Именно тогда, весной 1918 г., впервые появилась идея слить военное и морское ведомство, подчинив флот сухопутной армии. Эта мысль вызвала ужас не только у бывших адмиралов, но и у вчерашних матросов. Началась борьба за самостоятельность морского ведомства, которая велась с переменным успехом, но к началу 20-х годов не принесла морякам победы. Морское ведомство постепенно начинает терять отдельные структуры: санитарную часть и морскую авиацию, которые уходят в подчинение других центральных учреждений. Любопытно отметить, что и в белом лагере происходили параллельные процессы реорганизации морского ведомства, однако они не были доведены до конца, возможно, из-за слишком короткого периода существования белых государственных образований на территории России.
В 1918 г. МГШ и центральный аппарат морского ведомства все больше замыкались в канцелярской работе, не имевшей прямого отношения к разгоравшейся Гражданской войне. Видимо, это было связано не только с логикой бюрократической работы ради самой работы, но и с тем, что офицеры штаба не горели желанием принимать участия в конфликте, который казался им братоубийственной междоусобицей. Перебои со связью, импровизированный характер речных флотилий, к которым трудно было применить рецепты «военно-морской науки», давал возможность генштабистам замкнуться в канцелярской «башне из слоновой кости» и дождаться результатов внутреннего конфликта в стране.
В 1919 г. наступил организационный хаос. Создание, а затем упразднение МО РВСР, реорганизация МГШ, которая едва была проведена, как тут же начала пересматриваться, создание штаба коморси, постоянные попытки сокращения штатов не способствовали продуктивной деятельности. Видимо, в результате этих событий МГШ потерял работоспособность, и на смену ему пришел Штаб коморси (впоследствии – Штаб всех морских сил Республики).
Если говорить об организации взаимодействия флота и сухопутной армии, то ее механизм в 1919 г. был, на первый взгляд, скопирован с дореволюционных образцов. ВМУ при ПШ РВСР, а затем и Штаб коморси стали аналогом МШС образца 1916 г. Однако в 1919 г. был сделан важный шаг, на который не решились за три года до этого: был взят курс на ликвидацию МГШ и превращение полевого органа – Штаба коморси, а позднее Штаба всех морских сил, в единый орган оперативного руководства. МГШ оставалось только одно: превратиться в орган управления тылом и постепенно исчезнуть.
Важно отметить, что, хотя формально МО РВСР был коллегиальным органом, в нем была установлена та степень единоначалия, которая только и была возможна в тогдашних вооруженных силах Советской России: МО РВСР состоял из фактического командующего ВМФ (В. М. Альтфатер) и комиссара при нем (Ф. Ф. Раскольников). В Красной Армии высшее военное руководство сохранило (хотя в значительной степени на бумаге) гораздо больше черт коллегиальности: в составе РВСР числилось по 10–15 человек. В конечном итоге во главе флота оказался один человек: командующий всеми морскими, речными и озерными силами Республики с комиссаром при нем. Штаб коморси слился с МГШ в Морской штаб Республики, чем была достигнута такая же степень единства управления ведомством, как и перед Первой мировой войной.
Постепенно в конце 1918–1919 гг. упорядочивается система управления флотами и флотилиями. Судовые комитеты были распущены, созданы РВС флотов и флотилий, в которых командующие играли главную роль, а «политические члены» – второстепенную.
В 1919 г. делаются попытки создать в морском ведомстве новые структуры, идея которых была заимствована в сухопутной армии. Речь идет о ВВМИ. Это был вполне дееспособный орган, возглавляемый опытным и авторитетным начальником С. В. Зарубаевым. Особых причин для ликвидации ВВМИ осенью 1919 г. не было, свою роль сыграло упразднение сухопутного аналога ВВМИ – ВВИ.
Можно отметить, что, когда при составлении организационных схем вставал вопрос о сокращении штатов и экономии, как правило, шли по пути ликвидации целых учреждений либо по пути соподчинения отдельных учреждений. В принципе возможен был и другой путь: сохранение организационной схемы при сокращении личного состава, однако такой путь выглядит менее эффектно в глазах руководства, а, кроме того, сокращение учреждений позволяет несколько сократить ставки руководителей подразделений.
