— Что об этом думает Ашинов? — спросил землемер. — Вы ведь наверняка уже с ним потолковали, обсудили?..
— Обсудил, а как же… — кивнул штабс-капитан. — Собственно, о результатах поисков он от меня и узнал, после чего ударился в панику: то кричал, что убийцы были посланы за ним персонально, то принимался бормотать о каких-то своих недоброжелателях, нанявших в Европе головорезов для нападения на Новую Москву. А когда справился с паникой — немедленно объявил всеобщую мобилизацию. Так что вам, молодые люди, не стоит расставаться пока с оружием — мало ли, как дело обернётся?
Матвей кивнул. Вот, оказывается, зачем Остелецкий собрал возле «штабной хижины» свою личную свиту — готовится к неприятностям. Что ж, вполне разумно…
— В-общем, посмотрим, как оно сложится дальше. — подвёл итог штабс-капитан. — Винтовочки вы, конечно, держите под рукой, но и всё прочее забрасывать не стоит. А я пока попробую кое-что разузнать….
И поднялся с плетёного из тростника табурета (продукция местных умельцев, приобретённая на новомосковском рынке) давая понять, что разговор закончен.
* * *
Абиссиния,
залив Таджура,
поселение «Новая Москва»
Из «штабной» хижины Матвей прямиком отправился в фотолабораторию. Она располагалась в армейском шатре, под самой крепостной стеной — Остелецкий не стал менять место дислокации своего отряда, наоборот, отхватил под его нужды изрядный кусок внутреннего дворика крепости. Молодой человек уже предвкушал, как расставит на столе из скверно обструганных досок баночки с реактивами, как плотно запечатает полог и окошки парусиновыми клапанами — и тогда начнётся таинство проявления изображения на стеклянных прямоугольниках, особым образом покрытых желатиносеребряной фотографической эмульсией. Это называлось «сухой коллоидный процесс» — в отличие от «мокрого коллоидного процесса», требовавшего немедленной, до высыхания, обработки экспонированных пластинок, такие пластинки можно брать с собой в экспедиции. Правда, светочувствительность их гораздо ниже, но, несмотря на это, он уже наловчился делать довольно приличные снимки неподвижной натуры — зданий, пейзажей, даже людей, если те давали себе труд попозировать, не шевелясь и не сходя с места.
Подойдя к шатру, Матвей обнаружил, что входной полог слегка отдёрнут. А ведь ему полагалось быть зашнурованным снизу доверху — он сам вчера проделал это, когда перед тем, как отправиться спать, отнёс в фотолабораторию аппарат и кофр с отснятыми пластинками. Кто-то забрался внутрь в его отсутствие? Но здесь нечего делать посторонним — если кто и навещал шатёр, то сам Остелецкий да изредка медик Тимофей, разделявший страсть гимназиста к фотографии. Остальных же отпугивала едкая вонь реактивов, батареи стеклянных пузырьков, но, главное — страшные кары, обещанные штабс-капитаном всякому, что будет хватать руками тонкое оборудование.
Винтовку, вопреки совету штабс-капитана, Матвей с собой брать не стал. Незачем, если поднимется тревога, добежать до соседнего шатра, где под охраной часового в сколоченных из реек пирамиде составлено было оружие группы — дело нескольких секунд. Но револьвер он постоянно носил с собой, в мягкой кожаной кобуре на поясе — и сейчас потянулся к его рукоятке. Не то, чтобы он ожидал неприятностей, но мало ли?
В лаборатории никого не было — во всяком случае, на первый взгляд. Но когда он повернулся к стеллажу с химической посудой — проверить, всё ли на месте? — за спиной, из отгороженного парусиновой ширмой угла, где стояла койка (Матвей иногда, засидевшись допоздна за обработкой фотопластинок, оставался там на ночь) раздался шорох.
— Ни с места! Бросай револьвер, и не дёргайся, пристрелю!
И характерный щелчок взводимого курка, от которого сердце провалилось куда-то в желудок, а колени сделались ватными.
«…вот попал! И ведь на помощь не позовёшь…»
Матвей медленно разжал руку, револьвер упал на пол, чувствительно зашибив пальцы на правой ноге. Но он даже не дёрнулся — а вдруг неведомый психопат и правда, пальнёт? Доказывай потом, что ты и в мыслях не имел сопротивляться…
Незваный гость показался смутно знакомым — невысокий, чернявый, в холщовой рубахе и таких же штанах, с физиономией, прикрытой до самых глаз грязным платком, обильно заляпанных глиной, он зажимал под мышкой то ли узелок, то ли свёрток. Но не к свёртку был прикован взгляд гимназиста — в лицо Матвею смотрело дуло кургузого револьвера. Он сразу узнал систему — «Бульдог» английской фирмы «Веблей» с шестью патронами в гладком барабане. Матвей сам приценивался к такому в оружейном магазине, ещё в Москве, но в итоге отдал предпочтение американскому, системы.Джонсона. Жаль только, сейчас эта большая, мощная пушка валяется без всякого проку на земле и ничем не может помочь своему владельцу…
Однако, показывать чужаку своей растерянности Матвей не собирался.
— Что вам тут надо? Воровать пришли? Так я сейчас кликну на помощь!
