– Э-э… я даже не знаю, стоит ли…
– Ты ела?
Что? У нее явно деменция. Она, похоже, действительно приняла меня за свою внучку. Внучку ее я несколько раз видела – в будущем. Замужем, сильно старше меня. Но здесь, в прошлом, мы с ней, наверное, ровесницы.
Все время считать приходится.
Отказаться от еды я не могла. И, если честно, здорово проголодалась. Я покачала головой и ответила «нет» по-корейски.
Она кивнула:
– Ладно, тогда давай обедать.
Услышав мой ужасный корейский, она снова перешла на английский.
Была половина одиннадцатого, но я никогда не стала бы спорить с пожилым человеком о том, когда положено есть. Мы прошли мимо комнаты хальмони, у меня сжалось сердце. Но хальмони где-то здесь, в этом прошлом. Она здесь и не в коме. Мне это было просто не осознать. Перед глазами стояла она со всеми этими трубками в теле.
Миссис Джо сварила рис, приготовила рыбу – я сидела на кожаном диване и ждала. В квартире у нее повсюду были салфеточки, как у бабули из сказки. На полках стояло несколько фотографий, но, в отличие от квартиры хальмони, ни одного цветка.
Когда обед был готов, я села на пол рядом с кофейным столиком, на котором миссис Джо расставила еду. Я делала вид, что все совершенно нормально, хотя все было с точностью до наоборот. Странно до невозможности.
Некоторое время она молча смотрела, как я ем, и с каждым моим глотком вид у нее становился все довольнее. А потом наконец заговорила совершенно вменяемым голосом:
– Кто ты такая?
Я чуть не поперхнулась.
Она подала мне стакан воды, постучала по спине. Я глотнула.
– Я Сэм.
Миссис Джо прищурилась:
– А, значит, ты племянница Юн Джи-онни.
Правда? Я ничего не ответила, однако она удовлетворенно качнула головой.
– Возьми еще сингсонга. Я сегодня свежий сделала.
Я улыбнулась, услышав смесь корейского и английского. Как у хальмони. Та миссис Джо, которую знала я, и по корейски-то говорила с трудом, а по-английски ни слова. Контраст этот меня огорчил, я сглотнула комок в горле – вместе с рыбой.
– Оставайся здесь.
Я подняла на нее глаза.
– Простите?
– Ты где поселилась? В гостинице? Не надо зря деньги тратить. Живи здесь.
– Нет-нет. У меня все хорошо.
Она не сводила с меня взгляда. Ровного, спокойного.
– Сэм. Раньше? Ты плакала. Тебе негде жить.
Такие предложения не принимают под чужой личиной. Не обманывают старушек. Особенно старушек с деменцией. Ну, может, пока и не с деменцией, но она у нее будет в будущем. Но куда мне деваться? А если я здесь на много дней? Недель? Больше чем про несколько недель мне просто думать не хотелось.
Я, помедлив, кивнула:
– Хорошо. Хорошо, большое вам спасибо.
Миссис Джо в ответ только хмыкнула, явно не нуждаясь в моей благодарности.
Она продолжала жевать, а я старалась не плакать. Тишину заполняло тиканье старых деревянных часов с кукушкой, ритм меня успокаивал – я подстроила под него свое дыхание. Впервые с тех пор, как я здесь оказалась, на душе стало спокойно.
Когда миссис Джо убрала со стола, я заметила, что из груды журналов на полу что-то торчит.
Газета.
Я схватила ее, вытащила наружу. Корейская, дата напечатана совершенно четко: 12 октября 1995 года.
Когда перед глазами перестали мерцать звезды, я глубоко вздохнула. Так. Подсчитала. Маме семнадцать лет. Она в выпускном классе, как и я. Четверг, 12 октября. Тот самый день, когда я покинула свое время.
Мне нужно вернуться обратно, и совершенно ясно, что ключ к этому – мама или хальмони. Папа вырос в Иллинойсе, так что он здесь явно ни при чем.
– Миссис Джо?
Она оторвала взгляд от раковины, где мыла посуду:
– М-м?
Я прошла на кухню и осторожно оттеснила ее в сторонку:
– Давайте я помою посуду.
– Ты не умеешь.
Я скорчила рожу:
– Что? Конечно, умею, я же не ребенок.
Она рассмеялась:
– Конечно, ребенок. Эгги.
Младенец. Ржу не могу.
– Меня в детстве научили мыть посуду, и, если вы мне не позволите, вы обидите моих родителей.
Тактика сработала. Она фыркнула и сняла розовые резиновые перчатки.
– Ну давай.
– И еще… я хочу спросить. – Я старалась говорить беззаботно.
– М-м?
– У вас есть машина?
глава 10
Проталкиваться на здоровенном «вольво» миссис Джо сквозь поток транспорта оказалось настоящей мукой. Тем не менее до Норт-Футхилла я добралась целой. Мама выросла на окраине, там тесно стояли многоквартирные дома, в которых кишели эмигранты. Когда я была совсем маленькой, мы часто приезжали сюда навещать хальмони. Съехала она, когда мне было лет шесть, и с тех пор жила в доме для пожилых.
Но ехала я не к ней в квартиру. А совсем в другую часть города, на дорогой уличный рынок, пристроившийся у подножия гор.
Я завела машину на парковку, выключила зажигание. Все так, как мне запомнилось: химчистка затиснута между американской пекарней и аптекой, большая витрина, над ней маркиза в оранжевую полоску. «Химчистка Оак-Глен» – надпись была сделана вычурным шрифтом, с украшением из желудя с листиком.