Следует обратить внимание на то, что упрощение структуры центральных морских учреждений имеет свою логику. В случае сокращения флота (как числа кораблей, так и личного состава) такое упрощение становится неизбежным. Например, в 60–80-е годы XIX в., когда флот также резко сократился, сначала произошло слияние всех центральных подразделений в Канцелярию Морского министерства. В начале 80-х годов, когда флот стал расти, были созданы Главное управление кораблестроения и снабжений (ГУКИС) и Морской технический комитет (МТК), при отсутствии органа стратегического планирования для флота, роль которого в определенной степени играл ГМШ, занимавший ключевую позицию среди центральных органов управления флотом. Не случайно именно начальник ГМШ был третьим лицом в морском ведомстве после генерал-адмирала и управляющего Морским министерством. Фактически выделение Чусоснабфлота в особое центральное учреждение означало появление аналога ГУКИС. Морской Генеральный штаб при этом должен был играть роль старого ГМШ, с поправкой на больший вес оперативно-стратегических вопросов в его деятельности. При слиянии Гламортеха с МГШ, как предлагал в конце 1920 г. А. В. Немитц, структура управления советским морским ведомством приблизилась бы к структуре, существовавшей в 1867–1885 гг., когда важнейшим органом центрального управления флотом оставалась Канцелярия Морского министерства. Сокращение и упрощение центрального аппарата морского ведомства, которое намечалось после окончания Гражданской войны, имело аналоги в истории реорганизации русского Морского министерства после Крымской войны.
Безусловно, самым острым вопросом, обсуждавшимся в морском ведомстве в конце Гражданской войны, был вопрос о его подчинении сухопутному начальству. Проблема эта не была новой: еще после русско-японской войны, при создании МГШ, его инициаторы стремились блокировать возможность создания единого для сухопутных и морских вооруженных сил Генерального штаба[1189].
Говоря о существовании отдельного от сухопутного морского ведомства, следует учесть, что его бытие было оправдано в эпоху, когда взаимодействие сухопутной армии и флота происходило эпизодически, а главной задачей военно-морских сил были самостоятельные операции. При наличии сильного флота, способного действовать в отдаленных уголках мирового океана, существование самостоятельного центрального органа управления им вполне целесообразно. При отказе от строительства океанского линейного флота и курсе на чисто оборонительный прибрежный флот было логично отказаться от существования самостоятельного морского ведомства. Вопрос о роли и месте армии и флота остро стоял в 20-е годы. Не удивительно, что в условиях оборонительной внешней политики и крайней экономии на военных расходах встал вопрос о ликвидации самостоятельного центрального органа руководства флотом и подчинении его сухопутному ведомству. Точно так же на этом этапе была окончательно отвергнута идея создания самостоятельного авиационного наркомата, а вся авиация вошла в подчинение единого Наркомата по военным и морским делам. Вести речь об организационном равноправии армии и флота можно тогда, когда их силы и стратегическая роль сравнимы. Когда они несопоставимы, невозможно говорить об организационном равноправии. В дореволюционное время оно было отчасти политическим наследием Петра Великого, за этим равноправием стояла традиция. После революции эта традиция была, по меньшей мере, поставлена под сомнение, если не вовсе утрачена.
Такой спор был характерен не только для России, флот которой по объективным причинам всегда страдал от неустойчивости своих перспектив. Возможность организационного поглощения флота сухопутной армией в эпоху промышленного переворота и индустриализации, страх флотских кругов перед таким поглощением, были сильны даже в таких «традиционных» морских державах, как Англия и Франция. С середины XIX в. по мере роста сухопутной армии, которая поглощала громадные контингенты новобранцев и начала превосходить флот по численности личного состава в десятки раз, этот страх только усиливался. Вместе с тем разницу между армией и флотом, казалось бы, стирало появление паровых кораблей, которые могли свободно маневрировать независимо от ветра, развитие средств связи, когда радио впервые дало возможность непрерывного управления кораблями и эскадрами. В результате возникло ощущение, что принципы морской тактики, напоминают «принципы, на которых основано маневрирование батареи полевой артиллерии»[1190], как писал известный реформатор английского флота адмирал Д.-А. Фишер.
Ведомственное противостояние флота с сухопутной армией имело свою логику. Борьба за ведомственную самостоятельность неизбежно приводила либо к созданию внутри армии и флота структур, дублировавших функции друг друга (морская пехота, морская авиация, подчиненные флоту части береговой обороны, речные и озерные силы, подчиненные армии), либо к попытке теоретического обоснования полного отказа от взаимодействия этих видов вооруженных сил. Первый путь наметился еще в середине XIX в. По словам английского историка С.-И. Гамильтона: «И французские, и британские морские офицеры отнюдь не были в восторге от перемены приоритетов стратегии и тактики. По мнению некоторых, флот превращался в подчиненную армии службу, исполняющую чуть ли не транспортные функции. В 1859 г. Принц Жуанвиль[1191] писал: “С использованием пара уподобление морской войны войне сухопутной набрало ход, и если мы не сможем содержать постоянного корпуса морских стрелков и артиллеристов, мы немедленно превратимся