, мне даже стало за него боязно. Помочь было нечем. Поручик Усвятский, начитавшийся в детстве книг господина Станюковича, предложил старый боцманский способ – избиение страждущего железной цепочкой до крови. Признаться, ежели бы я верил в успех, то, пожалуй, применил бы нечто подобное.
Нижние чины оказались на удивление стойкими. Правда, лица юнкеров несколько позеленели, но это могло быть вызвано скверным освещением трюма. Господа бывшие краснопузые, распив добытый где-то самогон, играли в «шмен-де-фер». В общем, за личный состав я был более-менее спокоен.
Ночью, несмотря на волны, мы вытащили прапорщика Немно на палубу и стали приводить его в чувство. Свежий воздух приободрил нашего цыгана, и он вполне связно изложил, по просьбе поручика Усвятского, три наиболее простых способа увода лошадей из запертой конюшни. К тому времени шторм начал понемногу стихать, и корабли вновь взяли курс на север.
Вскоре мы вновь остановились и до утра простояли невдалеке от берега. Сквозь утреннюю мглу можно было различить несколько транспортов, уже начавших высадку, причем, ежели мой «цейс» не обманывал, высаживалась конница. Около шести утра очередь дошла и до нас. К самому берегу подойти не удалось – не было пристани. Пришлось прыгать прямо в воду, держа повыше винтовки, чтобы стволы не хлебнули воды. К счастью, берег молчал – Кириловка (слухи не обманули, именно Кириловка) была пуста.
Наконец, высадились все, мокрые, злые, смертельно усталые. Прапорщика Немно поддерживали под руки, а нашу сестру милосердия пришлось уложить на шинели прямо на песок. Рядом разгружалась баржа, с которой выводили несчастных замученных лошадей и выкатывали повозки. Постепенно берег заполнялся пехотой. Конницы уже не было – как выяснилось, конная бригада генерала Шифнер-Маркевича уже ушла на север, к Акимовке.
Штабс-капитан Докутович подыскивал какой-нибудь подходящий сарай, чтобы немного обсушиться, но тут к нам подлетел незнакомый полковник в плащ-палатке, потребовал командира и, не дожидаясь, начал распоряжаться. Оказалось, лошади и повозки предназначались для нас. Наш отряд в составе одной из пехотных бригад должен был двигаться вслед за конницей Маркевича.
При виде лошадей прапорщик Немно мгновенно ожил, лично проверив упряжь на наших повозках. Наконец, кое-как разместившись, мы покатили, насколько позволяли несчастные лошади, в сторону Акимовки. Воскресший Немно был теперь в своей стихии, и, когда четвероногие сбавляли ход, начинал выть по-волчьи, отчего лошадки тут же прибавляли аллюра.
Вскоре нас нагнал небольшой конный отряд, сопровождавший Якова Александровича. Командующий спешил развить наметившийся успех и шел вместе с авангардом.
Нас не ждали. По дороге мы то и дело встречали совершенно сбитых с толку краснопузых, которые стояли с поднятыми руками у обочины дороги, бросив винтовки прямо на землю. Мы подбирали винтовки, конфисковывали весь имевшийся запас махорки и отправляли их к месту высадки десанта, в Кириловку. Разбираться было некогда, тем более перед нами были не красные орлы, а обыкновенная тыловая сволочь, такая же, как у нас, только красного цвета. На них жалко тратить лишнюю пулю.
Правда, до Акимовки мы так и не дошли. На полдороги, у села Родионовка, шел бой – наша конница сцепилась-таки с заслоном красных. К счастью, мы поспели вовремя и к вечеру вышибли комиссаров из села, причем, большинство их предпочло не бежать, а попросту сдаться в плен. Мы не потеряли ни одного человека – в Акимовке у красных стояли одни лишь тыловые команды, едва ли знавшие толком, с какой стороны стреляет винтовка. Удивительно, что они вообще решились принять бой.
Первый успех заставил на время забыть все мрачные предчувствия. Казалось, время пошло вспять, мы снова в Донбассе и наступаем на Харьков, гоня перед собой очумелых большевиков. Однако, с тех пор прошел год, и мы были не в Донбассе, а всего лишь на подступах к Мелитополю. А его еще следовало взять.
Уже на следующее утро, 9 июня, штабс-капитан Докутович, вернувшись с короткого совещания, которое проводил в штабе бригады сам Яков Александрович, озабоченно сообщил, что в Акимовку красные подбросили свежие силы, а какие-то части уже идут вдоль реки Молочной прямо на нас. Командующий приказал немедленно выступать.
В тот день было как-то по особенному жарко, мы все ждали грозы, но небо оставалось чистым. К полудню все вконец одурели, и ежели бы не наши повозки, отряд пришлось бы останавливать на дневку. Красных все не было, и я уже начал подумывать, что мы с ними попросту разминулись. Так бывало, и не так уж редко. Но где-то в час дня что-то загремело, мы соскочили с повозок и развернулись в цепь. Вскоре стало понятно, в чем дело – показавшаяся впереди небольшая деревенька горела, из-за белых хат лупили гаубицы, а прямо на нас резвым аллюром мчалась конница, за которой тянулась пехота. Штабс-капитан Докутович приказал приготовиться, но через минуту все выяснилось. И конница, и пехота оказались нашими. В деревеньке, которая называлась Владимировка, окопались красные, и наш авангард дал задний ход. Вскоре они залегли рядом, образовав беспорядочную кучу, по которой тут же ударила красная артиллерия. Не было возможности даже привстать, чтобы окопаться.
