– Я так и думала, что это ты!
Гусси протянула руку для секретного рукопожатия, и Анна захлопнула пудреницу и спрятала обратно в сумочку вместе с платком. Затем она потянулась к запястью девочки.
– Гдарп-е тарп-ы барп-ыларп-а? – спросила Гусси.
– Давай пока поговорим по-английски, ладно?
Какое-то мгновение Гусси казалась ужасно расстроенной, но ее лицо тут же просветлело.
– У меня для тебя письмо!
– О? – Анна получила письмо от матери несколько дней назад, но, возможно, ей написал отец. Вместо длинных писем он обычно присылал статьи или короткие рассказы, которые вырезал со страниц журнала «Кладдерадач»[25]. Возможно, дело было в долгих годах, которые он провел за изучением и преподаванием английского, но отец будто понимал, что теперь для Анны возможность читать на немецком стала подарком.
Гусси провела ее на кухню, где стол был завален старыми газетами, разрезанными на кусочки.
– Над чем ты работаешь?
– Бабушка говорит, что маме нравятся пятнашки Дион.
– Пятерняшки.
– Я так и сказала. – Анна явно раздражала девочку. Она приподняла брови, наблюдая, как Гусси перебирает обрезки бумаги в поисках чего-то. К счастью, письмо Анны не оказалось разрезанным на кусочки.
– Так ты вырезаешь фото детей?
– Да, видишь? – Гусси подняла кусок голубой картонки, на который приклеила полдюжины версий одной и той же фотографии. Анна уже видела ее растиражированной по всем периодическим изданиям в каждом газетном киоске Атлантик-Сити. На фото доктор пятерняшек склонился над колыбелькой, в которой все пятеро туго спеленатых малышек были уложены плотно, как сардинки. Их лица сложно было разобрать.
Казалось немного бестактным дарить коллаж с детскими фотографиями беременной женщине, которая могла потерять ребенка, но Анна предположила, что ей разрешила Эстер.
– Где твоя бабушка?
– В спальне. Отдыхает.
– А.
– Вот оно! – сказала Гусси, доставая сложенный лист бумаги из-под обрывка Атлантик-сити-пресс трехдневной давности.
Сердце Анны упало. Письмо было не в светло-голубом конверте аэрограммы, которые она привыкла высматривать на комоде в прихожей Адлеров. Записка и вовсе не была в конверте.
– Ты читала письмо?
Гусси с энтузиазмом кивнула и передала записку. Анна не успела ее развернуть, как Гусси выпалила:
– Оно от Стюарта! – и оббежала стол, чтобы прочитать записку еще раз, через плечо Анны.
«Анна,
Время сейчас вполне подходящее, чтобы научиться плавать. Твой первый урок состоится завтра вечером в шесть. Встретимся в пляжной палатке на Кентукки-авеню?
– Как оно у тебя оказалось? – спросила Анна у Гусси.
– Он его оставил.
Анна втянула воздух. Как Эстер отнесется к тому, что неслучившийся ухажер Флоренс оставляет записки Анне?
– Твоя бабушка видела?
Гусси покачала головой.
– Она была в своей комнате.
Анна задумалась на минуту.
– Может, не стоит ей рассказывать? Чтобы не расстраивать.
Гусси не обратила внимания на просьбу Анны. Она снова обошла стол, взяла ножницы и начала вырезать ребенка из рекламы детского питания. Ребенок был веселый и круглый, достаточно взрослый, чтобы сидеть и улыбаться. Буквы за его спиной складывались в надпись «Только для детей». Гусси не могла не знать, что этот ребенок не был одним из пятерняшек Дион, которых едва ли можно было спутать с бодрым полугодовалым карапузом. Гусси аккуратно капнула клеем на обратную сторону фотографии и приклеила ее на коллаж.
– Ты и других детей добавишь? – спросила Анна, не в силах сдерживаться.
– Маме они нравятся, – огрызнулась Гусси, начиная вырезать следующее фото. Анна не была уверена, но с другой стороны стола ребенок казался похожим на Чарльза Линдберга-младшего. Она встала и наклонилась над работой Гусси, пытаясь прочитать подпись под фото. После своего трансатлантического перелета Чарльз Линдберг стал невероятно популярен в Европе. Похищение его сына мелькало в заголовках газет по обеим сторонам Атлантики, и Анна думала, что жители Германии следили за историей с не меньшим вниманием, чем американцы. Новости поутихли после того, как нашли тело ребенка, но теперь, когда начался суд, фото мальчика снова появилось во всех газетах.
– Гусси, не бери эту фотографию.
– Почему?
– Потому что.
– Потому что почему?
– Потому что… – Анна заколебалась, – этот мальчик мертв.
Гусси опустила ножницы.
– Как Хирам?
Анна кивнула.
Гусси положила вырезку обратно на стол и разгладила ее края. Она расстроилась? Анна не была уверена.
– У тебя есть купальник? – спросила Гусси, и Анна подумала, не пытается ли она так по-детски ее поддеть. У нее не было купальника. В день, когда утонула Флоренс, она надела на пляж хлопковое платье, и Гусси об этом знала.
– Нет, – признала Анна, ожидая реакции Гусси.
– Можешь надеть один из купальников Флоренс.
– Думаю, это может быть неподобающе.
Гусси пожала плечами.
– Она их носить уже не сможет.