Внутри ничего не было видно: полуденное солнце так и било в стекло. Но я уловила какое-то движение и вгляделась, прищурившись.
За длинным пластмассовым прилавком проворно двигалась какая-то женщина. Профиль я различала с трудом – но волосы были убраны в знакомый узел, поза величественная. Блин горелый.
Я вытащила телефон, включила.
Привет, хальмони. Помнишь, когда мама вышла на работу, а я после уроков все время торчала у тебя в химчистке? Больше всего я любила рисовать на оберточной бумаге. Сильно надавливала на карандаш, потому что иначе цвета было не видно. Ребенку, наверное, стало бы скучно целыми днями сидеть в химчистке, но с тобой было очень здорово.
Тут я умолкла, потому что голос звучал странно, хрипло. Нет, это все-таки полная жесть – отправить меня в прошлое именно тогда, когда моя бабушка лежит в коме.
Хотя, может, в этом и суть.
А что, если я с ней поговорю, пусть даже совсем коротко, и сразу все прояснится. Звучало это бредово, но ведь я приехала в прошлое на волшебном хетчбэке, так что…
Я вылезла из машины – дверца открывалась тяжело, неуклюже. Машина была древней даже для этой древней эпохи. Обалдеть.
Я посмотрела, во что одета. Белые кроссовки, джинсы, рыжая толстовка, лавандовая ветровка. Вроде все вменяемое, хальмони не заподозрит, что я из будущего. У меня с собой ни гироскутера, ни голографических очков. Телефон засунут в карман, его не видно.
А почему у меня нет голографических очков?
Когда я вошла, звякнул колокольчик. В нос ударил знакомый запах, сразу напомнив, как я приходила сюда после школы в последние месяцы работы этой химчистки, – душный запах химикатов.
Все было почти точно таким же, как в моих смутных воспоминаниях. Оранжевая стойка, стена, на которой висят катушки с цветными нитками, написанное от руки объявление: «Оплата наличными». Рокот движущейся вешалки с одеждой, шорох полиэтиленовых чехлов, в которые запакованы заказы.
А что здесь оказалось самым знакомым? Хальмони.
– Добрый день! – Она стояла ко мне спиной и перебирала какие-то пальто. Я смотрела на нее – малиновый кардиган, коричневые брюки, волосы темные, блестящие, без единой седой нитки.
Когда она обернулась, я подумала: ну, сейчас музыка заиграет. Но я просто увидела ее лицо, которое знала лучше всего на свете. На лице улыбка и вопрос:
– Чем я могу вам помочь?
Я сглотнула, приказала себе не давать воли чувствам. В кои-то веки.
– Э-э… я хотела спросить, нет ли у вас вакансий. – Я нервно выбила пальцем дробь по стойке.
Хальмони подошла, постукивая по полу плоскими подошвами туфель.
– Нет, прямо сейчас нет. – Голос – какой я помнила, только потише и помоложе, да и акцент сильнее, а еще в нем звучали официальность и настороженность, которых я в речи бабушки никогда не слышала.
Я, не сдержавшись, вгляделась ей в лицо. Гладкое, ни одной морщинки, никакой косметики, как и обычно. Хальмони, в отличие от мамы, не была ослепительной красавицей, и все же оказалась очень хороша собой. В лице читалась сила, уравновешенная мягкостью. Я часто слышала, что мы с ней очень похожи.
Она наморщила лоб:
– Я могу вам чем-то еще помочь?
А, ну да. Некрасиво таращиться на незнакомцев.
– Ну… э-э…
– Вы кореянка? – спросила она, пристально меня рассматривая.
Я скованно кивнула – постаравшись кивнуть по-корейски. Уважительно.
– Да.
Она расслабилась, ее будто отпустило – мы как бы теперь не чужие.
– Мне очень жаль, что у меня нет для вас работы. Дело в том, что мне уже помогает моя дочь.
И тут, будто по команде, сзади звякнул колокольчик. Я повернулась.
Блин.
Моя мама, Присцилла, замерла на месте. Форму чирлидерши она сняла. Вместо нее надела коротенькое платье в цветочек и вязаную кофточку. Волосы так и завязаны в высокий хвост, рюкзак висит на одном плече.
Она сощурилась, пытаясь понять, что я тут делаю:
– Привет, ты ведь наша новенькая?
Хальмони посмотрела на нее, потом на меня:
– Вы знакомы? По школе?
– Не то чтобы. – Присцилла пожала плечами. – Сегодня познакомились.
Оказаться в одной комнате с мамой и бабушкой, которые моложе самих себя на тридцать лет, – знаете, так у меня крыша еще никогда не съезжала. А я однажды проглотила 0,0002 грамма шрума, когда мы с Вэл смотрели «Синий бархат».
– Да, я новенькая. Меня зовут…
– Сэм. – Она слегка сморщила нос. – Я помню.
– Я пришла узнать… э-э… нет ли здесь работы.
– Нет, мы платных сотрудников не нанимаем, – сухо произнесла Присцилла. Прошла мимо меня, подняла крышку на петлях, оказалась в рабочей зоне. В детстве я проходила прямо под этой крышкой и почти не задевала ее затылком.
Тут хальмони заговорила с мамой по-корейски – быстро и с явным неудовольствием. Корейский у меня так себе, но суть я уловила: «Веди себя любезнее». Хальмони посмотрела на меня, выражение лица подчеркнуто безмятежное.