнопки, когда вы считаете, что можете мне указывать.
Хочу показать вам ваше место.
Хочу держать вас в узде.
Хочу, чтобы вы меня признали.
Хочу, чтобы считали равной.
Хочу быть над вами.
Я не хочу быть никем.
Вы должны понять, что во мне нуждаетесь. Вы даете мне очень мало.
Только ты, Ханна, меня по-настоящему увидела. Ты захотела быть мной, и это то, чего я заслуживаю. Почему же сейчас ты не исчезаешь? Мы не можем быть здесь вдвоем.
Киран
Я себя знаю. Я – это единственное, что я по-настоящему знаю. Мир вокруг, наоборот, неизвестный. В нем слишком много правил, заветов, законов. Своих, чужих. За всем не уследишь.
Любое правило рано или поздно нарушишь. В этом мире люди предают себя намного чаще, чем думают. Нет ничего сложнее, чем жить согласно своим принципам. Никто не чист.
Я не усложняю. Я сразу буду человеком без принципов.
Я буду плохим человеком.
Но мне с собой легко. Я ничего не должен. Надо мной никто не властен. Делаю что хочу. Сам решаю, что правильно, а что нет. Мне не стыдно.
Назови меня плохим человеком.
Я все еще тот самый человек.
Которого я бросил в яме.
Которого я на время стер.
Я всегда им буду. А правила постоянно меняются. Не хочу жить ни по чьим законам, а своих у меня не будет. Ведь если однажды придется судить самого себя, боюсь, это будет страшный суд.
Сейчас я перестал понимать, с чего начал. Кажется, что я могу себя забыть и есть еще какой-то путь. Но если я должен быть честным… однажды мне придется за собой вернуться. Знаю, что плохой человек всегда будет ждать там на дне.
Эрик
Я не плохой человек. Никогда им не был. И не испытываю вину. Разве я должен?
Меня убеждают в обратном. Говорят, что мои реакции не верны. Несоразмерны. Неоправданны. Они знают некую норму и ожидают, что я буду ей соответствовать. Я якобы… сломан.
Притвориться несложно. Я изучил проявления их нормы достаточно хорошо, чтобы ее сыграть. Но однажды мне стало ясно, что они имеют в виду. На это ушли годы. У меня, оказывается, нет никаких границ. Я могу зайти далеко. Это создает им проблемы. Я их пугаю. Они не знают, что со мной делать.
Меня ужасает, что они обо мне думают. Я не хочу это видеть в себе.
Я хочу быть оправданным. Понятым. Я чувствую, что имею на это право. Пусть я редко думаю о других. Они, вообще, должны быть счастливы, что я у них есть. Осознание того, что у меня расстройство, не устраняет его. Я хочу, чтобы кто-то был и на моей стороне. Я защищаюсь.
Я могу убить, когда у меня есть причины. Другие оправдываются за свои проступки точно так же. Мы все защищаемся.
Я не знаю, как стать тем, кого они хотят видеть.
Я уже такой, какой я есть.
Хочу быть принятым. Стать достойным сыном. Лучшим братом. Хорошим другом. Идеальным возлюбленным. Ты все еще недовольна мною, Ребекка? Тебе всегда было мало. Ты знаешь, что ранишь меня больше всех?
Я ведь неплохой человек. У меня есть мои страдания. Разве у меня нет на них права? Я не знаю, как им объяснить.
Я защищаюсь.
Паутина
Где я? (Где мы?)
Я сделал все, что мог, ради тебя.
Ты все испортил, Эрик. Все стало намного хуже.
Ханна, я хотел тебе помочь. (Господи, как же мы все встряли.)
Я знаю, Киран. Но теперь вообще не понимаю, что реально. Я везде.
И я везде. И я. И я. И я.
(Мы слышим друг друга. Мы ощущаем нас как целое. Мы вынуждены познавать друг друга бесконечно.)
Я не хочу этого.
Я тоже.
И я ничего из этого не желал.
Но мы ближе, чем когда-либо. Ты должна почувствовать, что я тебе не врал. Если бы я не любил тебя, то не зашел бы так далеко. Теперь ты мне веришь, Ребекка? Веришь, что я умею любить?
Замолчи. Ничего не изменилось, нас только стало больше. И я никого не простила. Вы все меня уничтожили. Мое самоубийство на вас. Ты такой же, как они. Ты не заслуживаешь меня.
Я сделал все, о чем ты меня просила! Всегда делал. Даже если не хотел.
Замолчите, вы оба. Вы не я. Не могу больше быть вашей частью. Как перестать вас ощущать?
Что ты злишься, Ханна? Твои желания сбылись! Ты, я, Эрик – мы вместе. Что, поняла, каково нам? Поняла, какой ужас творится у нас в головах? Теперь ты – его часть. Кричи вместе с нами.
(Кричи!)
Эрик, я так для тебя старалась… Стала той, кого ты желал видеть. Я просто хотела значить для тебя… хоть что-то. Ты мог сказать мне правду. Я же никогда не соберу себя воедино. Ты меня разрушил.
(Мы – руины!)
Это было ради нее. Ты должна меня понять. Должна. Ребекка, слышишь?
Я пытался его остановить. Прости меня, Ханна. Господи, Эрик, да зачем? Так нельзя!
