– У меня есть сорок пять дней, чтобы собрать оставшиеся деньги.
– Ты не отвечаешь на мой вопрос, – настояла Фанни. – Если ты не соберешь оставшиеся деньги, или если твоя жена сойдет с ума, сможешь ли ты вернуть задаток?
– Нет.
У Фанни неожиданно перехватило дыхание.
– Фан, но я соберу деньги.
Она схватилась за живот обеими руками и попыталась сконцентрироваться на глубоких ровных вдохах, как в те моменты, когда Бетти или другие сестры замеряли ее давление. Рожали ли женщины раньше срока от чистого раздражения?
– Фан?
Она не хотела встречаться взглядом с Айзеком, опасаясь, что скажет что-нибудь, о чем после пожалеет. В конечном итоге она тяжко вздохнула и повернулась к мужу.
– Я не могу сейчас это обсуждать.
В голове бил набат. Доктор Розенталь учил ее слушаться сигналов тела. Головные боли, резь в животе, опухшие ноги – все это могло быть плохим признаком. Конечно, эти же симптомы могли указывать на то, что она на восьмом месяце беременности и вне себя от беспокойства. Она откинулась на вечно выставленные в изголовье подушки и закрыла глаза. Теперь давление упало? Ей показалось, что да.
– Я хочу… – начал Айзек, но Фанни подняла ладонь, чтобы остановить его. Она устала от его крупных задумок, от того, что у них вечно не было ни цента. Крепко зажмурив глаза, она могла притвориться, что он не сидел рядом в комнате, что он не уничтожал планомерно их жизнь.
Фанни медленно дышала. Вдох и выдох.
Она смогла уснуть, но во сне оказалась во флоридских болотах. Ребенок, едва рожденный, пропал, и Фанни брела сквозь солончаковые воды, изо всех сил взывая к нему. Грязь у берега была густой, и ноги скользили по ней. Ей пришлось плыть, но вес ее тяжелой ночной рубашки замедлял движения, как и аллигаторы, что щелкали зубами по подолу. И после, казалось бы, часового – но скорее всего лишь минутного – заплыва, Фанни обнаружила ребенка, качающегося по волнам на листе огромной кувшинки. Ребенок лежал без движения, бледный и блестящий под горячим солнцем, будто его часами вымачивали в воде. Над ним кружились три стервятника. Фанни попыталась отогнать птиц, но теперь она не могла вспомнить имя ребенка и, совершенно запутавшись, закричала: «Флоренс!»
Целый день Фанни ждала, что сестра войдет в дверь ее больничной палаты, и целый день разочаровывалась, когда вместо нее врывалась та или иная медсестра. Если корабль Флоренс отплывал с пирса Челси десятого числа, она, вероятнее всего, должна была отправиться в Нью-Йорк на поезде девятого и провести ночь недалеко от порта. Если план и правда был таков, сегодня оставался последний день Флоренс в Атлантик-Сити, и последний день, когда она могла нанести сестре визит. Фанни посмотрела на маленькие часы, стоявшие на прикроватном столике. Было почти семь часов вечера.
– Эгоистка, эгоистка, эгоистка, – тихонько пробормотала Фанни, с трудом выбираясь из кровати. Ноги начали наливаться тяжестью. Кажется, во время первой беременности с ней случалось что-то похожее.
Оставалось только одно. Она одолжит телефон в сестринской и позвонит в квартиру. Попросит поговорить с Флоренс напрямую. Близилось время ужина. Все должны были быть дома. Скорее всего мать приготовила праздничный ужин, чтобы проводить пловчиху. Она представила, как мать выставляет на стол праздничный сервиз и посеребренные приборы. Иногда, в особых случаях, она ставила в вазу свежесрезанные васильки. Цвели ли они сейчас? Фанни уже не помнила.
Она выпрямилась. У нее было мало возможностей практиковаться в передвижении с таким телом. Даже походы в уборную, которые она начала воспринимать как выход в люди, оказались урезаны. Многие сестры, за исключением ленивой Дороти, теперь убеждали ее пользоваться горшком.
Фанни едва могла завязать пояс вокруг живота. Она и не надеялась втиснуть ступни в тапочки – они будто съежились на два размера – поэтому запинала их под кровать, босиком вышла из комнаты и направилась вниз по коридору.
Дороти в сестринской ела сэндвич с тунцом, когда Фанни зашла за угол.
– Эй! Ты должна быть в постели! – сказала она, вытирая рот тыльной стороной ладони. Запах тунца вторгся в ноздри Фанни и едва не вывернул ее желудок наизнанку.
– Я хотела воспользоваться телефоном.
– Тебе нельзя брать телефон медсестер.
– В моей комнате его нет.
– Да, но… – сказала Дороти. Ее голос затих.
Дороти уже несколько недель вела себя странно, и Фанни начала переживать, что та слышала, как она подшучивает над ней с Эстер или другими сестрами. Фанни даже жаловалась на Дороти управляющей Мак-Лафлин не меньше двух раз, и мать наверняка тоже.
– Я должна позвонить сестре. – Фанни не стала ждать, пока Дороти даст ей разрешение. Вместо этого она подошла к маленькому столику, на котором стоял телефон. Если Дороти не нравилось ее поведение, она могла остановить ее.
– Сестре? – переспросила Дороти.
– Именно, – сказала Фанни с трубкой в руке. Она набрала оператора и подождала знакомого отклика: «Номер, пожалуйста».
