Она покраснела и что-то забормотала – по физиономии стекало пиво, и, выбегая за дверь, я услышала ее вопль:
– Сука!
Я обернулась и показала ей сразу два указательных пальца:
– Не зли Овна – прилетит!
Снаружи хлестал дождь. Я остановилась на крыльце, глядя, как хальмони с Присциллой идут к машине хальмони, криво припаркованной у тротуара. На пассажирском сиденье маячило личико. Грейс. Я собиралась подойти и сделать… ну, не знаю… что-нибудь, но тут Присцилла остановилась посреди газона перед домом.
– Омма, я же тебе сказала, где сегодня буду! – выкрикнула она – платье и волосы стремительно намокали.
Хальмони резко развернулась.
– И ты еще на меня кричишь? Я думала, ты останешься у Дейдре ночевать. Ты не сказала, что идешь на вечеринку! Знаешь, откуда я узнала правду? От мамы Пола в кружке изучения Библии! Она была в ужасе, что я не в курсе! Ты хоть представляешь, как твоей омме было стыдно из-за того, что дочь ей врет? И водится с этими паршивцами!
Присцилла расхохоталась. Гулко, зло.
– Они не паршивцы. Они нормальные.
– Мусор они, – сказала хальмони по-корейски. Очень грубо. – И родители их мусор, если позволяют своим детям такое. Балы, конкурсы, все это. Я слишком тебя распустила. Все, кончено.
– А для меня это важно. Почему тебя совершенно не интересует, что я думаю? – Голос Присциллы сорвался, нижняя губа дрожала. За ее словами я чувствовала исступление и ужас – как эхо нашего с мамой скандала.
– Потому что я лучше знаю! – рявкнула хальмони.
Присцилла вздрогнула, отшатнулась, будто бы защищаясь.
Мама никогда ни на кого не рявкала. Я думала – потому что бесчувственная. Но может, она так защищала нас от ненужных чувств.
– А тебе не интересно, стала я королевой бала или нет? – спросила она тихим, совершенно несчастным голосом.
Хальмони глянула на дочь, скрестив на груди руки, – ее одежда тоже намокла под дождем.
– Похоже, стала, судя по этой дешевке у тебя на голове.
Присцилла помолчала.
– Да, стала. Спасибо за заботу.
– Меня заботит твое будущее, – ответила хальмони и зашагала дальше к машине. – Заботит, чтобы ты думала о действительно важных вещах. Это мой материнский долг. Я не обязана радоваться всем твоим достижениям. Ты считаешь, тут есть из-за чего плакать? В мире есть проблемы и похуже, Присцилла! А ты не испытываешь никакой благодарности за то, что тебе дано.
Эти слова прозвучали для меня как пощечина. Критика, обвинения – как это знакомо. Как понятно. Вот и разразился этот скандал. Я чувствовала, что воздух отяжелел, возвещая, что жизнь того и гляди изменится. То же ощущение было у меня в машине в утро скандала с мамой.
– То, что мне дано? – Голос Присциллы прорезал шорох дождя. – В смысле, право работать бесплатно?
Хальмони ощерилась:
– Что? Ты смеешь жаловаться, хотя я наняла Сэм тебе в помощь?
– Да! Смею! Ах, ну да, мне ж не позволено иметь собственное мнение! – выкрикнула Присцилла. – Да, ты наконец наняла помощницу. Но по субботам я все равно работаю – плюс делаю все по дому.
Я увидела, как по лицу хальмони пробегают волны стыда и гнева. Вспомнила ее слова в первый день: «Я знаю, что прошу от нее слишком много». И вот – все ее страхи оправдались.
И тут Присцилла взорвалась:
– А мне предлагали работу. В загородном клубе. Типа настоящую, с оплатой. Я, пожалуй, соглашусь – все лучше, чем у тебя вкалывать. И перестану тебя финансово обременять.
И тут на лице у хальмони появилось совершенно ужасное выражение – это предательство причинило ей такую боль, что у меня сжалось сердце.
– Ты плохая дочь, – сказала она. С безжалостным спокойствием. А потом пошла к машине.
Присциллу будто хлестнули по лицу. Она моргнула, по щекам струились дождь и слезы. Я смотрела на маму – она стояла одна на мокрой траве в платье, которое только что было таким прекрасным. Я в жизни не видела такого душераздирающего зрелища. Только что она была счастлива, а теперь чувствует себя совершенно никчемной.
И тут перед глазами молнией сверкнула очень похожая сцена: мы с мамой стоим под дождем на парковке торгового центра. Я тебя ненавижу. И выражение маминого лица. Я устыдилась своих слов. Мне стало стыдно, что я могла сказать такое своей маме.
Тут я вдруг поняла, зачем меня на самом деле сюда отправили. Не предотвратить скандал. Скандал был неизбежен.
Помочь им разобраться с последствиями.
Вот только я не успела ничего сказать: Присцилла села в машину, и они уехали.
Бегом вниз по склону под дождем, потом поездка в автобусе – и вот я стою перед квартирой Присциллы. Я согнулась, уперлась руками в колени, чтобы перевести дыхание, и намокла еще сильнее. Сама не верила, как быстро сюда добралась. А еще я чувствовала, как с каждой минутой падает заряд аккумулятора в телефоне. Чувствовала, как рассыпаются отношения между бабушкой и мамой.
Привет, хальмони. Возможно, это последнее сообщение. Надеюсь, что нет. Но если да, хочу всем сказать, что очень старалась. И еще я тебя люблю.
