– Ты сказал, что Джим может скостить цену до тридцати долларов за акр?
Айзек ни слова не смог вымолвить, когда увидел, как отец открывает крышку банки и отсчитывает небольшую пачку денег.
– Этого должно хватить на десять акров? – сказал он, передавая Айзеку триста долларов. В банке после этого осталось совсем немного.
Айзек накануне разливался соловьем, но сейчас он задумался, не переборщил ли. Если он возьмет эти деньги, добавит свои и внесет залог, то окажется на крючке – придется искать оставшиеся финансы, привлекать инвесторов, закрывать сделку.
Это была большая ответственность. Но не этого ли хотел Айзек? Не просто шанса добиться чего-то самому, но шанса показать отцу, чего он стоит?
– Ты уверен насчет этого? – спросил Айзек.
Прежде чем отец смог ответить, Гусси выбежала из дома и бросилась в объятья деда.
– Возвращайся в Атлантик-Сити с нами! Пожалуйста!
Отец Айзека поскреб макушку и засмеялся.
– Города – не для меня, Августа. Лучше проси отца скорее привезти тебя в гости еще раз.
– Ты можешь спать в моей комнате, – сказала Гусси.
– Пора ехать, Гусенок, – отметил Айзек, придерживая для нее дверцу машины.
Айзек пожал отцу руку и крепко похлопал по спине. Он не мог заставить себя посмотреть ему в глаза, поймать его внимательный взгляд.
– Я дам тебе знать, когда покупка пройдет, – сказал он клочку земли между ними.
– Передавай мои лучшие пожелания Фанни. И соболезнования ее родителям.
Айзек кивнул, забрался в машину и завел мотор. Отпуская сцепление и выезжая со двора, он легонько помахал отцу.
– Поправляйся! – крикнула Гусси во взметенную с грунтовой дороги пыль.
По пути через Аллайанс и до Вайнленда Айзек мог думать только о деньгах в кармане. Если сложить свои накопления и эти деньги, хватит на залог. Он позвонит Джиму в понедельник и попросит прислать бумаги. После подписи у него будет тридцать дней – возможно, шестьдесят, – чтобы достать оставшиеся деньги и закрыть сделку. Продать такую возможность для инвестиций будет не столь легко, как в двадцать пятом, но и не чрезмерно сложно.
– Эй, Гусенок, – сказал Айзек, когда они проехали синагогу и кладбище. – Дедушка говорил, что ты рассказала ему о Флоренс.
– Прости, – прошептала она с пассажирского сиденья.
– Ничего. Ему можно знать.
– Я думала, он может загрустить.
– Как ты грустишь?
Краем глаза Айзек увидел, как она кивает.
– Я тоже грущу, – сказал он.
– Мама будет грустить больше всех, – заметила Гусси.
– Это правда.
Айзек несколько минут следил, как дорога исчезает под колесами.
– Бабушка объяснила тебе, что мы некоторое время не будем рассказывать маме про Флоренс?
Дочь снова кивнула.
– Из-за ребеночка.
– Правильно, – сказал Айзек. – Когда будешь ее навещать, ничего не говорить будет очень сложно.
Гусси молчала несколько минут.
– Но почему нельзя рассказывать ребеночку?
Стюарт
Флоренс была мертва уже неделю, но каждое утро в шесть часов Стюарт садился в спасательную лодку, как будто ничего не случилось.
Он стал вывозить Флоренс на лодке в начале прошлого лета, когда она вернулась из Уэллсли одержимая идеей переплыть Ла-Манш. После заплыва Эдерле в 1926 две другие женщины успешно его пересекли – одна через три недели после того, как газеты протрубили об Эдерле, а другая годом позже. С тех пор прошло семь лет, и никто – ни женщина, ни мужчина – не повторил их успех. «Почему не я?» – написала Стюарту Флоренс из колледжа.
В письмах Флоренс признавалась, что проводит вечера в библиотеке, просматривая старые газеты в поисках подсказок, как лучше переплыть Ла-Манш. У нее было множество вопросов, а ее тренерша, которая плавала только в бассейне, могла ответить лишь на некоторые из них. Флоренс хотела знать, как Эдерле и другие умудрялись сохранить тепло, что они ели, как они оценивали погоду и как защищали глаза от раздражения соленой водой. Список ее вопросов вырос до таких размеров, рассказала она Стюарту, что пришлось держать его в отдельной записной книжке, которую она купила специально для этой цели.
В вопросах плавания на открытой воде Стюарт был лучшим источником знаний для Флоренс, и по мере того, как проходили зимние месяцы, а ее книжка толстела от записей, она писала ему все чаще. Стюарт не знал Ла-Манш, но он знал океан – что тот мог дать внимательному пловцу, и что мог забрать. Что не менее важно, он знал Флоренс. Знал, на что способен каждый мускул в ее теле, в чем были ее слабости, когда ее уверенность могла принести успех, а когда – нанести вред. В одном из своих первых писем Флоренс сообщила Стюарту, что хочет совершить попытку пересечь пролив в следующем августе, перед возвращением в Уэллсли на второй год, но Стюарт уговорил ее подождать еще. «Ла-Манш, – написал он ей, – никуда не денется до 1934-го».