Анна дождалась, когда квартира затихнет, Гусси уложат в постель на веранде, а Эстер и Джозеф уйдут в свою спальню на другом конце коридора. Затем она встала с кровати, подошла к комоду Флоренс и включила лампу. Ей казалось, что она видела, как Флоренс убирает купальные костюмы в верхний левый ящик, но, когда Анна выдвинула его так тихо, как только могла, вместо купальников она увидела комок комбинаций и чулок. Она бесшумно закрыла ящик и выдвинула другой.
Ящики Флоренс представляли собой полнейший беспорядок, что Анну не удивило. Флоренс была человеком, оставлявшим мокрые купальники на спинке кровати, а туфли там, где сняла их на ночь. Журналы и книги оставались открытыми на страницах, где она бросила их читать, как свидетельство ее уверенности, что вскоре она к ним вернется.
Анна, которая была благодарна, что Адлеры нашли ей место в своей квартире, находилась не в том положении, чтобы требовать от Флоренс заправлять постель или задвигать ящики. То короткое время, что они прожили вместе, Анна просто прибирала за ней – закрывала книги и журналы Флоренс, чтобы их можно было сложить стопкой на комоде, и выставляла в ряд ее туфли у окна, где держала и свои тоже. Анне хотелось бы думать, что Флоренс ценила ее заботу, но она не была уверена, что та ее замечала. Флоренс казалась Анне девушкой, которая привыкла, что о ней заботятся, что все идет согласно ее желаниям. Она врывалась в комнаты с уверенностью человека, который два десятилетия был любимым ребенком в семье и верил, что все всегда рады ее видеть. Словно она может добиться своих самых диких желаний по той простой причине, что ей никто никогда не говорил обратного.
В третьем ящике Анна нашла то, что искала. Среди нижнего белья и бюстгальтеров лежало несколько купальных костюмов. Все, в чем Анна видела Флоренс в те несколько дней перед ее смертью, Анна мгновенно отмела – облегающий купальник от «Янцен» пылающе-красного цвета и сине-зеленый «Зефир» с черным поясом, затягивающимся на талии. Ее передернуло, когда она осознала, что купальник, который Флоренс надела на пляж два воскресенья назад, пропал навсегда, как и его владелица.
В глубине ящика нашелся простой черный купальный костюм, который Анна не узнала. Она достала его, чтобы получше рассмотреть. Шерсть растянулась, и фасон был не такой современный, как у купальников, которые Флоренс носила этим летом. Узнает ли его Стюарт? Анна искренне надеялась, что нет. Она положила купальник на комод и через голову стянула ночную рубашку. На мгновение она застыла перед зеркалом, не двигаясь, просто изучая свое обнаженное тело.
Она подрастеряла изгибы, которые обрела в старшей школе. Последний год ее обуревали переживания, сможет ли она продолжить учебу, получит ли визу. Когда заявку на визу одобрили, и она поняла, что действительно покинет Берлин и семью, заставить себя хорошо питаться было трудно. Во время шестидневного плавания из Гамбурга она не могла удержать в себе даже крекер. Когда она прибыла в Атлантик-Сити, и Эстер взялась щедро накладывать кугель[26] из лапши ей на тарелку, Анна поняла, что не может есть много. Теперь она винила тоску по дому и, возможно, смерть Флоренс за то, что может пересчитать свои ребра. Она взяла купальный костюм и натянула колючую ткань на бедра, затем на грудь и, наконец, на плечи. Потом отступила, пытаясь осмотреть себя, увидеть столько фигуры, сколько позволяло маленькое зеркало. Купальник неприлично врезался в бедра, но в остальном Анна осталась довольна результатом. Она широко помахала руками в воздухе, как делала Флоренс перед тем, как войти в воду.
Где-то в глубине квартиры Анна услышала шум падения, а затем скрип половиц, когда Джозеф или Эстер встали поднять упавшую книгу или ботинок. Испугавшись, что Эстер обнаружит ее примеряющей купальник Флоренс, Анна схватила свою ночнушку с пола, погасила лампу и запрыгнула в кровать. Под покровом темноты и тонкого одеяла она выбралась из купальника и надела ночную рубашку. Как Анна объяснится, если Эстер обнаружит пропажу купальника? Бедная женщина не заглядывала в комнату с тех пор, как умерла Флоренс. Она же не могла помнить все до одного купальники, которые ее младшая дочь возила из дома на Атлантик-авеню на квартиру и в Уэллсли?
Анна места себе не находила от нервов, когда во вторник вечером прибыла в пляжную палатку Кентукки-авеню. Она боялась забираться в воду, где не сможет контролировать свое тело, но еще больше она страшилась приближаться к палатке, полной незнакомых спасателей, и спрашивать о Стюарте. Что, если спасатели не поймут ее акцент? Или хуже, примут ее за одну из девушек, которых Флоренс любила передразнивать, – тех, что гонялись по пляжу за спасателями. Что, если Стюарта там вовсе не было? Возможно, он уже давно передумал. Она беспокоилась, что показалась слишком наглой, когда попросила его о занятиях. С тех пор как утонула Флоренс, она чувствовала себя ошеломленной. Почему-то ее неспособность плавать виделась ей показателем того, что она здесь все-таки была не к месту. Если в какой-то момент ее может поглотить океан, что с ней сделает эта большая и беспорядочная страна?