Леонардо да Винчи. Пейзаж долины реки Арно. Рисунок, 1473
В пору правления Лоренцо Великолепного по улицам Флоренции ходил могучий красавец Леонардо – сын крестьянки и нотариуса из городка Винчи. О том, какое значение имел для мировой культуры этот человек, сегодня знает каждый, но в 1467 году, когда 15-летний юноша впервые прошелся по мостовой великого города, об этом никто не догадывался. Просто, но элегантно одетый, он бродил по переулкам, задерживался на площадях, всматривался в лица прохожих, постоянно что-то записывал и зарисовывал. Прошло много лет, прежде чем беглые эскизы преобразились в шедевры, впечатления выстроились в стройную философскую систему, а сам Леонардо стал титаном Возрождения, чей авторитет не смогли поколебать ни века, ни революции, ни изменившееся в рамках человечества мировоззрение.
Будучи образцом художника Чинквеченто, Леонардо да Винчи был энциклопедистом, исследователем по духу и в действительности. Он мало рисовал, гораздо больше экспериментировал и очень много думал, размышляя о науке, искусстве в целом и живописи, которую отождествлял с философией. По его мнению, рисунок не только выражает связь явлений, но и сохраняет их, делая творения рук человеческих более долговечными, чем творения природы.
Сандро Боттичелли. Автопортрет
Не приемля фламандскую манеру письма, которая так нравилась итальянским живописцам, Леонардо да Винчи критиковал коллег, в частности любимца правителя Сандро Боттичелли, за невыразительную трактовку пейзажа: «…он говорит, что создание фона – пустое занятие, ведь достаточно просто бросить пропитанную красками губку на стену, и она оставит пятно, в котором можно будет различить прекрасный пейзаж». Великий мастер отчасти был прав, поскольку Боттичелли действительно мало интересовался задним планом и, кроме того, уступал многим своим коллегам в достоверности деталей. Выписывая фон, он в самом деле довольствовался условными мотивами фламандской живописи: немного зелени, замки, готические церкви.
По-настоящему мастера звали Алессандро ди Марчано Филипепи, а благозвучное для иностранцев слово «боттичелли», в переводе с итальянского означавшее «бочонок», было прозвищем, и даже не его самого, а старшего брата – одного из 8 детей флорентийского дубильщика кожи. В отличие от остальных родственников, Сандро поднялся очень высоко, выучился живописи, но главное, сумел проявить талант и, подчиняясь канонам, не утратить оригинальной манеры письма. Боттичелли прославился как создатель легко узнаваемых, выписанных изящно-упругими линиями композиций, которые уводили зрителя в идеальный мир красоты и рассудочной гармонии. Если мастера Кватроченто (XIV век) больше интересовались миром живым, во всем его многообразии, то их коллеги эпохи Чинквеченто (XV век) привнесли в живопись мир умозрительный, с идеальными телами и столь же совершенными душами. На полотнах той поры витал дух утонченной, немного холодноватой интеллектуальности, воссозданием которой вслед за живописцами начали увлекаться и скульпторы. Особенно этим отличался Андреа Верроккьо, чей бронзовый «Давид», представленный горожанам в 1475 году, мог бы стать образцом ренессансной скульптуры, если бы тот же герой не заинтересовал Микеланджело.
Женственный «Юный Давид» Верроккьо
…и мужественный «Давид» Микеланджело
Если быть точнее, ваятеля привлек не сюжет, а материал – огромная глыба белого мрамора, испорченная резцом неумелого мастера и лежавшая у собора безо всякой пользы. Молодой, но известный благодаря покровительству Медичи, Микеланджело преобразил ненужный обломок в изумительное произведение искусства. В отличие от маленького (высотой 1,25 м) изящного «Давида» Верроккьо, его 4-метровое творение изумляло монументальной мощью. Он представил библейского героя в момент высшего напряжения сил, создав образец героической, возвышенной, одухотворенной красоты, которая ни до, ни после того не встречалась в мировом искусстве. Микеланджело закончил своего «Давида» осенью 1504 года, когда Лоренцо не было в живых, а его семье пришлось испытать народный гнев и уступить власть республиканскому правительству. Тогда же, в пору недолгого возрождения коммуны, великое творение обосновалось вблизи палаццо Веккио. Ныне оригинал «Давида» Верроккьо находится в Национальном музее Барджелло, а «Давид» Микеланджело в 1873 году переместился с площади Синьории в галерею флорентийской Академии художеств. Место подлинника заняла копия, изваянная столь умело, что некоторые признают ее самостоятельную ценность.
Улица Микеланджело во Флоренции
Как и дед, Лоренцо Великолепный всю жизнь оставался частным лицом: выполнял ответственные дипломатические миссии, участвовал в государственных делах, а затем правил Флоренцией без официальных должностей. Решив не менять республиканский строй государства, он удерживал свое высокое положение разными способами, от личных связей в городе и Европе до устранения политических противников во время выборов. Его власть покоилась на популярности, которую Медичи по традиции обретали с помощью денег. Лоренцо, по примеру предков, без счета тратился на произведения искусства, устраивал блестящие праздники.
