Через шестнадцать дней после сожжения судов на берегу бухты Мапала пираты благополучно добрались до реки Сеговия, нынче называемой Коко, – она служит границей между Никарагуа и Гондурасом. Кажется, они как и обещали, освободили пленных. Верховья Сеговии оказались столь бурными и порожистыми, что пираты предпочли спускаться на «летучках» – плотах из нескольких сбитых стволов легкого дерева типа бальсы.
Недалеко от устья река успокаивалась. Бросив неудобные «летучки», флибустьеры сделали остановку, чтобы построить настоящие лодки. Они работали, снедаемые нетерпением и тревогой. Ясно было, что теперь они доберутся до своего моря. Но ведь от мыса Грасиас-а-Дьос до Санто-Доминго семьсот морских миль. Не шутка! Найдут ли они корабль и когда? Удача не оставила их у моря.
Невдалеке появилось английское купеческое суденышко. На нем могли разместиться от силы четыре десятка человек. Первыми его заметили французы, и они же бросились как безумные на палубу. Остальные должны были ждать другой оказии. Английский капитан вначале заявил, что его пункт назначения – Порт-Ройял на Ямайке, однако, когда ему показали мешок с золотыми монетами, он был готов плыть куда угодно, хоть к черту на рога. Он сделал несколько рейсов и перевез в конечном счете всех.
8 апреля 1688 года Равно де Люсан и его товарищи по путешествию со слезами на глазах выгрузились на Санто-Доминго в бухте Пти-Гоав. В ознаменование благополучного возвращения они зажгли в храме несколько свечей. Но куда больше свечей сгорело во время пира, который они закатили по тому же поводу. А несколько месяцев спустя, уже вернувшись во Францию и осчастливив огромным вкладом своего банкира, Равно де Люсан вывел гусиным пером название книги – длинное и обстоятельное, целиком во вкусе того времени: «Дневник путешествия, совершенного в Южное море с флибустьерами Америки в 1684 и последующие годы». В ней он описал все перипетии пережитого.
СОКРОВИЩА КАРТАХЕНЫ
Жизнь гребца-галерника XVIII века можно без преувеличений назвать адовой: каторжный труд плюс грязь, голод, беспрерывные побои. Галеры, изысканные с виду, вблизи воняли так, что благородным офицерам приходилось носить в набалдашнике тросточек мускус и то и дело подносить их к ноздрям, чтобы заглушить исходивший от невольников запах. Дворяне на морской службе любили выказывать презрение к прочим смертным, в результате чего в языке появилось выражение «за версту разит кичливостью». Метко подмечено, не правда ли?
Экипажи королевского флота содержались едва ли в лучших условиях, чем прикованные к веслам галерники, однако морские офицеры любили насмехаться и язвить по поводу неотесанности и грубых манер капитанов корсарских судов. Вряд ли стоит повторять, что в глазах высокородных господ флибустьеры, несмотря на все подвиги и успехи, оставались чернью, плебейскими выскочками. Поносить морских добытчиков сделалось особенно популярным при французском дворе, когда Людовик XIV из чисто политических соображений решил в 1681 году пресечь их деятельность. Королю достаточно было нахмуриться, а уж дальше придворные старались перещеголять друг друга в угодливом рвении.
Особо язвительными замечаниями по адресу флибустьеров отличался один аристократ по имени Жан-Бернар-Луи Дежан, барон де Пуэнти. Он носил звание капитана первого ранга французского королевского флота, часто появлялся в Версале, где имел влиятельнейшие знакомства и связи. Де Пуэнти не упускал случая упомянуть о своей блистательной карьере под началом адмиралов Дюкена и Турвиля. Разодетый, как сказочный принц, он приезжал ко двору не с пустыми руками и каждый раз бывал обласкан монаршим вниманием.
Хотя слухи облетали двор мгновенно, мало кому было известно, что в конце 1694 года де Пуэнти после предварительной беседы с морским министром Поншартреном предложил королю лично снарядить экспедицию против испанцев в Вест-Индии. Поншартрен благожелательно относился к каперству. Адмиралы Жан Барт, Дюгэ-Труэн и Форбен занимались в мирное время морскими набегами, а война Аугсбурской лиги, прервав Ратисбоннское перемирие между Францией и Испанией, снова легализовала охоту за галионами.
В начале этой книги объяснялось, что каперство заключалось в нанесении ущерба морской торговле враждебной державы и что эта деятельность отнюдь не разоряла капитанов корсарских судов, равно как владельцев судов и лиц, их снаряжавших.
В июле 1696 года Людовик XIV объявил де Пуэнти особые условия, при которых он был согласен принять участие в походе. Присутствие короля за спиной барона проливает свет на все последующие события. Кроме того, этот исторический эпизод дает нам представление о нравах того времени.
Итак, французское правительство намеревалось передать де Пуэнти суда в хорошем состоянии, «со всем снаряжением, снастями, такелажем, якорями, пушками и огневыми припасами, достаточными для девятимесячного плавания», а также выделить морских офицеров и матросов для экипажей означенных судов, причем барон обязан был выплачивать им жалованье и обеспечивать пищевым довольствием из своего кармана. Что касается солдат десантных войск, то король сохранял за ними казенное жалованье, а кормить их должен был де Пуэнти. Барона это вполне устраивало.
