Лицо Хелен появилось за спиной Дороти на короткое мгновение и затем пропало.
– Не могли бы вы позвонить моему мужу? – попросила Фанни между глубокими вдохами.
– Слышала? – кинула Дороти через плечо. Она обернулась к Фанни. – Пока мы ждем доктора Розенталя, давай-ка попробуем устроить тебя поудобнее.
Дороти переложила подушки Фанни и велела расслабиться. Конечно, Фанни не могла расслабиться, но зато она могла заметить – и действительно заметила, как Дороти себя ведет. В этих обстоятельствах она вдруг показалась невероятно компетентной.
– Предположу, – сказала Дороти, – что скоро мы переведем тебя в предродовую палату.
Когда Фанни рожала Хирама, ей вкатили такую дозу морфина, что она и вовсе не помнила предродовую палату. Она приходила в сознание и теряла его, не чувствуя не только схватки, но и промежутки между ними.
Родильный зал забыть было сложнее. Яркий белый свет, длинные белые штаны, одновременно служившие ремнями, которые удерживали Фанни на столе. Она чувствовала себя животным на привязи и была уверена, что умрет с распятыми конечностями и эфирной маской, натянутой на лицо. Мысль о том, чтобы оказаться в той комнате в одиночестве, в ловушке сумеречного сна, от которого она не может очнуться, заставляла голову кружиться от страха.
Через несколько минут Хелен вернулась с сообщением, что доктор Розенталь скоро подойдет.
– Я не могла дозвониться до вашего мужа, – сказала она, – но позвонила вашим родителям.
– Моя мать придет?
– Похоже на то.
Фанни почувствовала острое желание послать весточку сестре во Францию, но напомнила себе, что лучше подождать, пока на руках у нее не будет сидеть здоровый ребенок. В ожидании доктора она мысленно составляла телеграмму. «РЕБЕНОК РОДИЛСЯ СЕГОДНЯ ТЧК БЕЗ ОСЛОЖНЕНИЙ ТЧК ЖАЛЬ ТЕБЯ ЗДЕСЬ НЕТ ТЧК». Не была ли часть с «жаль, что тебя здесь нет» перебором? Но это была правда.
Доктор Розенталь прибыл и тут же начал осмотр. Он обернулся к Дороти.
– Сколько прошло с последней схватки?
Она взглянула на наручные часы.
– Десять минут.
– Шейка матки не раскрылась.
– Что это значит? – спросила Фанни их обоих.
– Это значит, – сказал доктор Розенталь, – что ребенок, возможно, готов подождать еще немного.
– Мы этого хотим? – спросила Фанни.
– Ваш срок подходит только через две недели. Так что, возможно. Если только ваше давление будет в порядке.
Фанни не знала, стоит ли ей чувствовать разочарование или облегчение. Она хотела дать ребенку любое преимущество, но думала, что сойдет с ума, если проведет даже лишний час, не говоря уж о целых двух неделях в больничной постели.
Доктор Розенталь пообещал вернуться через полчаса и наказал Дороти оставаться с Фанни, пока он не придет. Дороти казалась разочарованной, но не стала спорить. Она показательно взбила подушки Фанни и налила ей свежий стакан воды, но едва доктор Розенталь ушел, широко зевнула и опустилась на стул возле окна.
– Который час? – спросила ее Фанни.
Та посмотрела на часы.
– Почти два.
– Что ты слушала? В сестринской?
– Да так, повторы «Театра красоты Палмолив». Ничего другого так поздно ночью нет.
– Тяжело работать ночами? Не представляю, как могла бы заставить себя бодрствовать.
– Да нет, нормально. Тише и меньше работы.
Фанни натянула покрывало на живот.
– Ты работала до свадьбы? – спросила Дороти.
– Если не считать помощи родителям за прилавком, то нет. Я вышла замуж в девятнадцать, так что просто не успела.
– Я хочу замуж.
– У тебя есть ухажер?
– Нет, – сухо сказала Дороти.
Фанни склонила голову на плечо, чтобы лучше рассмотреть ее. Дороти и правда была очень странной.
– Ну, старайся особо на этом не зацикливаться. У Флоренс именно такая стратегия. Она не обращает на парней никакого внимания, а они в ответ все от нее без ума.
Дороти так странно на нее посмотрела, что Фанни сразу же решила, что нечаянно оскорбила ее. Правильно ли было сравнивать их? Они учились в одном классе, в конце концов, и Дороти не переставая трещала о Флоренс, ну или делала это в начале лета.
– Что? – спросила Фанни.
– Ничего.
– Правда, что?
– Не хочу лезть не в свое дело.
– Но?
– Вы были близки? Вы близки?
– Мы с Флоренс? Мне так кажется. Наверное. В смысле, да, – сказала Фанни.
– Ну так задумайся на секундочку. Разве не странно, что ты от нее ни слова не слышала?
Зачем Дороти ее дразнила? Не могла же она быть все еще расстроена из-за того звонка.
– Ну, понимаешь, она сейчас во Франции.
– Тук-тук, – раздался голос из холла. Фанни узнала бы теплый тембр отцовского голоса где угодно.
– Папа? – спросила Фанни.
– Говорят, у нас скоро может появиться повод для праздника.
Сердце Фанни гулко забилось в груди. Отец не приближался к больницам почти двадцать лет, но вот он стоял перед ней. С весны он будто уменьшился в размерах, истончился.