«Его заботой в мирные годы одни торжества сменялись другими, и на них происходили воинские состязания, то представления, на которых изображались какие-либо героические дела древности или триумфы римских полководцев. Целью же Лоренцо Медичи было изобилие, единство народа и почет нобилям» (Никколо Макиавелли, «История Флоренции»). Беззаботная жизнь требовала немалых трат, но правитель, имевший незаурядный дипломатический талант, к сожалению, коммерцией занимался без успеха. Покрывая расходы, в том числе на празднества и увеселения, он использовал самые непопулярные, а порой и откровенно преступные меры: учреждал новые налоги, проводил принудительные займы, прибегал к порче монеты. Распоряжаясь государственной казной, он без счета тратил личные деньги, построив на семейные средства целый монастырь, возводя новые и ремонтируя старые храмы.
В правление Лоренцо обрела современный облик церковь Святого Предзнаменования (итал. Santissima Annunziata). Ранее существовавшая на ее месте молельня ордена сервитов была построена за пределами второй крепостной стены еще в середине XIII века. Через два столетия Сантиссима-Аннунциата, оказавшись уже в самом городе, на одноименной площади, потребовала перестройки, которой по просьбе правителя в 1444–1481 годах занимались такие известные зодчие, как Альберти, Микелоццо, Паньо Портинари и Антонио Манетти. После реконструкции портик храмового фасада украсили коринфские колонны, классические черты приобрел интерьер, где появился роскошный потолок с кессонами работы мастера Вольтеррапо. Эффектная дверь слева от трансепта открыла путь к монастырю Усопших со стенами, украшенными фресками Почетти, а внушительного вида центральный портал – к монастырю Обетов. Эта небольшая, ранее ничем не примечательная обитель после переделки стала привлекать взгляд театральным декором, особенно люнетами, которые художники Понтормо, Россо Фьорентино и Андреа дель Сарто заполнили фресками в самом начале XIV века, уже после смерти Лоренцо Великолепного.
Джузеппе Зоччи. Площадь и церковь Сантиссима-Аннунциата, XVIII век
От Святых ворот
Когда-то кладбище с необычным названием для них «От Святых ворот», расположенное на холме позади храма Сан-Миньято, было единственным местом, где жители Флоренции могли обрести вечный покой. Неравные в жизни, члены Флорентийской коммуны не походили друг на друга и в смерти, хотя одно сходство все же имелось: нобили и пополаны умирали одинаково часто. У средневекового человека мысль о вечности возникала так же часто, как дума о хлебе насущном, и неудивительно, если учитывать, что средняя продолжительность жизни тогда, даже в цивилизованной Италии, составляла около 30 лет. Каждая мать хоронила хотя бы одного ребенка и всякий раз перед родами готовилась к смерти сама. Войны, восстания, эпидемии периодически навещали Флоренцию, унося в мир иной бесчисленные жертвы. О вечности напоминали обугленные трупы еретиков и корчившиеся на виселицах злодеи, которых сжигали и душили прилюдно посреди площади Синьории. В городе, взрастившем самых великих поэтов и художников, никто не был застрахован от камня, летящего в голову с баррикад, от смертельного удара палкой или от кинжала завистника-соседа, который во время очередного бунта мог воспользоваться случаем и расквитаться с тем, кому благоволила фортуна.
Каждый член совета после заседания рисковал не вернуться домой, как осенью 1441 года, в пору правления Козимо Старого, произошло с кондотьером Бальдаччо ди Ангиари, человеком достойным, сильным, храбрым, любимым солдатами и вследствие этого имевшим много врагов. Думая, что держать на службе столь влиятельного человека опасно, а уволить еще опаснее, группа заговорщиков во главе с гонфалоньером справедливости решила умертвить его, избавив тем республику от беды. Вызвав Бальдаччо во Дворец синьории, глава совета провел ничего не подозревавшего безоружного командира по галерее и, поравнявшись с комнатой, где прятались убийцы, дал сигнал. Через минуту окровавленное тело Бальдаччо, по итальянской традиции, было выброшено в окно, назначенные люди отрезали голову и выставили ее на обозрение народа.
Конечно, никто не хотел умирать, как Бальдаччо, но быть похороненным, как он, мечтал каждый флорентиец. На следующий день родственники забрали истерзанное тело с площади, принесли домой, омыли теплой водой, умастили миррой, начинили ароматическими травами. Облаченный в дорогую одежду, уложенный на подушки, накрытый шелком, украшенный драгоценностями, Бальдаччо, лежа не на столе, как презренный бедняк, а в резном гробу с фамильными гербами, отправился в последний путь. Сопровождавшие его родичи и сотоварищи, скорее всего, надели обычное для такого случая темное или красное платье, ведь черное траурное одеяние полагалось только вдове.