Вареный Рак с обычным своим невозмутимым видом прохаживался, прихрамывая, взад-вперед и осматривал толпу сонным взглядом. Он обратил внимание на нескольких незнакомых ему людей, пришедших порознь, они подавали друг другу какие-то знаки, покашливали и подмигивали, как заговорщики. Он знал наперечет всех жителей города, но этих видел впервые. Незнакомцы были смуглы, сутулились, тревожно озирались; казалось, они впервые в жизни надели куртки. Они не лезли вперед, где можно было лучше видеть публику, а жались в тень, словно боясь, что их заметят.
— Тайная полиция или воры? — удивился Вареный Рак и тут нее пожал плечами. — А мне-то какое дело?
Фонарь подъехавшего экипажа осветил группу неизвестных, которые разговаривали с каким-то военным.
— Тайная полиция! Новый отряд, видно, — пробормотал Вареный Рак, приняв равнодушный вид, но не спуская с них глаз.
Скоро он заметил, что военный, перекинувшись несколькими словами еще с двумя-тремя такими же группами, подошел к экипажу и стал что-то оживленно обсуждать с седоком. Вареный Рак приблизился и без особого удивления узнал в седоке ювелира Симоуна; до его слуха долетел обрывок разговора:
— Сигналом будет выстрел!
— Слушаю, сударь.
— Не волнуйтесь, так распорядился генерал, но об этом молчок. Если выполните мои указания, вас повысят в чине.
— Слушаю, сударь.
— Итак, будьте готовы!
Голоса умолкли, экипаж тронулся с места. При всем своем безразличии Вареный Рак слегка встревожился.
— Что-то затевается… — прошептал он. — Береги карманы!
Но, убедившись, что его карманы пусты, снова пожал плечами. Пусть хоть небо обрушится на землю, ему какое дело!
Он пошел дальше и внезапно услышал рядом шепот. Человек с четками и ладанками на шее убеждал другого.
— Не будь дурнем, — говорил он по-тагальски, — монахи сильнее генерала, он уедет, а они-то останутся. Сделаем, как я говорю, — разбогатеем. Сигналом будет выстрел!
— Ловко, ловко! — покачал головой Вареный Рак. — Там генерал, тут отец Сальви… Несчастная страна!.. Да мне-то что?
Он пожал плечами и сплюнул, что означало крайнюю степень безразличия, но продолжал наблюдать.
Один за другим подкатывают экипажи и останавливаются у подъезда. Съезжается цвет манильского общества. Дамы, хотя еще тепло, кутаются в роскошные шелковые шали и легкие накидки; мужчины во фраках и белых галстуках почти все в пальто, лишь некоторые несут пальто на руке, выставляя напоказ богатую атласную подкладку.
Среди зевак — Тадео, тот самый, на которого при виде преподавателя всегда нападает хворь; он пришел сюда не один, с ним его земляк, студент-новичок, пострадавший из-за неверно прочитанного принципа Декарта. Новичок очень любопытен, все время задает вопросы, и Тадео, пользуясь его наивностью и неопытностью, врет напропалую. Каждый испанец, который здоровается с Тадео, будь то мелкий чиновник или приказчик, становится в его устах главой фирмы, маркизом, графом и т. п. Зато те, что проходят мимо, не здороваясь, — это, тьфу, какие-то писаришки, ремесленники, словом, мелкота! А когда поток пешеходов редеет, Тадео, чтобы восхищение земляка не остыло, начинает заглядывать в шикарные коляски, изящными поклонами приветствует подъезжающих, любезно машет им рукой, фамильярно восклицает: «Мое почтение!»
— Кто это?
— Ба, — небрежно роняет Тадео. — Начальник полиции… Второй секретарь… Член аюнтамьенто… Сеньора де… Мои друзья!
Новичок полон почтения, он слушает развесив уши и подвигается поближе к Тадео. Шутка ли, Тадео — друг членов аюнтамьенто и губернаторов!
А Тадео сыплет громкими именами и, если кто-нибудь ему незнаком, тут же выдумывает имя и сочиняет истории, полные удивительных подробностей.
— Вон, гляди, высокий господин с черными бачками, немного косоглазый, в черном костюме — это чиновник А., дружок супруги полковника Б. Однажды оба они чуть не подрались, да я вмешался… Мое почтение! Ага, вот и сам полковник подъехал! А вдруг они сейчас подерутся?!
Новичок замирает, но соперники обмениваются дружеским рукопожатием; полковник, старый холостяк, спрашивает приятеля о здоровье супруги, деток…
— Слава богу! — с облегчением вздыхает Тадео. — А ведь это я их помирил.
— Нельзя ли попросить, чтобы они провели нас? — робко спрашивает новичок.
— Что ты, дружище! Я не люблю клянчить! — величественно отмахивается Тадео. — Я предпочитаю сам оказывать одолжения, но всегда бескорыстно.
Новичок прикусывает язык, ему очень стыдно, он почтительно отодвигается от земляка.
Тадео продолжает:
— Вот это — музыкант В., а там — адвокат Г. Однажды он произнес речь, выдав ее за свою, когда она напечатана во всех книгах, а дураки слушатели восторгались и поздравляли его. Вон выходит из кеба доктор, специалист по детским болезням, его поэтому называют Иродом. А вон тот банкир только и знает, что говорить о своем богатстве и геморрое. Это поэт, он вечно разглагольствует о звездах и потустороннем мире. А вот прелестная сеньора де…, к ней в отсутствие мужа захаживает отец М. А это еврей-коммерсант Н., он приехал в Манилу с тысячей песо, а теперь миллионер. Вон видишь длиннобородого — это доктор О., который разбогател на том, что делал больных, вместо того чтобы лечить…
— Делал больных?