Два, блин, процента. Я отключила телефон в надежде, что этот чертов аккумулятор не сдохнет окончательно.
Доехала на лифте до третьего этажа, попыталась отжать волосы, но тут двери открылись, и я нос к носу столкнулась с хальмони. В руке она держала ключи от машины, пальто так и не сняла.
– Сэмми? – Она вздрогнула. – А ты что здесь делаешь? Уже поздно.
И верно. И куда она собралась?
Я придержала дверь, чтобы она могла выйти, а я войти.
– Я, э-э… хотела отдать Присцилле ее кошелек. Она его забыла на вечеринке.
Хальмони нахмурилась:
– А. Понятно. А домой как попадешь?
– Меня папа привез, он ждет снаружи. – Как легко мне давалась ложь. – А вы куда? – Я понимала, что спрашивать невежливо.
Она избегала встречаться со мной взглядом, смотрела на кнопки на панели лифта.
– Нужно закончить работу. Очень много работы в эти выходные, поэтому я не смогла прийти на этот ваш бал. А надо было, чтобы приглядеть за Присциллой. – И тут она строго посмотрела на меня: – Сэмми, а твои омма и аппа знают, что ты ходишь на такие вечеринки?
Мне никогда не приходилось врать по поводу вечеринок. Родители позволяли мне общаться с кем хочется и даже радовались, когда я вылезала из дома. Хуже того, мне было неприятно, когда они заставляли меня куда-то пойти с друзьями: типа популярным девочкам положено повсюду бывать, а я не дотягиваю до нужной планки.
– Да, знают.
– И они не против?
– Нет. – Это прозвучало почти как вызов.
Она сощурила глаза.
– Вы, дети, думаете: мы держим вас в строгости только ради себя, из вредности, чтобы проявить свою власть. Чтобы вырастить деток, которыми потом можно будет хвастаться. Присцилла мне вечно это твердит. А на самом деле мы все это делаем… только ради вас. – Голос хальмони сорвался, она стиснула кулак и ударила себя в грудь. – Какое это, видимо, счастье – поддерживать все, что делает твой ребенок. Это… такая роскошь. Как сумочка от «Прада», которой у меня отродясь не было.
Я тоже сморгнула слезы. Потому что в ее словах я услышала выстраданное: как же ей тяжело. И как она надеется, что ее усилиями дочери получат достойную награду – в стране, где она все еще чувствует себя чужой. Как надеется, что они не будут чужими, но надеется и на то, что они не отдалятся от нее в процессе.
Лифт завыл – мы слишком долго стояли в открытых дверях.
Хальмони посмотрела на меня, в ее глазах блестели слезы.
– Я так болезненно реагирую только потому, что… если я потеряю и ее, мне не выжить. – Сердце у меня раскололось, над нами нависла тень дедушкиной смерти. А хальмони продолжила: – Но мне кажется, что день ото дня она от меня все дальше.
Я покачала головой, возражая против воя лифта, против слов хальмони.
– Не потеряете. Вы не потеряете ее, если постараетесь понять. Вы же навсегда останетесь ее мамой.
Вой сделался невыносимым – плюс скрежет, от которого того и гляди начнет биться стекло.
– Ну, ступай, – произнесла хальмони и махнула рукой, вытирая глаза. – Присцилла дома, а тебя ждет папа.
Я отпустила дверь, в груди резко кольнуло. Это был наш с ней последний разговор? Слишком уж важный это миг, нельзя все сворачивать так поспешно.
Пока двери закрывались, я успела увидеть ее лицо, на нем мелькнуло неожиданное понимание: брови сведены, глаза блестят, будто бы от узнавания.
Я улыбнулась, глотая слезы.
– Спасибо, миссис Джо. И… скоро увидимся.
Ответить она не успела, двери захлопнулись, а я шумно выдохнула. Нет, мне правда пора домой.
Я шла к Присциллиной квартире, а во дворе эхом отдавались разные звуки: где-то моют посуду, где-то смотрят телевизор. Потом я увидела саму Присциллу: она сидела на ступеньке перед входной дверью, окруженная складками блестящего голубого платья, закрыв ладонями глаза.
Я помедлила. Она, наверное, смутится, если я увижу ее в таком виде.
Но Присцилла подняла голову, ощутив мое присутствие прежде, чем я успела что-то сказать. Так оно будет всегда.
– Сэм?
– Привет, – ответила я, слегка махнув рукой. – Это… извини, что беспокою. Просто… ну, я видела, как вы ругались с мамой, и решила убедиться, что у тебя все в порядке.
Все ее лицо было в туши, размазавшейся от слез.
– Стыд какой.
Она умолкла, вытерла лицо руками, горделиво распрямила спину.
Я села напротив, прямо на пол.
– Мне очень жаль, что вечер закончился вот так.
По ее щеке сползла еще одна слеза, и, вытирая ее, Присцилла рассмеялась:
– Да ладно. Чего жаль-то? Ты ж в этом не виновата.
– Ты тоже.
Она подняла глаза в подтеках размазавшейся косметики:
– Что?
– Ты не виновата в том, что твоя мама тебя не понимает. – А что бы я хотела услышать по ходу скандала с мамой?
Присцилла глубоко вздохнула.
– Уж поверь, это я прекрасно знаю. Знаю, как иногда ночью хочется кричать в подушку. Когда сознаешь, что вы с мамой живете на разных планетах. Когда тебе кажется, что ей плевать на твои чувства, ей важны только собственные закидоны. – Присцилла посмотрела на меня с любопытством. – А вот у тебя, похоже, классные предки. Разрешают тебе буквально все.