Добыча распределялась следующим образом. Пятая часть отчислялась королю. Офицерам и экипажам судов совокупно причиталась десятина от чистой прибыли после вычета всех расходов (эти расходы входили в десятину, полагавшуюся главе экспедиции) при условии, что доход не превысит миллиона ливров. Сверх этого миллиона им полагалась лишь тридцатая часть. Ну а все остальное после возмещения накладных трат предназначалось, как во всех операциях подобного рода, вкладчикам «товарищества», снарядившего поход. Таким образом, «король-солнце» Людовик XIV предоставлял барону собрать начальный капитал, львиную долю прибыли от которого он намеревался забрать себе.
Для этой цели барон связался с генеральным казначеем Ванолем, человеком оборотистым и обладавшим обширными связями. «Едва мы оповестили о будущем предприятии, – писал де Пуэнти, – как у Ваноля не стало отбоя от охотников вложить в него деньги, и весьма скоро нам пришлось начать отказывать желающим, ибо мы положили себе набрать некую сумму, которую не желали превышать».
Два месяца спустя, однако, Ваноль известил барона, что вкладчики забеспокоились начавшимися разговорами о замирении с испанцами (мирная конференция была назначена на май 1697 года). Соответственно надо было торопиться: ведь заинтересованным лицам было обещано ощутимое преумножение капитала. Кстати, акционеры хотели бы знать, как именно будут употреблены их деньги и чем конкретно намерена заниматься экспедиция.
– Добывать галионы, – коротко ответил Пуэнти. – Мы обратим на пользу королю то, что флибустьеры обращали лишь к своей выгоде.
Последняя часть фразы была заведомой клеветой: флибустьеры (по крайней мере те, что прикрывались жалованной грамотой) всегда отчисляли королю положенную долю. Пуэнти добавил, что уже сейчас, не дожидаясь готовности всей флотилии, он отрядил кавалера де Сен-Вандрия на фрегате «Марен» («Моряк») разведать ситуацию в Карибском море. Кавалер де Сен-Вандрий должен был передать губернатору Санто-Доминго Дюкасу королевский приказ обеспечить подмогу прибывавшей из Франции экспедиции. Подмога должна была состоять из запасов провизии и кораблей с экипажами. Антильские экипажи могли, разумеется, состоять лишь из флибустьеров.
Таким образом, король, полтора десятилетия подряд преследовавший своенравную и недисциплинированную флибустьерскую вольницу, теперь повелел возобновить разбойный промысел в Вест-Индии – при условии, что во главе похода будет стоять человек, получивший его, государево, благоволение. Пуэнти ощущал себя на коне (хотя стоял на капитанском мостике); знавшие его крутой нрав не сомневались, что он расправится с каждым, кто вздумает перечить ему.
Жан Дюкас, или Дю Кас, назначенный в 1691 году губернатором Санто-Доминго вместо Тарена де Кюсси (погибшего в предыдущем году в сражении с испанцами), писал к концу срока своего правления:
«Остров Тортуга являет собой недоступный утес, где торговли происходит едва на семь экю в год. Этот остров был первым французским владением, а засим сорок лет служил прибежищем флибустьерам. Сейчас же он ни на что не пригоден».
Если бы Дюкас строго выполнял все приказы и инструкции Версаля, Санто-Доминго ожидала бы та же участь. Частично картина напоминала Тортугу. Поселенцы, опутанные по рукам и ногам бредовыми ограничениями Вест-Индской компании, покидали остров, а флибустьерам приходилось всерьез опасаться за свою голову. Новый губернатор быстро оценил ситуацию. Дюкас не был ретивым чиновником, для которого важен лишь артикул устава, а там хоть трава не расти. Сам потомственный моряк, он питал слабость к флибустьерам и старался, как мог, покровительствовать им, одновременно пытаясь смягчить дикие проявления их необузданного нрава. В результате ему удалось, хотя и не полностью, остановить бегство морских добытчиков из французских антильских владений.
В начале января 1697 года он встретил прибывшего Сен-Вандрия; с первых же его слов Дюкас понял, что власти весьма рассчитывают на помощь и содействие оставшихся на Санто-Доминго флибустьеров.
– Приложу все старания! – обрадовался губернатор. Выходило, что его политика получила косвенное одобрение самого государя.
4 марта ему доложили, что флотилия барона де Пуэнти из пятнадцати кораблей прибыла накануне в бухту Кап-Франсэ. Кавалер де Галифе, комендант тех мест, получил приказ достойно встретить сиятельного главу экспедиции. 6 марта барон посетил резиденцию Дюкаса на Санто-Доминго. Вот содержание состоявшейся между ними беседы.
Пуэнти. Я вне себя от негодования. Меня обнадежили сообщением, что ваш остров даст мне по крайней мере две с половиной тысячи человек, а их оказалось всего восемьсот, среди коих я вижу черных рабов. Весьма странный оборот! Возможно, мне лучше не мешкая вернуться во Францию и доложить обо всем королю.