Стояли жаркие июльские дни. На мостике канонерской лодки «Салгир» под тентом на вахте – молодой мичман М-в. М-в высокий, стройный блондин, в изящной белой гимнастерке вместо морского кителя (следствие революции и Гражданской войны) и кажется еще совсем юношей.
– Сигнальщики, не спать! – кричит он двум матросам на крыльях мостика, размякшим от жары. – Что это там черное прямо по носу?
Через минуту разглядывания в подзорную трубу и бинокль следует ленивый ответ – так что будто мина плавает!
– Право руля! Малый ход! Комендоры, к пулеметам! – командует мичман, который уже и сам рассмотрел сорванную мину. – Что же вы, черти, или я за вас должен смотреть? Так бы и взорвались на ней! – сердится М-в.
– Так что уж оченно жарко – пот глаза застилает! – отвечают устыженные сигнальщики – каспийские рыбаки с бронзовыми обветренными лицами.
Да и не только жарко, думает М-в, но и тоска в этом дозоре страшная. Вот уже 10 дней как болтаемся мы перед Белосарайским маяком, а ни одного-то дымка, ни одного паруса в море не видно! Точно оно вымерло, застыв как зеленовато-серое зеркало. Даже чайки и те не летают! Одни эти проклятые мины несет, и бог знает откуда. Где их наставили красные? Быть может, и тут где-нибудь!
Вскоре мина была расстреляна и, взорвавшись огромным черным столбом дыма и воды, доставила некоторое развлечение вышедшим наверх офицерам и команде.
– А здорово Митрич потрафил – аккурат в самый колпак! – промолвил на баке бравый боцман с серьгой в одном ухе, обращаясь к артиллерийскому боцманмату Каткову.
– Да он и не так могит! На Каспии-то, на «Надежде», с нашим командиром, когда плавали, как это он по красному пароходу-то! Так и загнал его ко дну! А теперь-то што – и боев никаких нет! Одно дело – вахта да спать. Известно – дозор! – Недовольно сплюнув за борт, он занялся общим любимцем Шариком. Однако и собака на этот раз не была расположена к обычным фокусам.
Но вот с мостика раздался звонкий голос М-ва – команде обедать!
Засвистали унтер-офицерские дудки, повторяя команду вахтенного начальника, и матросы с баками потянулись за обедом в камбуз. Сменившийся с вахты М-в вошел в кают-компанию. Несмотря на настежь открытые иллюминаторы и работавший большой ветрогон, там было жарко и душно от раскалившихся железных бортов. Офицеры обедали.
– Ну, Ваня, и жара же стоит проклятая! Твои сигнальщики сейчас чуть мину не прозевали! – обратился он к своему приятелю штурману О.459 Последний, тоже молодой мичман, выглядел несколько старше М. благодаря своей полноте.
– Рыба и та по такой жаре спит! – огрызнулся О. – И для чего мы здесь болтаемся? – продолжал он. – Ничего-то здесь не видно и не слышно! Боев никаких нет и не будет. Красные никогда не вылезут из своего Мариуполя!
– Не война, а одна профанация! Да и с провизией плохо, – подхватил ревизор мичман Ш. – В Керченской базе и консервов-то мало – на 15 суток не запасешься.
Разговор сразу стал общим. Все были недовольны. Даже и механик, большой флегма, заметил, что такое плавание «одна зрящая порча машин». Доставалось и штабу отряда за его якобы бездействие.
Горячий О. не выдержал и заявил:
– Знаете, господа, как мне ни жаль командира и вас, а я буду проситься о списании на берег в боевую часть. Там повоюем!
Все соглашались со штурманом и просили старшего офицера передать командиру такие же рапорты.
– Прошу вас, господа, прекратить эти разговоры, так как они переходят рамки дисциплины на корабле, – энергично остановил молодежь старший офицер Д. – А о вашем желании повоевать я доложу командиру.
Д. был такой же горячий, молодой лейтенант, как и остальные офицеры «Салгира», но только более выдержанный. Он отлично понимал их настроение. Д. плавал с ними и раньше и участвовал во многих боевых делах. Это была одна боевая семья.
За тонкой стеной кают-компании, в своей каюте, командир старший лейтенант В-н460 поневоле слышал весь этот чересчур громкий разговор.
Он с досадой поднялся с дивана, на который только что прилег отдохнуть с книгой, и в раздражении швырнул свою любимую «Историю войны на море».
«Черт возьми! – думал он, шагая из угла в угол по каюте. – Чего это мне стоило вооружить «Салгир» да еще выдрать из Севастополя боевых офицеров!» – В-н сразу же вспомнил многочисленные неприятности, доставленные ему эгоистичным тылом.
В тот же момент раздался осторожный стук в двери.
– Войдите! – резко крикнул он, и в дверях появился старший офицер.
– Р.Э., разрешите поговорить с вами неофициально, – осторожно начал Д.
– Пожалуйста, присаживайтесь, – пригласил командир.
– Р.Э., сегодня в кают-компании зашел разговор о нашем плавании здесь, и знаете, молодежь скулит – тоскует по боевым делам. Это уже не в первый раз я от нее слышу за две недели, как мы здесь. Доходят даже до того, что хотят просить вас о списании на берег в боевые части. Да ведь и правда же, тут не война, а одна профанация!