— Вот только вякни словечко, и мигом схлопочешь свинцовую пилюлю! — окрысился чужак. — А то возомнил о себе, сопляк, бомбист недоделанный…
Умом Матвей понимал, что стрелять он не станет — часовой с карабином рядом, в двух шагах, возле палатки-арсенала, да и во дворе крепости полно вооружённых людей, сбежать не получится.
Чужак, видимо, думал так же — он осторожно, вдоль парусиновой стенки, скользнул к выходу и, скорчив напоследок, угрожающую физиономию, исчез. Матвей же стоял, словно Лотова жена, обратившаяся в соляной столб — так потрясло его это слово, «бомбист», которое он меньше всего ожидал услышать в подобной обстановке. И прошло не меньше минуты, прежде чем он вновь обрёл способность внятно размышлять.
Что делать — вот сейчас, в эту самую минуту? Что-то нужно, это понятно… Погнаться за чужаком, стрелять, задерживать? Поднимется суматоха, придётся объяснять — на бегу, наскоро, а злодей тем временем наверняка скроется. Пойти, рассказать Остелецкому? Да, это надо сделать в любом случае — и попросить в двух молодцов из его «свиты», чтобы вместе с ними разыскать «вора». Он ведь наверняка скрывается где-то тут, в Новой Москве, куда ему деться…
И тут Матвея как громом ударило — свёрток, который чужак уволок под мышкой! Он кинулся к столу, вытащил из-под него ящик. Сорвал брезентовую крышку и…
Содержимое ящика уменьшилось по крайней мере наполовину. Матвей быстро перебрал оставшееся — не хватало компонентов для изготовления запала адской машины, реактивов, свинцовых «бубликов» и хрупких стеклянных трубочек. Вор, кем бы он ни был, точно знал, что брать.
Он уселся на стул, не чувствуя ничего, кроме безнадёжного отчаяния. Ведь сколько раз давал себе слово — рассказать Остелецкому о своём «террористическом» прошлом, как и о содержимом ящика, привезённого из России. Уж лучше бы он утопил его в море — мелькала ведь такая мысль… Но — не стал, пожадничал, да и объяснение со штабс-капитаном всё откладывал, тянул, ждал чего-то… вот и дождался! Объясняться всё равно придётся — только теперь взрывоопасная «контрабанда» находится в чужих руках, и вряд ли нынешний их владелец настроен благожелательно. А виноват во всём — кто ж ещё, если не он, Матвей Анисимов, вчерашний гимназист, начинающий фотограф, путешественник, исследователь Чёрного Континента, и совершеннейший осёл…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Пушки Сагалло. I
Восточная Африка,
порт Обок,
резиденция губернатора.
Пушечный рык плыл над рейдом. Всякий раз, когда кто-то из сидящих за столом вставал и провозглашал тост, лакей подавал сигнал матросу на балконе губернаторского особняка; тот взмахивал большим флагом, и комендоры салютационных плутонгов разом рвали на себя обшитые кожей спусковые шнуры. Корабли эскадры, все в пёстрых гирляндах флагов расцвечивания, слитно выбрасывали с обоих бортов клубы ватно-белого порохового дыма и небо обрушивалось над портом Обок. С берега пушкам вторила восторженная толпа — горожане праздновали день Взятия Бастилии со всем пылом, присущим выходцам из прекрасной Франции, в какой бы части света они не находились…
Губернатор давал случаю праздника официальный обед, на котором, кроме всех сколько-нибудь заметных жителей города (белых, разумеется, и никак иначе!) и гарнизонных офицеров, присутствовали и офицеры стоящей в Обоке эскадры. В глазах рябило от парадных мундиров, галунов, золотого шитья и изысканных дамских туалетов — здесь хоть и колония, медам и мсье, но колония французская, а значит, надо соответствовать последним веяниям парижской моды!
Капитан Ледьюк конечно тоже был здесь — вместе с прочими старшими офицерами он занимал место на «губернаторском» конце стола, и был немало удивлён, обнаружив напротив себя мейстера ван дер Вриза. Видимо, решил моряк, соображения коммерции имеют в Обоке не меньший вес, чем блеск офицерских мундиров…
— Я слышал, ваше превосходительство, кое-кто в национальном собрании противился принятию годовщины именно этого события, как главного праздника?
Голос у трансваальца был низкий, хриплый, напоминавший рык льва. Губернатор с удивлением покосился на говорившего — он явно не ожидал от гостя подобной осведомлённости.
— Да, нашлись среди депутатов и те, кто объявил этот героический эпизод нашей истории бессмысленным кровопролитием. — подтвердил он. — Несомненный позор и преступное недомыслие — вам-то, как гражданину свободной Республики Трансвааль должно быть ясно, что обновлённая республиканская Франция нуждалась в новом Национальном празднике, как и в гимне, который был принят двумя годами раньше!
—…Allons enfants de la Patrie,
Le jour de gloire est arrive!..[1] — пропел на бессмертную мелодию «Марсельезы» сидящий напротив Ледьюка моряк, старший артиллерист крейсера «Примогэ», где держал флаг адмирал Ольри. Сам адмирал, сидевший через два стула от исполнителя, при этом слегка поморщился — артиллерист, хоть и пытался помогать себе, размахивая вместо воображаемой дирижёрской палочки бокалом бордо, но всё же безбожно фальшивил.