Процесс отрицания не закончился. Он даже не начался как следует. Я упрямо отказывался верить, не потому что был наивен, а потому что это было невозможно. Мама не могла умереть. Она ведь только вчера говорила с тётей Любой. Она собиралась позвонить мне. Она…
Я сжал кулаки, пальцы побелели, ногти врезались в ладони. Ни боли, ни ярости, ни слёз. Только пустота.
Игрок!Одно из условий ежедневного задания не выполнено:«Работа со свободными весами (на выбор игрока), минимум 30 минут»
Вы будете перемещены в Штранную зону.Удачи, Игрок.И не пропускайте больше ежедневных заданий.
— Уйди, — прошипел я сквозь стиснутые зубы, сжав челюсть так сильно, что в уголках губ выступила слюна.
Но надпись не исчезла. Вместо неё на экране появилось новое — таймер. Яркие, красные цифры — 00:30 — и отсчёт пошёл. Тридцать секунд. Казалось бы, ерунда, просто время. Но я не мог оторвать от него взгляд.
Я пытался игнорировать его. Пытался моргнуть, отвернуться, заставить себя сосредоточиться на чём-то другом — на шуме улицы, на дыхании, на пустоте внутри. Но не получалось. Эти секунды тикали прямо у меня в голове. Не на экране — в мозгу. Каждая цифра будто врезалась в сознание, прожигала, оставляла за собой след.
Тридцать. Двадцать девять. Двадцать восемь…
Я знал, что случится, когда он дойдёт до нуля. Часть меня уже хотела, чтобы это случилось — чтобы всё наконец оборвалось, чтобы больше не было ни боли, ни вопросов, ни этой безысходной пустоты. Таймер стал последней каплей. Медленно, методично, точно — он капал в чашу, что давно была переполнена.
И с каждой секундой я всё сильнее чувствовал, как по венам течёт не страх, не отчаяние, а ярость. Тихая, тёмная, густая. Настоящая.
— Ну давай… — прошептал я, когда на таймере истекали последние секунды. Голос был сиплый, выжатый, как и я сам. Я не дрожал, не паниковал — просто ждал. Пусть будет, как будет. Я был настолько на пределе, что уже хотел этого. Хотел нырнуть в ту чёртову штрафную зону, раствориться в её темноте, в забытьи, в череде смертей и боли.
Но исчезнуть оттуда просто так не получится — ни спрятаться, ни раствориться, ни забыться, ни сделать вид, будто ничего не было. Система не отпускает. Она просто не умеет отпускать. Она будет тянуть обратно снова и снова — зачем, почему, с какой целью, я уже и сам не понимаю. Я ведь ей не нужен. Или нужен?
У системы нет лица, нет голоса, нет объяснений — только ощущение, будто ты попал в ловушку, которая не отпускает. Не ради спасения, не ради возрождения — просто… потому что. Там нет выхода. Нет финального «конца игры», нет освобождения. Только бесконечный круг, по которому ты ползёшь, как по ржавому лезвию: боль, страх, бессилие — снова и снова. И с каждым разом становится только хуже.
Попыток вырваться нет — потому что их просто не существует. Смерть ничего не заканчивает. Она лишь сбрасывает ещё одну часть тебя, обнуляет, делает пустым. Каждая ошибка — как плевок в лицо. И в какой-то момент ты даже перестаёшь считать. Какой в этом смысл?
Я уже и так на дне. У меня максимальный, чёрт возьми, минусовый уровень. Ниже некуда.
И в этом вся ирония. Там, по ту сторону, больше ничего нет, всё, что было важно, исчезло. А здесь я просто мясо, инструмент в руках системы.
Так что пошло оно всё. Пусть идёт к чёрту эта штрафная зона, ее правила, ее ублюдочные твари и эта грёбаная игра, в которую я даже не просился. Хочешь сломать меня, убить? Ну давай. Мочи. Бей. Тяни меня обратно, рви на куски — мне уже плевать. Абсолютно.
Может, так и должно быть. Останусь здесь, в этой серой, мёртвой зоне. Здесь боль — всегда рядом. Здесь нет надежды, нет смысла, нет выхода. Только тишина между откатами. Только холод, который не уходит. Я ведь больше ничего не жду. Ни от себя, ни от мира, ни от системы.
Пусть считает, что выиграла. Пусть возвращает снова и снова, бьёт, сдирает остатки. Я просто буду — здесь. Не живой. Не мёртвый. Просто… буду.
Именно с этой мыслью я смотрел в темноту, которая начала ползти по углам, как чернила в воде. В ней не было образов, только оттенки. Плотные, вязкие. Они не пугали, наоборот — притягивали. Убаюкивали. И в какой-то момент я даже подумал: «А ведь здесь уютно. По-своему.»
А потом всё оборвалось.
Перед глазами вспыхнул короткий свет — резкий, как удар током. И я снова на песке. Холодный, мёртвый, пыльный песок, в который утопали мои ботинки. Над головой — всё тот же серый, глухой небосвод, будто закрашенный грязью. И туман, в котором едва угадывались очертания.
Только теперь он был другим.
Не таким, как прежде.
Больше чёткости. Меньше искажений. Контуры объектов стали вырисовываться, словно кто-то подтянул настройки детализации. Это уже не была пустая комната ожидания — это стало реальным местом. Слишком реальным.
Вокруг мелькали силуэты — какие-то тени, фигуры, которых я раньше здесь не видел. Я опустился на песок, точно так же, как тогда, у витрины, — медленно, без сил, не чувствуя под собой ни земли, ни тела. Сел и обхватил голову руками, уткнулся лбом в колени, будто хотел спрятаться в сам себе, уйти внутрь, заглушить всё, что снаружи.