Командир встал и ледяным официальным тоном обратился к озадаченному старшему офицеру, вытянувшемуся перед ним в струнку:
– Господин лейтенант, потрудитесь передать господам офицерам, что никаких их рапортов о списании я не приму. Мы должны исполнять свой долг там, где прикажет начальство, а «разговорчики» эти в кают-компании прекратить! – Затем, смягчась, он добавил: – А что касается боев, так они будут, и еще какие! Вот увидите. Разъясните господам офицерам всю важность нашей блокады. Можете идти.
Сконфуженный старший офицер вышел, а командир долго еще не мог успокоиться. Он сам был молодым и лихим офицером. Не раз отличаясь в боях, ему уже удалось утопить в два раза сильнейший большевистский корабль.
В-н понимал настроение своих офицеров.
«Но чем бы его поднять? – думал он. – Ведь и среди команды чувствуется апатия! А боевой дух можно поднять только действиями».
В тяжелом раздумье он сел писать рапорт начальнику отряда. В нем командир с резкостью настаивал на необходимости уничтожения красного флота в самом Мариуполе и вообще энергичных действиях.
Не зная тайн штаба и упрекая его в бездействии, он и сам делал ту же ошибку, что и его офицеры. В штабе давно уже был составлен подобный же план, но сухопутное начальство оттягивало его исполнение ввиду «высших соображений». В действительности же это было обычно незнание сухопутными требований морской войны.
Между тем лейтенант Д., собрав офицеров в кают-компании, передал им слова командира и подчеркнул всю важность блокады, благодаря которой армия держится в Крыму.
– Не забудьте, – говорил он, – что без этой блокады армия не будет иметь ни хлеба из Новороссии, ни боевых припасов. Ведь их покупают у иностранцев за тот же хлеб! Некому будет защищать Азовский берег Крыма. Не будет возможности высадить десант на Кубань, о чем все так мечтают.
Нам скучно здесь, но это наша морская обязанность, а бои с красными будут, и притом серьезные. Большевики в Мариуполе вооружают отряд сильнее нашего. Имейте же терпение! – заключил старший офицер.
Офицеры были смущены и сожалели, что невольно обидели уважаемого и любимого командира, и потому все они разбрелись по каютам с тяжелым чувством.
Час спустя вахтенный матрос подал мичману О., дежурному по шифру, радиотелеграмму с загадочными цифровыми сочетаниями. Взяв таблицу шифра на сегодняшний день, О. быстро разобрал ее и отправился с докладом к командиру.
Подавая ему расшифрованную телеграмму, он имел строго официальный вид в противоположность установившемуся дружески почтительному отношению к командиру.
– «Прошу произвести разведку Бердянска и выяснить, занят ли он красными. Штаб приморской группы войск», – прочел В-н. – Так вот-с, – обратился он, видимо довольный, к мичману, – пошлите немедленно телеграмму в Керчь начальнику отряда с просьбой о разрешении нам произвести эту разведку.
– Есть! – радостно ответил О. и бегом направился в радиорубку.
Вскоре был получен ответ от начальника отряда с разрешением произвести разведку, и, следуя приказанию, «Салгир» уже шел полным ходом к Бердянской косе. Его парный корабль «Гайдамак» остался в прикрытии с моря.
Командир решил из предосторожности разведать сначала на этой косе у маячных служащих, что делается в городе, а затем уже предпринимать дальнейшие шаги.
Все на корабле были очень довольны предстоящим развлечением среди этого нудного крейсерства.
В кают-компании наступило оживление. Старший офицер, которому командир приказал идти в разведку, уже гуляет в громадных высоких сапожищах с его знаменитой огромной саблей-палашом, которую мичманы в шутку называли «мечом Готфрида Бульонского».
Он отдает распоряжения боцману о том, кого и что взять в «десант на маяк». Ревизор мечтает достать свежей провизии – «курятинки». Остальные надеются тоже как-нибудь «примазаться» к этой авантюре.
Среди команды идет почтительное упрашивание боцмана Савищенко о назначении в десант. Савищенко сначала отвечает, что нельзя же всех послать в десант, а затем, изведеный приставанием, прибавляет уже ругательства, которые команда прозвала «небоскребными».
Вскоре «Салгир» подошел к Бердянской косе. Она далеко выдается от города в море и тянется низкой песчаной лентой с чуть заметной на ней грунтовой дорогой. На самом конце этой косы стоит высокая маячная башня с небольшими пристройками – квартирами смотрителя и сторожей. Все голо и пустынно на ней.
На мостике собрались офицеры во главе с командиром, а на палубу высыпала любопытная команда. Глаза всех устремлены на эту пустынную косу. Быстро спустили шлюпку, и семь человек вооруженных матросов с пулеметом под командою старшего офицера отвалили на берег. Им было приказано произвести разведку на маяке и оставить там пропагандную литературу.
Когда шлюпка уже отошла, командир, внимательно наблюдавший за берегом, заметил на дороге облачко пыли. Вскоре из него показалась бричка с двумя седоками, несшимися во весь опор к маяку.
Бричка успела подъехать к нему раньше, чем к берегу подошла шлюпка с «Салгира», и седоки успели скрыться в маячном зда