Ты думаешь, ты что-то исправил, Киран? Все так и должно было закончиться.
(И что нам теперь, черт побери, делать всем вместе?)
Я очень не хотел думать о тебе… плохо, Эрик. Но теперь сделал то, что должен. Однако тебя больше не виню. Я тебя… понимаю.
И тебя. И тебя. И тебя.
(Мы стали кем мы стали. Мы все одинаково отвратительны. Мы пришли в этот мир сломанными. Нас разрушили еще больше.)
Я… не злюсь, Ребекка. Совсем нет. Но я не могу исчезнуть, прости. Я бы и рада.
Ты меня не пускаешь! В тебе дело! Ненавижу тебя. Ненавижу. Вы все мне отвратительны.
Тогда ненавидь только меня. Лучше быть друг для друга вечными травмами, чем возвращаться назад, где мы никогда не будем нормальными. Киран, послушай… ты – единственный, кто может отсюда уйти сам. Тебе придется выбрать потом. Я, в общем-то, знаю, как ты поступишь. Теперь знаю, что ты действительно меня не осуждаешь. Пообещай, что все равно останешься моим другом.
Я… останусь им.
Скажи, что я был хорошим другом.
Ты был моим лучшим другом. У меня не будет другого такого.
Я так счастлив это знать.
22. Когда они проснулись
Первым вернулся запах. Страшный трупный смрад, забивающий ноздри, и от него начал сжиматься желудок. Затем проступила темная комната. Слабый свет шел из другого помещения и обрисовывал очертания лежащих рядом тел. Киран с трудом сел. Во рту была страшная сухость, а голова раскалывалась. Комната начала кружиться со страшной силой, и он тут же лег обратно.
«Где они? Где они?» – бился в голове непонятно кому адресованный вопрос.
Их было четверо. Эрик, Ханна, Ребекка и он сам. Они говорили. Этот разговор длился вечность, и каждый подбирал самые страшные слова. Им всем пришлось впитать в себя горести друг друга. Всю их суть. Бесконечное познание другого. Вот как это следовало назвать.
Он не мог точно вспомнить, о чем они говорили, теперь остались только какие-то фразы-огарки. Но вместо воспоминаний была некая оформившаяся истина, уже не нуждающаяся в словах. Они прошли друг через друга, как через врата, и чуть не сошли с ума от такого уровня близости. Они были друг другом. Чем-то единым. В какой-то момент их мысли стали перетекать одна в другую, и Киран отчетливо помнил, как они одновременно кричали, плакали, обвиняли… Морфеон закончился, и это был худший трип в его жизни. Нет ничего страшнее, чем по-настоящему узнать другого человека, а ему пришлось пропустить через себя аж троих.
Господи, они же все еще здесь! В доме на краю света, в окружении трупов. Со второй попытки все же удалось встать на ноги. Киран ухватил тело Эрика под мышки и вытащил его из трупной комнаты. За окном уже вечерело, и обещанное солнце все-таки появилось. Жаль, что его никто не застал. Лиловый свет выписал на стенах причудливые тени, издалека доносилось кряканье уток. Но этот мир все еще казался полуреальным.
Киран проверил его пульс, тот еще бился, но очень медленно. Эрик словно провалился в глубокий сон, напоминающий кому. Сосуды на его лице почернели и выпирали, как и у Ханны, изуродовав его фарфоровый облик. Затем Киран метнулся к ней, и охватило противное предчувствие, что у нее почти не осталось времени. Она едва дышала. Эрик говорил, что адреналин вернет ее. Если не врал.
В той самой коробке с ампулами лежала только одна, с красным маркером, и одноразовый шприц в упаковке. Вытаскивать же из Морфеона нужно было двоих.
Киран смотрел на обоих высохшими глазами и понимал, откуда подвох в словах Эрика. «Тебе придется выбрать…»
– И одна смерть, значит, должна быть на моей совести, да, Эрик? – сказал он, обращаясь к его телу.
Веки того оставались плотно сомкнутыми, он был не здесь. Но ведь мог очнуться так же, как и Киран. Почему в его словах была такая уверенность, что вытащить можно только одного? Время уходило на бесполезные размышления, но это хотелось понять. Он упомянул, что Киран почти чистый. В Эрике, вероятнее всего, уже был Морфей. Это лекарство делали для него, черт возьми, и он его постоянно принимал… Когда Киран вколол ему дозу, то ненамеренно отправил в такую же кому, как у Ханны, и выйти из нее самостоятельно Эрик не может.
«Скажи, что я был хорошим другом…»
Горло что-то душило. Возможно, это был плач. Без слез и звуков. Плач по их дружбе, по всему тому, что ему пришлось узнать в Морфеоне. И это выворачивало его наизнанку. Киран сделал глубокий вдох.
«Потом. Я дам себе волю потом».
Он извлек шприц и постарался сконцентрироваться. Руки все еще плохо слушались его. И даже не факт, что Ханну это спасет…
Действовать пришлось по наитию. Стоило ли забирать всю ампулу? Или же адреналин чем-то разводят? Единственный, кто мог дать ответы на эти вопросы, пребывал в полнейшей отключке. Киран только мог убедиться, что из шприца вышел воздух.