— Ну да, при рекрутских наборах… Смотри… смотри, этот почтенный господин в изящном костюме — он-то не врач, он sui generis[133] гомеопат и проповедует во всем принцип similia similibus[134]. Молодой кавалерийский капитан рядом с ним — его любимый ученик… Вон тот человек, в светлом костюме и шляпе набекрень, — это чиновник; его правило: никогда не быть вежливым; если он заметит на ком шляпу, готов того в порошок стереть. Говорят, он хочет таким способом разорить немецких шляпоторговцев. А вот приехал мой знакомый — богач коммерсант с семьей, у него рента свыше ста тысяч песо… И, поверишь ли, должен мне четыре песо пять реалов двенадцать куарто! Да разве с этого толстосума получишь долг!
— Этот господин вам задолжал?
— Вот именно! Как-то я его выручил из беды, дело было в пятницу, так в полвосьмого утра, да, помню, я еще не позавтракал… Вон та дама, которую сопровождает старуха, — знаменитая Пепай, танцовщица… Теперь она уже не танцует, с тех пор как один весьма набожный господин, мой большой друг, запретил ей… А вот и всем известный вертопрах. Бьюсь об заклад, он увивается за Пепай, надеется, видно, что она спляшет еще разок. Славный малый, мы с ним очень дружны, но есть у него один недостаток: он — китайский метис, а выдает себя за чистокровного испанца с Полуострова. Тсс! Взгляни на Бен-Саиба, вон того, с лицом монаха, у него в руках карандаш и пачка бумаги. Это великий писатель Бен-Саиб, мой лучший друг. Талант!..
— А вон там кто с седыми бачками?..
— О, это тот самый, что зачислил трех своих дочек, вон тех крошек, в министерство общественных работ, чтобы и они получали жалованье. Ловкач, каких мало! Сделает гадость, а свалит вину на другого. Живет в свое удовольствие, а расплачивается за него казна. Пройдоха, ну и пройдоха!..
Тадео вдруг умолкает.
— А вон тот, с таким свирепым лицом, на всех смотрит свысока? — спрашивает новичок, указывая на господина, еле удостаивавшего толпу взглядом.
Но Тадео не отвечает, он вытягивает шею, чтобы получше разглядеть Паулиту Гомес, которую сопровождают подруга, донья Викторина и Хуанито Пелаэс. Хуанито преподнес дамам билеты в ложу, и горб у него торчит, как никогда.
Экипажи все подъезжают и подъезжают. Вот и актеры прибыли, они входят через боковую дверь, за ними — целый хвост друзей и поклонников.
Паулита тоже вошла в театр, теперь Тадео может продолжать.
— Вон племянницы полоумного богача капитана Р., вон те, что в ландо. Видишь, какие они хорошенькие и цветущие? Так вот, через несколько лет они либо помрут, либо рехнутся… Капитан не разрешает им выходить замуж, и безумие дядюшки уже заметно и в племянницах… А это сеньорита С., богатейшая наследница, женихи и монастыри из-за нее прямо дерутся… Шш, тише, да неужто это он? Ну да, я узнал его. Это отец Ирене, переодетый, с приклеенными усами! Я узнал его по носу! А ведь он так ругал оперетту!
Новичок с возмущением смотрит вслед отлично скроенному сюртуку, который скрывается за группой дам.
— Ага, три Парки! — тараторит Тадео при виде трех причудливо разряженных дев, сухопарых, костлявых, глазастых, большеротых. — Их зовут…
— Атропос?.. — лепечет новичок, желая показать, что он тоже кое-что знает, хотя бы из мифологии…
— Нет, что ты! Это сеньориты де Балкон, сварливые, злобные старые девы… Они ненавидят весь мир — мужчин, женщин, детей… Но, погляди, господь вослед злу всегда посылает благо, правда, иногда оно приходит слишком поздно. Видишь, за тремя Парками, что нагоняют страх на весь город, идут трое юношей — все их друзья, и я в том числе, гордятся ими. Вон тот, худой, с глазами навыкате, немного сутулый, видишь, машет руками, возмущается, что не достал билета? Это химик, автор ученых статей и трудов, поистине выдающихся, — некоторые даже получили награду. Испанцы говорят, что он «подает надежды»… А тот, что его успокаивает, иронически улыбаясь, — это весьма талантливый поэт, мой лучший приятель. Теперь он бросил писать стихи именно потому, что талантлив. Третий, который предлагает им пройти вместе с актерами через боковую дверь, — молодой врач, уже прославившийся своим искусством. О нем тоже говорят, что он подает надежды… Он, пожалуй, не такой нахал, как Пелаэс, но хитрец и плут первостатейный. Ей-ей, он даже смерть сумеет обвести вокруг пальца.
— А тот смуглый господин, у которого усы торчат, как щетина?
— Да это коммерсант Т., он тебе что угодно подделает, даже собственное свидетельство о крещении. Хочет во что бы то ни стало слыть испанским метисом и прилагает героические усилия, чтобы забыть родной язык.
— Но дочери-то у него совсем белые…