– Не думаю, что она часто приезжает теперь.
– Вряд ли, – согласился Стюарт. Он снова немного помолчал, а затем спросил: – Если мы не едем в гости к Эдерле, зачем вам в Хайлендс? – Он махнул в сторону бинокля, который Джозеф примостил на сиденье. – Следить за птицами?
Джозеф кинул взгляд на бинокль, а затем на Стюарта. Будет добрее рассказать ему план сейчас или позже? Он не мог соображать так быстро или ясно, как Эстер, не был даже уверен, что может пойти другим на пользу. Нет, он расскажет позже, решил Джозеф. Ему нравилась поездка – и компания Стюарта – слишком сильно, чтобы лишать день радости.
Джозеф несколько раз уже был в Хайлендс, но скалистый пейзаж всегда его удивлял, настолько он отличался от остального побережья. Желтая лента песка протянулась от Кейп-Мей до Атлантик-Сити и дальше к Си-Брайт, но в Атлантик-Хайлендс земля вздымалась на двести футов над уровнем моря. Длинная и узкая песчаная коса вытягивалась в Нью-Йоркскую бухту, защищая Хайлендс от северо-восточных ветров. Эту косу, с возвышенностью Нейвсинк позади, Джозеф увидел первой по прибытии в Америку. Он стоял на палубе «Франкфурта», среди другим иммигрантов – австрийцев, поляков, русских. По толпе прокатился шепоток.
– Нью-Джерси, – сказал кто-то соседу.
– Нью-Джерси? – переспросил другой.
Все знали о Нью-Йорке, но никто не слышал о Нью-Джерси.
– Америка, – перевел еще один. Крошечный американский флаг махал им с маяков-близнецов, но только молодые, с острым зрением, могли разглядеть его. Джозеф радостно вскрикнул и подпрыгнул, заставляя стоявших неподалеку пожилых женщин взглянуть на него с подозрением. Оставалось еще полчаса, прежде чем покажутся статуя Свободы и доки острова Эллис, прежде чем буксиры встретят судно, чтобы отвести его в порт, но, что до Джозефа, он уже считал себя прибывшим.
Джозеф повернул на Лайт-Хаус-роуд. Через несколько минут дорога начала подниматься к маяку, и он понизил передачу. Машина тащилась по крутому подъему, пока у кромки леса не показалось основание маяков-близнецов. Стюарт низко присвистнул.
– Неплохо, да? – спросил Джозеф.
Маяки-близнецы Хайлендс более походили на военные форты, чем на маяки. Вся структура – жилье смотрителя, хранилища и обе башни – была построена из коричневого песчаника. Джозеф съехал с дороги и остановил машину под деревом.
– Захвати-ка бинокль.
Они поднялись на вершину холма, где возвышались маяки-близнецы. Джозеф несколько раз прошелся вдоль одного маяка, пробираясь сквозь высокую летнюю траву и разглядывая бухту Сэнди-Хук и гавань за песчаной косой. Наконец, стоя перед южной башней, он сказал:
– Так пойдет, – и обустроил себе что-то вроде гнезда в высокой траве. Стюарт передал ему бинокль, снял пиджак и сел рядом.
– Мистер Адлер?
– Джозеф.
– Джозеф, – сказал Стюарт. – Мы следим за птицами или за большими пароходами?
Джозеф ему не ответил, только посмотрел на прибрежное шоссе, залив, песчаную косу и гавань за ними. Вдалеке он мог различить Бруклин. Он знал, что за невидимым ему изгибом пирс Челси кишел людьми, выплескивающимися из терминала на палубы океанских лайнеров, которые понесут их в Саутгемптон и Плимут, Виго и Гавр.
«Лафайет» был малышом по сравнению с большинством лайнеров, что пересекали Атлантику. Флоренс остановила выбор на нем, потому что он не заходил лишний раз в Саутгемптон и потому мог пересечь океан всего за шесть дней. Его манифест тоже был коротким – на корабле могли поместиться только сто пятьдесят человек, и это оставляло Флоренс надежду, что, кроме нее, никто не будет заинтересован в крытом плавательном бассейне. Джозеф пытался напомнить дочери, что бассейн скорее всего будет размером со спичечный коробок, но она не хотела этого слышать.
Когда Джозеф пытался представить, каким могло бы быть путешествие Флоренс в этом маленьком бассейне, он неизменно вспоминал пятилетнюю девочку, совершающую свои первые заплывы в банях Хайгейа. В конце летнего сезона, когда океан похолодел, а туристы разъехались по домам, Джозеф повел Флоренс на север по Набережной до самого пирса Хайнц, где большая электрическая вывеска, рекламирующая бани, направляла людей в помпезное георгианское здание с известняковым фасадом и медной крышей. Даже огромная вывеска не смогла подготовить Флоренс к тому, что она увидела, когда Джозеф заплатил за вход и провел ее внутрь тем свежим осенним утром.
В центре комнаты высотой в три этажа находился гигантский плавательный бассейн, до краев наполненный морской водой из находящегося в ста ярдах океана. Звук резвящихся купальщиков эхом отдавался от внутренней стороны металлической крыши.
– Я могу здесь плавать? – не веря спросила Флоренс.
– Можешь, – сказал Джозеф. Она стояла на кирпичном полу, закутанная в пальто и шапку, и продолжила бы стоять, наблюдая, как мужчины один за другим ныряли с высокой металлической платформы на другом краю бассейна, если бы Джозеф не хлопнул в ладоши и не подтолкнул ее в сторону комнат для переодевания.