Стюарт предложил Флоренс провести лето 1933-го, плавая вокруг острова Абсекон. Это был заплыв на двадцать две мили, примерно то же расстояние, что отделяло мыс Гри-Не от Дувра, хоть и с намного более приятными условиями. Температура вод Ла-Манша редко поднималась выше шестидесяти градусов по Фаренгейту[23], и воздух оставался таким же холодным. В Дуврском проливе температура могла резко меняться, так что даже если пловчиха покидала Францию под солнечным небом, на пути к Англии ей наверняка пришлось бы столкнуться с проливным дождем, густым туманом и штормовым ветром.
Флоренс не понравилась идея откладывать заплыв через Ла-Манш еще на год, но ей пришлось по душе, как Эдерле провернула похожий трюк с большой помпой. За несколько недель до заплыва через Ла-Манш Эдерле проплыла от Бэттери-парк в Нью-Йорке до Сэнди-хук в Нью-Джерси. Помимо отличной тренировки такой заплыв был еще и рекламной возможностью. Стюарт настаивал, что если Флоренс хотела, чтобы «Пресс» или кто-нибудь из больших бизнесменов Атлантик-Сити принял ее намерение пересечь Ла-Манш всерьез – и захотел спонсировать его, – ей следовало заявить о себе в родном городе. Она неохотно согласилась.
Почти каждое утро тем первым летом после колледжа Флоренс встречалась со Стюартом на песчаной полоске перед пляжной палаткой на Мэриленд-авеню. Солнце еще лежало за горизонтом, и к тому времени, как он протаскивал спасательную лодку по песку и сталкивал ее с мостков на открытую воду вместе с сидящей на носу Флоренс, небо едва окрашивалось в розовый. Она мало говорила, пока он греб через волны, но ему все равно нравилось быть с ней в лодке. Ночами, когда он засиживался в баре «Ритца» или пивной на Садовом пирсе, возникал соблазн отключить будильник и снова залезть под одеяло. Вместо этого он болтал в кружке свой кофе и давал Флоренс последние наставления – расслабить плечи или загребать дальше. Если у нее были вопросы, то она задавала их, но чаще просто кивала, несколько раз вытягивала руки над головой, сбрасывала покрывало и ныряла в воду.
Когда Флоренс плыла, Стюарт греб за ней, держа дистанцию в несколько лодочных длин, чтобы не врезаться в девушку, если она вдруг остановится. Иногда он пытался кричать ей – время на секундомере, который он держал в кармане, или предупреждение о том, что она сбивается с курса, но натянутая на уши шапочка, гул океанских вод и плеск рассекаемых ей волн не позволял доносить до нее слова. Но это было неважно. Она знала пейзаж Атлантик-Сити достаточно хорошо, чтобы помнить, что Центральный пирс от Садового отделяло полмили пляжа, а пирс Миллиона Долларов был еще в полумиле.
В какой-то момент Стюарт кричал Флоренс, что пора забираться в лодку, и она слушалась, позволяя схватить себя под руки и затащить через борт и на дно, как свежий улов. Он знал, что во многих случаях она предпочла бы отмахнуться и продолжить плыть, вернуться на пляж, когда это будет удобно ей, но Стюарт, который спасал сотни жизней каждое лето, и слушать об этом не хотел:
– Ты не неуязвима, знаешь ли, – часто говорил он ей.
Грести обратно к берегу всегда нравилось Стюарту больше всего. После заплыва, когда солнце стояло в небе, Флоренс была куда разговорчивей. Она заворачивалась в полотенце, заглатывала остатки кофе Стюарта и задавала вопросы, на которые уже знала ответы – выглядела ли она крепче и был ли, по его мнению, у нее шанс на кубок показательного заплыва в этом году? Вот что нравилось Стюарту в ней больше всего. Флоренс была уверена в себе. Еще ему нравились ее ключицы, которые подпрыгивали, когда она смеялась. О, и ее глаза. Ему очень нравились ее глаза.
В те дни, когда ему не нужно было спешить на вышку с самого ранья, он не торопился обратно к пляжу. Флоренс часто подшучивала над ним:
– Сейчас мой отец уже, наверное, вызвал Береговую стражу.
Теперь, без Флоренс на борту, лодка казалась большой и громоздкой. Океан – необъятным, одиноким. Пляж – более далеким. Стюарт представлял, как будет грести к горизонту, пока не потеряет из виду не только Набережную, но даже маленький кусочек земли, на котором примостился Атлантик-Сити. Когда, кроме солнца, не останется ориентиров, сможет ли он найти дорогу домой? И захочет ли?
Стюарт собирался идти завтракать, когда столкнулся с Адлерами у входа на Стальной пирс. По крайней мере, издалека они показались Адлерами. Он сощурился, пытаясь разглядеть их лучше, и пересчитал по головам. Джозеф, Эстер, Айзек, Анна и малышка Гусси. Да, это определенно были они. Он поднял руку в воздух и помахал им, но никто словно не заметил.
– Мистер Адлер, миссис Адлер, – позвал он, когда приблизился. Они подняли головы. Эстер не выглядела обрадованной встречей, но и не казалась разочарованной. Хороший знак, подумал он.
– Все в порядке? – спросила она с ноткой беспокойства в голосе, когда они оказались достаточно близко, чтобы услышать друг друга.
Он на мгновение замер, не зная, почему она спросила.
– Все в порядке. Ну, в смысле, вы знаете. – Какой же он был дурак. Конечно, все не было в порядке. Флоренс мертва. Может, Эстер беспокоилась, что он не смог уговорить спасателей в Больничной палатке Вирджиния-авеню молчать? У бедной женщины было столько забот. – Я просто увидел вас и захотел поздороваться.