Пусть дерут. Пусть стреляют. Пусть рвут на куски. Я больше не сопротивлялся.
Я умирал. Не в первый раз. И не в последний. Просто ещё один заход. Ещё одна попытка пережить невозможное. Умереть с болью. Без неё. Со всеми воспоминаниями, которые царапали изнутри, как стекло в горле. Всё тело гудело тупой, вязкой болью, как будто его сначала разорвало, потом собрали обратно и бросили сюда — в песок, в эту мёртвую реальность, где даже смерть казалась запоздалой роскошью.
Каждая смерть здесь — как шаг по стеклу босыми ногами. Я знал, как это. Я чувствовал это. Резкие обрывы сознания, внезапные рывки, кровь, песок, тьма.
И теперь — пустота.
Меня не интересовало больше ничего: ни система, ни квесты, ни уровни. Ни даже цель. Всё сгорело, обуглилось, рассыпалось в прах вместе с её голосом, с тем, что могло бы быть, но не стало.
Боль оставалась. Она напоминала, что я жив. Но я не хотел быть живым. Хотел только сидеть. Тихо. И не двигаться.
Пусть мир идёт дальше. А я останусь здесь. Сломанный. Без голоса. Без смысла.
Ради чего я жил раньше? Что-то ведь было, да? Я ведь что-то хотел, к чему-то стремился. Но… что? Деньги? Карьера? Семья? Или просто тёплое лето на морском побережье, в шуме волн и запахе крема от загара? Только вот с кем? С кем делить это «лето»? Друзей — нет. Любимой — не было. Родных — теперь не осталось. Работа-дом, дом-работа. Я — скукожившийся человек, оболочка. Спроси меня, чего я хочу, и я не отвечу. Потому что нечего. Всё исчезло. Всё рассыпалось. И вот… вот я здесь.
Я не стал додумывать. Не стал мучить себя мыслями. Просто встал. Без цели, без смысла, как встаёт человек, который не знает, куда пойдёт. Просто, чтобы не сидеть.
Но не успел сделать и шага, как что-то обрушилось мне в спину. Сначала — резкий толчок, словно кто-то положил руку. Затем — вспышка. Жгучая, невыносимая боль. Прямо в позвоночник. Как будто коготь, острый, изогнутый, прошёл сквозь плоть, мышцы, кости. Я захрипел, выдохнул, попытался обернуться — и не смог. Меня парализовало. Всё тело скрутило, как при ударе током. Я зашатался, ноги подогнулись, руки задрожали.
Кто-то — или что-то — вытаскивало меня изнутри. Поровну. Разрывая хребет. Медленно. С наслаждением. Боль стала нечеловеческой. Она превратилась в единственное, что существовало. Больше не было ни песка, ни неба, ни экрана интерфейса — только она. Чистая, первобытная, бесконечная.
Я хотел закричать, заорать, сорвать голос. Но не смог. Горло будто замкнуло. Ни звука. Лишь глаза, выпученные от ужаса, и тело, судорожно выгнувшееся навстречу воздуху.
Я умирал. В сотый раз. Но именно сейчас — что-то изменилось. Вдруг, внезапно, будто кто-то щёлкнул тумблером внутри, включив свет, и я отчетливо понял что нет — не сейчас, не так и не здесь. Жажда жизни прорезала меня, как ток — неуместная, необъяснимая, но жутко настоящая. Я сжался, захрипел, цепляясь за каждый глоток воздуха, как за последнюю возможность. Страх вернулся. Тот самый, настоящий. Живой.
— Сука! — вырвалось из меня, словно не крик, а рык зверя, загнанного, раненого, но ещё живого. И в этом крике — всё: отчаяние, гнев, горечь. Я развернулся, не думая, не видя цели. Просто сорвался в движение, как рваный импульс, кувырком — через плечо, на рефлексах. Мир завалился вбок, и в полёте я уже замахивался, выкидывая руку назад, не глядя, инстинктивно, как дикарь с копьём.
Сокрушительный удар — всей массой тела, со скрутом в корпусе, с выворотом души. Я вложил в него всё, что накопилось: всё, что сдерживал, всё, что не кричал, не плакал, не выплескивал. Целью был не кто-то, а всё сразу — этот чёртов мир, эта тупая система, сама смерть, что нагло пришла, как воровка, и вырвала самое дорогое.
Я бил назад, в ту пустоту, откуда пришла боль. Вслепую. С перекошенным от крика ртом и разорванной глоткой, из которой вырывался хрип. Слёзы, пена, слюна — всё смешалось. Горечь во рту и железо на языке. Боль в мышцах — но я не чувствовал её. Уже нет.
На последних остатках сил, на том, что ещё держало меня в теле, я вогнал в этот удар всю свою ненависть. К этой изломанной реальности. К пустоте, которая теперь жила вместо мамы. К играм, где нельзя было умереть — но и нельзя было жить. К себе. К молчанию. Ко всему, что превратило меня в то, чем я стал.
И когда я ударил, всё внутри сорвалось. Как будто я выдохнул всю боль. Весь яд. Всё, что копилось годами. Всё вышло — и стало холодно. Очень холодно.
Но легче не стало.
Что-то треснуло. Скрежетнуло. Сломалось. Где-то глубоко внутри — будто надорвалась связка, оборвалась душа. Меня вновь накрыла тьма. Не обычная — чёрная, густая, как деготь. Она хлынула в грудь, залила глаза изнутри. Обожгла. Я попытался закричать, но лишь захлебнулся воздухом, ртом — как рыба, выброшенная на берег.