Это была копия спонсорского письма Джозефа, аккуратно отпечатанная и заверенная присяжным комиссаром Атлантик-Сити. Джозеф заполнил секцию для натурализованных граждан наверху формы, затем указал свой возраст и род занятий, еженедельный доход и имущество. Он указал баланс своего банковского счета и стоимость страховки и недвижимости. Дыхание Эстер перехватило, когда она дошла то той части формы, где Джозеф должен был перечислить своих иждивенцев и их возраст. Слова «Флоренс Адлер (19)» смотрели на нее со страницы.
Ниже Джозеф указал данные Анны – ее полное имя, пол, дату и страну рождения. Под «родом занятий» от отметил, что Анна была студенткой, а в графе «род связи с заявителем» напечатал «Обратитесь к приложению».
Эстер тут же позабыла про купальник и начала всерьез рыться в бумагах в поисках приложения. Джозеф многое приложил к спонсорскому письму – от банковских выписок до копий бумаг на возврат налога – и она не сразу нашла нужный документ. Он обнаружился ближе к концу стопки. Это было письмо, отпечатанное на бумаге из канцелярского набора Джозефа, которое начиналось со слов «Всем заинтересованным лицам».
Он писал: «Я понимаю, что данное спонсорское письмо было бы принято с большей приязнью, будь я близким родственником заявителя». Эстер пробежалась глазами по нескольким следующим предложениям, в которых Джозеф пытался описать детство, которое провел вместе с Инес в Лаккенбахе. Она решила, что он преувеличивает их близость, только бы продемонстрировать крепость их отношений. Эстер бы поступила так же.
«В семнадцать лет мать заявителя и я обручились». Эстер снова перечитала это предложение. Обручен? Джозеф? «Помолвка длилась три года после моего переезда в Соединенные Штаты, и хотя мы в конечном итоге не вступили в брак, я остаюсь верным благосостоянию как ее, так и ее семьи».
Эстер почувствовала себя дурой. И как она только не догадалась? Конечно, Джозеф был обещан кому-то. Это объясняло три года, что он провел не высовываясь и вкалывая день и ночь, сперва в «Клигермане» в Филадельфии, затем в «Чорни». Он копил, чтобы перевезти Инес. Теперь Эстер понимала, почему ей пришлось приглашать Джозефа на ту первую прогулку, почему он так растерялся, когда она взяла его за руку. Он был обещан. В какой момент, подумала она, он написал Инес и отменил помолвку? Если, конечно, принять за факт, что он ее вообще отменил.
Эстер прочитала письмо до конца, но слова прошли мимо нее. То, что это письмо вообще существовало, тем более в нижнем ящике комода Анны, означало, что Анна знала о деталях отношений Инес и Джозефа. Как она умудрилась столько молчать? Может, она посчитала, что Эстер всегда знала о ней.
Что Эстер на самом деле знала о собственном браке? Да что вообще можно было знать об отношениях, которые выглядели прозрачнее бутылки из-под кока-колы в один момент – и мутнее старого зеркала в другой?
В те первые дни Джозеф был без ума от Эстер. Она чувствовала это в его взгляде, прикосновениях, в его дыхании – чуть глубже, когда она была рядом. Ее чувства были схожи, и она не боялась отречься от наказов родителей и выйти за него замуж, переехать в Атлантик-Сити, начать жизнь с нуля.
Они постарели, и желание, которое они чувствовали друг к другу, переросло в спокойную и неизменную любовь, которую Эстер видела вокруг. Она содержалась в пекарне и в доме, но, что важнее всего, она была в двух прекрасных дочерях, которых они вырастили вместе.
За тридцать лет Эстер ни разу не оглядывалась. У нее не было на это причин.
Фанни
Теперь, когда кровяное давление Фанни стояло выше нормы, Бетти, Дороти, Мэри и все остальные сестры отделения заглядывали в ее палату гораздо чаще.
Одна из них заходила дважды в день, принося гладкий металлический чехол с тонометром под мышкой и стетоскоп в кармане. Каждый раз, когда сестра надевала манжету прибора ей на руку и туго накачивала ее воздухом, Фанни пыталась очистить разум и сосредоточиться на дыхании. Помогало найти на стене перед глазами одну точку – пятно или другой изъян – и сконцентрироваться на ней. Если дурные чувства действительно могли повысить давление, она не хотела, чтобы шальная мысль о муже или сестре отправили ее на операционный стол.
Помимо приемов пищи и замеров давления сестры стали придумывать причины навестить Фанни. Они взбивали ее подушку и настраивали свет – включали и выключали лампу, открывали и закрывали шторы по мере того, как солнце меняло позицию на небе. Теперь они взялись поправлять ее постельное белье. Они притворялись, будто заправляют углы простыни, но Фанни предполагала, что, поднимая одеяло, они проверяли ее лодыжки.
– Большие, как лодки? – спрашивала она, и ответ был всегда отрицательным.
Когда не было дел, Бетти просовывала в дверь голову и спрашивала, нужна ли Фанни компания. Даже когда Фанни была усталой или странно себя чувствовала, она никогда не отказывалась. Кто знал, когда ее навестят в следующий раз? Мать заглядывала почти каждый день, но в дни, когда никто не приходил, тишина стояла оглушающая.