– Ты болел? – спросила она. Боже, как похоже на мать.
Джозеф демонстративно оглядел себя, изучая руки и ноги, тыльные стороны ладоней и носки ботинок.
– Здоров как бык.
Неужели просто прошло столько времени, что она позабыла, как он выглядит? Ну конечно, он не съежился. Он подошел к кровати и поцеловал Фанни в лоб, прижимаясь губами к коже на несколько долгих секунд, как будто бы пытался искупить свое отсутствие.
– Где мама? – спросила она, когда он наконец отодвинулся и сел на край матраса. Она удивилась, что Дороти не уступила ему стул. Он не был стариком, но не был и молодым мужчиной.
– Скоро подойдет.
Вчера Фанни удивилась, когда Эстер осталась в больнице допоздна, отсидев у ее постели ужин. Затем, сегодня, она снова не оставляла ее одну. Когда Бетти этим вечером принесла ей поднос с ужином, Фанни пришлось почти умолять мать уйти домой.
И где же она была теперь? Внезапно Фанни догадалась.
– Она ведь разыскивает Айзека, не так ли?
Джозеф сжал губы, будто пытаясь удержать внутри рвущиеся наружу слова.
– Сестра, которая вызвала нас, сказала, что не смогла до него дозвониться. Он, наверное, не слышал телефон.
– Наверное, – сказала она, не в силах встретить отцовский взгляд. Телефонный звонок в их квартире был таким пронзительным, что она годами отключала телефон во время дневного сна Гусси. Где же он мог пропадать?
– Может, я вас напрасно разбудила, – сказала она, поглядывая на Дороти, на которую воссоединение Фанни с отцом будто нагнало ужасную скуку. – Четверть часа назад я была уверена, что меня повезут в предродовую палату, но теперь уже не знаю.
– Я рад тому, что пришел. Надо было сделать это месяцы назад.
– Если вам будет легче, – сказала Дороти со своего стула, – мужчины в этом деле всегда попадают впросак.
– Дороти, – взмолилась Фанни, мучительно желая, чтобы та оставила их наедине хотя бы на несколько минут. – Ты нас не оставишь? Я обещаю, что пошлю его за тобой, если что-то изменится.
Дороти заколебалась между желанием вернуться в сестринскую к радио и нежеланием расстроить доктора Розенталя. Наконец, она встала и вышла.
Когда Дороти завернула за угол, Джозеф покачал головой и усмехнулся:
– Это на нее всегда жалуется твоя мать?
– Она душка.
– Представить не могу, как ты вытерпела, – сказал Джозеф, обходя кровать и садясь на стул Дороти. – Целое лето в этой кровати.
– Я предпочла бы провести его в любом другом месте, – сказала Фанни. – До смерти завидую Флоренс.
Отец отвел глаза, и Фанни сразу же пожалела о своих словах. Она хотела казаться великодушной, терпеливой и доброй, а вышло язвительно. Она попробовала снова.
– Честно говоря, хуже всего была разлука с Гусси.
Джозеф ничего не ответил, только понимающе кивнул. Затем они ненадолго замолчали.
– Твоя мать говорит, что ты внимательно следишь за историей Дион, – наконец сказал он. – Ты слышала, что у самой маленькой опухоль на ноге, и ее будут лечить радием?
Фанни почувствовала волну нежности к отцу. Он не любил сенсационные репортажи и определенно не считал, что редакторам газет стоило посвящать многочисленные колонки повседневной жизни младенцев, пятерняшек или нет. Конечно же, Фанни знала о лечении радием. Бетти продолжала приносить ей газетные вырезки, хоть читать их в темноте палаты было непросто.
– Доктор Розенталь говорит, что радием можно вылечить все, что угодно.
– Неужели?
– Ну, не все. Но многое. Не меня. И не Хи… – Фанни оборвала себя. Зачем она это сделала? Заговорила о Хираме, когда подошло время отправляться в тот же родильный зал. Она держала руку на животе, пытаясь на ощупь определить, что подходит следующая схватка.
– Фанни, я много размышлял этим летом. Думаю, с Хирамом мы совершили большую ошибку.
– С инкубатором?
– Нет, с похоронами. Нам стоило похоронить его в Эгг-Харбор.
Галаха[32] не позволяла разночтений. Не было похоронных ритуалов или траурных традиций для детей, которые не дожили до тридцать первого дня. Несмотря на мольбы Фанни, ее ребенка погребли в безымянной могиле.
Фанни почувствовала, как кровь приливает к лицу, а глаза наполняются слезами.
– Мне казалось, ты говорил, что ребе Леви не позволит.
– Я должен был бороться, – сказал Джозеф. – Должен был настоять.
– Ты цитировал мне Маймонида.
– Маймонид жил семьсот лет назад. Что он знал? Он не видел, как ты любишь своего ребенка.
В день, когда ушел Хирам, медсестры на выставке инкубаторов позвонили Фанни домой и велели скорее прийти на Набережную. Когда она добралась до места, они уже перевели ребенка в инкубатор в задних комнатах, подальше от взглядов толпы летних туристов, которые шмыгали по периметру выставочного зала. Она надеялась успеть к последним вздохам сына, держать его за маленькие пальчики, когда он коснется другого мира, но к ее приезду он уже был мертв.
– Мама сказала, что фривольно было давать ему имя.