Настроение сразу упало. Вот вам и триумфальный марш!
Лежали мы не менее получаса, вокруг уже было полно раненых, вдобавок, куда-то пропал Шифнер-Маркевич, и его отряд пребывал в полнейшей растерянности. Командир бригады, в которую мы входили, был ранен в первые же минуты, и я готов был посоветовать штабс-капитану Докутовичу брать командование на себя, как вдруг сзади послышался топот. К нам на полном скаку подлетело несколько десятков верховых. За ними чуть ли не бегом шла пехота.
Несколько всадников спешились и направились прямо к нам. Впереди шел Яков Александрович, весь в пыли и без фуражки. Мы коротко поздоровались, он махнул рукой, и мы сели прямо на землю, не обращая внимания на красные «гостинцы», пролетавшие то и дело над нашими головами. Подтянулись остальные офицеры, словно из-под земли появился худой мрачноватого вида генерал, как я сообразил, пропавший Шифнер-Маркевич. Рядом с Яковом Александровичем находился знакомый нам по зимним боям, но уже не капитан, а полковник Мезерницкий. Теперь он командовал 8-м кавалерийским полком.
Яков Александрович первым делом поинтересовался, не скучно ли нам тут загорать. Получив наше дружное уверение, что скучнее некуда, он хмыкнул, порадовав нас, что у соседей дела еще веселее. Корпус Фельдфебеля еле удерживал Чаплинку, а печально знаменитая Чеченская дивизия умудрилась прошлой ночью угодить почти в полном составе в плен вместе со своим беком-абреком генералом Ревишиным. В общем, ежели мы сейчас не прорвемся к Мелитополю, летнее наступление можно будет считать оконченным.
Вопросов не было. Все и так яснее ясного. Мы получили последние указания перед атакой, которую должен был возглавить полковник Мезерницкий. Яков Александрович, несмотря на наши протесты, заявил, что пойдет в первой цепи. Напоследок он лишь спросил, какую музыку заказать оркестру. Мы немного поспорили и сошлись на мазурке.
Покуда Мезерницкий приводил в чувство наш набегавшийся авангард, оркестр, не спеша, выдвинулся аккурат на середину между нашими позициями и Владимировкой. Красные не стреляли – это был уже не 18-й год, и музыкантов научились щадить. Я еще раз повторил взводным наши обычные правила: в атаке не бежать, идти шагом, желательно в одном и тот же темпе. И не стрелять. Все равно, с ходу по окопам вести огонь из винтовки бесполезно. Повторял я это, конечно, не для поручика Усвятского. А вот нашим прапорщикам лишний раз послушать не мешало.
Тут оркестранты подняли трубы, и загремела мазурка. Почти сразу же сзади послышался свист, конница Мезерницкого, перелетев через наши головы, помчалась к деревне. Мы встали, растянулись в цепь и пошли вслед за нею.
Красные, вероятно, не ожидали такого. Вообще-то, по нашему старому боевому уставу деревню следовало обработать артиллерией, но пушки застряли где-то в тылу, да и, в конце концов, нам сходило с рук и не такое. Сошло и на этот раз.
Конница ушла далеко вперед, и нам пришлось поневоле ускорять ход. Я несколько раз как следует гаркнул, покуда взводные догадались дать команду «шире шаг». Все это время я оглядывался, пытаясь увидеть Якова Александровича, и, наконец, обнаружил его в цепи первого взвода: командующий шел рядом с поручиком Усвятским, тот что-то с жаром рассказывал, а Яков Александрович посмеивался и дымил папиросой.
Вскоре мы поравнялись с нашим оркестром, который, не переставая играть, занял позицию за цепью и двинулся следом. Я не выдержал и, подойдя к музыкантам, заказал нашу «Белую акацию». Под «Акацию» мы ворвались в окопы краснопузых. Впрочем, делать нам уже было нечего – конница вышибла оттуда защитников революции, и они предпочли сдаться в плен. Кое-кто, впрочем, успел огородами дать стрекача.
С пленными оказалось немало возни. Коннице Мезерницкого пришлось спешиться и выстраивать их в колонну, а пехоте – выделять конвой. Красные орлы выглядели не самым лучшим образом. Поручик Усвятский не выдержал и произвел блиц-допрос первого попавшегося под руку краснопузого. Оказалось, что большинство пленных – местные, мобилизованные всего несколько дней назад. В общем, бить таких – невелика честь.
Владимировка была очищена, но Акимовка по-прежнему оставалась словно заколдованной. Очередной заслон вновь преградил нам путь, но на этот раз это были не тыловики и не мобилизованные. У самой Акимовки нас поджидали четыре красных бронепоезда, а над нами парил аэростат, на котором огромными буквами было написано: «Даешь Врангеля!»
Генерал Туркул, прочитав эти страницы, заметил, что они начали летнюю кампанию куда более романтично. Правда, в десант они на этот раз не ходили, но зато пришлось отражать атаку жирафов, зебр и антилоп. Я не мог не поинтересоваться, как обстояло дело со львами и тиграми, он Туркул стоял на своем. Львов не было, а по поводу вышеперечисленной фауны мне может рассказать любой «дрозд». В конце концов, мы позвали полковника Колтышева, которому, как известно, любые фантазии противопоказаны, и он подтвердил этот невероятный случай.