– Я принесла тебе почитать, – сказала Бетти, передавая Фанни две газетные вырезки о пятерняшках Дион. Когда Фанни пробежалась глазами по статьям, Бетти ее прервала: – Только в одной есть новости.
Было ясно, что хотя общество требовало ежедневных отчетов о здоровье деток, настоящих новостей появлялось все меньше и меньше.
– Останови печать, Бетти, – сказала Фанни. – «Миссис Дион встала с кровати».
Вслух заголовок звучал еще смешнее. Младенцам исполнилось тридцать восемь дней. Почему бы их матери не встать с постели?
– Неделя после родов, а после мы отвесим тебе щедрый пинок.
Фанни не могла представить, что после родов будет прикована к постели еще шесть недель. Она надеялась, что Бетти окажется права – она полностью оправится через неделю. Втайне она надеялась, что за шесть недель уже вернет себе талию.
Она взяла томик стихов Сары Тисдейл, что принесла мать, и открыла его на «Перемирии», где складывала газетные вырезки о пятерняшках. Она приложила последние вырезки к старым. Их набралась уже довольно толстая стопка, от которой корешок книги изогнулся.
– Хорошие? – спросила Бетти.
– Что?
– Стихи.
– А, – сказала Фанни, пролистывая страницы, между которых не было вырезок. Под пальцами они казались жесткими. – Должна признать, я не читала их все.
– Со всем твоим свободным временем?
– Ты говоришь как моя мать.
– Мои искренние извинения, – лукаво сказала Бетти и протянула руку за книгой. Фанни передала ее, Бетти открыла ее ближе к концу и начала читать вслух. – «Однажды ночью в тихом уголке я упокоюсь раз и навсегда». Господь всемогущий, как угнетающе.
– Бетти, мне стоит волноваться?
Бетти закрыла книжку с неожиданно громким хлопком, будто опомнившись.
– Нет нужды, – резко сказала она, обходя кровать и возвращая книгу на прикроватный столик Фанни. Она встретилась с ней взглядом и ласково улыбнулась, но, когда Бетти поправляла свою шапочку, и без того сидящую ровно, Фанни поняла, что девушка лжет.
Единственным, кто, казалось, и вовсе не переживает из-за растущего давления Фанни, был Айзек. Он забегал в больницу, словно это был продуктовый магазин, а он выполнял обязанности по какому-то невидимому списку: легонько постучать, поцеловать жену в лоб, присесть, но не слишком удобно, чтобы жена не подумала, что ты останешься надолго, объяснить, почему ты не приходил несколько дней, упомянуть, что у тебя назначена очень важная встреча, на которую нельзя опоздать, посмотреть на часы несколько раз, встать и потянуться, отметить, как быстро пролетело время, еще раз поцеловать жену. Чаще всего его визит занимал не больше получаса.
Фанни могла терпеть долгое отсутствие посетителей, но волновалась, как это переживает Гусси. Молчание матери, странное поведение Гусси, когда она приходила в последний раз и то малое, что ей удалось выудить у Айзека, заставляло ее думать, что он не навещал дочь. По крайней мере, не так часто, как ей хотелось бы. Фанни знала о своей предвзятости, но она правда думала, что с Гусси интересно проводить время. Малышка была смешной, смышленой и доброй, и в глубине ее глаз, больших, как океаны, таился свет понимания, который Фанни казался одновременно знакомым и удивительным. Как она переносит безразличие со стороны собственного отца?
В последнее время Фанни начала задумываться, все ли в порядке с Айзеком. Он весь свой последний визит проговорил о поездке во Флориду, которую хотел совершить с Фанни и Гусси после рождения ребенка.
– Мы можем отправиться на поезде, – сказал он, сидя на краешке стула. – Посмотреть на Эверглейдс. Джим говорит, что можно заплатить проводнику, и он на лодке провезет нас по болотам.
– Эверглейдс? – медленно переспросила Фанни.
– Ну да. Во Флориде.
– Я знаю, где он.
– Там аллигаторы, морские черепахи и куча разных птиц. Гусси будет в восторге.
– Ты хочешь взять новорожденного младенца в тропики в летнюю жару? Ты сошел с ума?
– Всего на пару недель. Просто чтобы осмотреться. Оценить самому землю, которую продают в округе Палм-Бич.
– Землю?
– Джим дал мне наводку на землю. Рядом с озером Окичоби. Около сотни акров возле шоссе Коннерс.
– Ты хочешь купить землю во Флориде?
– Цены низкие.
– Разве вся эта флоридская история не лопнула?
– Поэтому это отличная инвестиция.
– Айзек, – медленно протянула она, пытаясь полностью завладеть его вниманием, – мы даже не можем оплатить эту палату.
– Да, но…
– А что насчет дома? Или возврата долга моему отцу?
– Эта сделка даст нам все. Я придержу землю на несколько лет, а когда продам ее, неплохо заработаю.
– Пожалуйста, скажи мне, что ты еще ничего не подписал.
– Я всего лишь внес задаток.
– Его можно вернуть?
Айзек посмотрел на нее, как будто у нее в голове гулял ветер.
– Задаток – это депозит.
– Который можно или нельзя вернуть?