– А где все девчонки? – спросила Флоренс отца, вернувшись в бассейн в купальном костюме. Джозеф оглядел комнату. Куда бы он ни кинул взгляд, он видел только мужчин и, в некоторых случаях, юношей-подростков. Он кивнул на несколько окруженных кадками с папоротниками длинных рядов стульев под балконом второго этажа, где щеглами примостились женщины с детьми.
– Почему они сидят там? – спросила Флоренс.
– Они не умеют плавать.
– Ты их научишь? – поинтересовалась она, и он был так тронут вопросом, что даже задумался о его резонности.
Пароход громко загудел, выходя из Гудзона в залив Нью-Йорк и направляясь в сторону моря. Джозеф поднял бинокль, высматривая на борту парохода его название.
– Это не он, – сказал Стюарт. – Слишком большой.
Джозеф опустил бинокль на колени.
– Мистер Адлер, могу я задать вопрос?
– Джозеф.
– Точно, извините, – опомнился Стюарт, который явно испытывал неудобство от необходимости звать Джозефа по имени.
– Продолжай.
– Вы не жалеете о том, что скрываете смерть Флоренс?
Джозеф протяжно выдохнул и переложил бинокль из одной руки в другую, бездумно подкручивая окуляры.
– Если вы не хотите об этом говорить…
– Я не против говорить об этом. Не против разговаривать о ней. На самом деле мне нравится, когда люди вроде тебя упоминают ее по имени.
Что Джозеф мог сказать? Сохранение ее смерти в тайне не стояло под сомнением. Он подумал, с чего начать.
– Когда я рос в Венгрии – теперь это австрийский Бургенланд, – у нас ничего не было. Мои родители во всем себе отказывали, чтобы накопить на билет на пароход для брата, а когда он устроился в Филадельфии и начал зарабатывать деньги, то оплатил билет для меня. Мать расплакалась, когда пришло письмо с билетом. Она знала, что не сможет поехать со мной, понимала даже, что может никогда меня больше не увидеть.
Стюарт ничего не сказал, но ему и не надо было. Джозеф знал, что он слушает.
– В первые годы в Америке – в Филадельфии, а затем в Атлантик-Сити – я много думал о решении родителей. Правы ли они были, что отослали брата, а затем меня? Возможно, стоило отдать билет отцу, который бы сразу стал больше зарабатывать? И если бы ему удалось, он мог тогда перевезти всю семью. – Джозеф вырвал травинку. – Но когда я сам стал отцом, я понял. Любой свой шанс ты отдаешь детям. Моей дочери больше нет. Ничто не вернет ее. Я пытаюсь убедить себя, что я не наношу вред Флоренс или ее памяти, сохраняя ее смерть в секрете. То, что я забираю у знавших ее – возможность скорбеть о ее смерти и почтить памятью ее жизнь, – может быть им возвращено позже. Я не знаю, права ли Эстер. Навредят ли эти новости Фанни. Но я знаю, – сказал Джозеф, поднимая голову, – что этот ребенок, эта новая жизнь, – важнее всего.
Джозеф посмотрел на Стюарта.
– Хотелось бы мне…
Они услышали длинный гудок и подняли глаза на маленький пароход, пробирающийся между Бруклином и Статен-Айленд. «Лафайет»? Джозеф вскочил на ноги, сжимая бинокль в руках, но, когда он приложил его к глазам, не смог настроить фокус.
– Посмотри ты, – сказал он, передавая бинокль Стюарту, которого тоже поднял на ноги гудок.
Стюарт поднес бинокль к глазам, подкрутил резкость и долгое мгновение разглядывал пароход.
– Это он, – наконец определил он.
Джозеф проследил, как «Лафайет» выходит из залива Нью-Йорка. Он не задумывался, что будет делать, когда увидит французский пароход. Теперь, когда на его глазах тот обходил Сигейт и проходил мимо Лонг-Бич, уменьшаясь в размерах, пока не превратился в черную точку на горизонте, Джозеф вдруг задумался, почему это казалось ему таким необходимым.
Флоренс не было на этом корабле. Она никогда не прибудет во Францию. Он не найдет ее ни на берегу Ла-Манша, ни на пляжах Атлантик-Сити. Он перевел взгляд на Стюарта, который открыто плакал при виде парохода, пропадающего из виду. Возможно, дочь Джозефа можно было найти в людях, которые любили ее.
Джозеф довез Стюарта до пересечения Саут-Каролина и Атлантик-авеню, где на первом этаже отеля «Шлитц» находился Набережный национальный банк. Он припарковал машину и сквозь лобовое стекло уставился на выкрашенные зеленым решетки банковских окон и ведущие внутрь деревянные двери. Он действительно готов был пойти на это?
– Вы здесь храните деньги? – спросил Стюарт, распахивая пассажирскую дверь.
– Со дня, когда прибыл в Атлантик-Сити.
Колени Джозефа хрустнули, когда он вышел из машины. Ему не нравилось, что тело начинало отзываться на длинные поездки или длительные промежутки времени, проведенные в одной позе. Он похлопал по карману пиджака, проверяя, что чек от Билла Берджесса все еще внутри.
На тротуаре Джозеф хотел было обнять Стюарта, но в итоге решил ограничиться крепким рукопожатием.
– Спасибо, Стюарт.
– За что?
– За Берджесса. За сегодня.
Стюарт ничего не сказал, только стиснул его руку в ответ.