– Да, не могли бы вы соединить с 4452, пожалуйста?
В ожидании соединения Фанни пробежалась пальцами по животу. Как стоило говорить с Флоренс? Она сердилась, естественно, но также была разочарована. С Айзеком она узнала, что иногда разочарование срабатывает лучше.
Трубку взял отец.
– Привет, пап.
– Фанни?
Прошло почти шесть недель с тех пор, как Фанни видела или слышала отца, и его голос – всегда тихий и спокойный – звучал для нее просто замечательно.
– Как дела? – спросила она.
Прошло несколько секунд, прежде чем отец сказал хоть что-то.
– О, ты знаешь, как это все бывает.
Она не знала, поэтому попробовала другую тактику.
– Как пекарня?
– Мы только что наняли несколько новых водителей. Думаю, у нас почти хватает рук, чтобы начать распространение в Филадельфии.
– Ух ты. Филли? – потрясенно переспросила она. Айзек об этом ни слова не проронил. Не думал, что ей будет интересно? – Как сложно будет увеличить производство?
– Твоя мать очень хочет… поздороваться.
Фанни проигнорировала его. Она не хотела, чтобы он передавал трубку матери.
– Как Гусси? – спросила она.
– В порядке. Прямо сейчас доедает огромную порцию рисового пудинга.
– Я безумно по ней скучаю.
Она слышала, как мать на заднем фоне что-то шепчет ему.
– И как Флоренс? – спросила она. Она почувствовала, как волоски на руках становятся дыбом. – На самом деле я звоню из-за нее. Я так полагаю, она завтра уезжает в Нью-Йорк.
– А вот и мама…
Фанни вздохнула. Иногда прорваться сквозь роли, которые они играли, было невозможно. Отец, тихий сторонник. Мать, уверенный арбитр. Какую роль играла Фанни? Осталась ли ей какая-то роль? Была ли у нее роль хоть когда-то?
– Фанни? – слишком громко прокричала Эстер в трубку.
– Здравствуй, мама.
– Тебе нельзя вставать с постели. Где ты?
– В сестринской, – сказала Фанни, поглядывая на Дороти. Та перестала есть сэндвич и внимательно следила за Фанни. – Одна из сестер очень любезно разрешила воспользоваться телефоном. – Она широко улыбнулась Дороти.
– Я не думаю, что ходить до сестринской в твоем состоянии – хорошая идея.
– Ну, теперь уже поздно это обсуждать, – произнесла Фанни, не в силах удержаться от закатывания глаз. – Вообще, я хотела поговорить с Флоренс. Передашь ей трубку?
В трубке воцарилась тишина, и на мгновение Фанни подумала, что потеряла соединение.
– Мама?
– Что?
– Могу я поговорить с Флоренс?
– Да, ох, знаешь что? Кажется, она вышла на минутку.
– Я думала, вы ужинаете? Папа сказал, что Гусси ест рисовый пудинг.
– У нее несколько дел, которые не могут ждать, – сказала мать, затем замолкла, будто подслушивая мысли Фанни. – Кажется, она говорила, что собирается заглянуть в больницу. Чтобы попрощаться.
– Ну, у нее немного времени осталось. Часы посещения заканчиваются в девять.
– Точно.
Неужели Флоренс так сердилась на Фанни, что решила проигнорировать ее письмо с извинениями? Отложить свой визит до последнего часа своего последнего дня в Атлантик-Сити? Да, они с Флоренс поругались – но у них и раньше случались чудовищные ссоры, после которых они быстро мирились.
– Ты знаешь, какая она, – продолжала мать с натужным энтузиазмом. – Оставляет все на последнюю минуту. Уверена, она скоро заглянет.
Фанни бросила взгляд на Дороти, которая с каждой секундой выглядела все более неловко. Она выбросила корки своего сэндвича и вытирала стол неиспользованной салфеткой.
– На каком поезде она уезжает завтра?
Теперь вздохнула мать.
– Не могу припомнить.
– Не можешь припомнить? – мать Фанни за всю свою жизнь ни разу ничего не забыла. Она могла воссоздать в памяти момент, когда Фанни лишилась своего первого зуба, знала, сколько шариков из мацы она сделала на прошлый Седер и название каждого цветка, что высадила на клумбу возле дома на Атлантик-авеню. Но она также помнила и более практичные вещи – номера телефонов всех членов женского комитета Бет Кехилла и имена всех, кто когда-либо припозднился с оплатой счетов в пекарне, по крайней мере в те годы, что она еще стояла за кассой.
– Либо Пенсильванская железная дорога, либо Центральная нью-джерсийская, в два двадцать пять или в четыре тридцать пять, – сказала Фанни. – Который рейс?
Фанни так увлеклась разговором, что не заметила, как в комнату зашла Мэри. Когда она похлопала ее по плечу, Фанни чуть не выронила трубку.
– Ты должна закончить звонок, – велела она и повернулась к Дороти. – С кем она разговаривает?
Эстер что-то говорила про расписание поездов, но Фанни перестала слушать. Мэри сердилась на нее или на Дороти? Сложно было понять.
– Мама, – сказала она. – Кажется, мне пора идти. Скажи Флоренс, что я жду ее. Очень.
Она опустила трубку на рычаг. Спина болела, а ноги казались сделанными из кирпича. Может, мать была права, и ей не стоило выбираться из постели.