Будучи почти уверен, что и эта попытка не даст желаемых результатов и что отряду генерала Фостикова грозит участь быть выданным большевикам, я послал днем 3/16 октября экстренную телеграмму Вашему Превосходительству за № 143, в которой просил разрешения применить к грузинам вооруженную силу. К этому присоединился и полковник Семенихин, которого генерал Фостиков оставил своим заместителем у меня на отряде.
Ответ Вашего Превосходительства с разрешением Главкома применить в случае необходимости силу я получил вечером того же дня, известил о нем командира «Утки» и пошел с «Доном» к месту посадки. Прибыв туда ночью, я послал на берег своего офицера, лейтенанта Григорьева471 и полковника Семенихина. Последнего я попросил передать генералу Костикову для ознакомления мое письмо на имя командующего грузинскими войсками Гагринского фронта генерала Мачавариани или, в случае его отсутствия, помощнику его в Гаграх, полковнику Сумбатову, офицеру же приказал отослать письмо по назначению тем способом, который укажет генерал Фостиков.
Привожу текст письма: «Его Превосходительству, генералу Мачавариани, или коменданту Тагр, полковнику Сумбатову. Имею честь известить Вас, что мне приказано погрузить на транспорты людей и лошадей отряда генерала Фостикова. Прошу Вас не отказать сделать необходимые распоряжения к тому, чтобы со стороны подчиненных Вам лиц не было оказано противодействия этой посадке, так как таковое рассматривалось бы правительством юга России как акт недружелюбия, и мне в таком случае приказано действовать всеми имеющимися у меня средствами. Командир крейсера «Алмаз» капитан 2-го ранга Григорков. В море у Гагр, 4/17 октября 1920 года».
По причинам, для меня не вполне ясным, генерал Фостиков воспротивился передаче этого письма, приказал мне до утра ничего не предпринимать и сказал, что он рано утром сам поедет в Гагры к генералу Мачавариани и надеется уладить с ним мирным путем, без предъявления подобного ультиматума. Письмо было доставлено мне обратно.
Мне было очень неприятно действовать против желания генерала Фостикова, но возложенная на меня Вашим Превосходительством личная ответственность заставила принять собственное решение. К тому же: 1) Уголь у «Алмаза» и «Дона» был на исходе. 2) Я не считал возможным начать посадку людей без извещения грузинских властей, как мне было указано Вашим Превосходительством в телеграмме № 2803, так как для этого пришлось бы предварительно убрать грузинскую стражу. 3) Нужно было пользоваться благоприятной для посадки погодой. Погода могла очень быстро измениться, и тогда погрузка оказалась бы фактически невозможной.
Руководствуясь этим, я снова послал моего офицера и полковника Семенихина на берег и приказал офицеру, если генерал Фостиков уже уехал в Гагры или он не пожелает взять с собой письмо, передать его через грузинского коменданта лагеря лейтенанта Бохуа для отсылки генералу Мачавариани. В письме я прибавил, что погрузка начнется в полдень, и просил полковника Семенихина передать генералу Фостикову или, в случае его отсутствия, старшему после него начальнику, чтобы к этому времени отряд был бы готов к погрузке.
Генерал Фостиков уже уехал, и письмо было передано в 8 часов 40 минут утра грузинскому коменданту лагеря, который обещал, что оно сейчас же будет отослано генералу Мачавариани. По просьбе коменданта мой офицер сообщил ему на словах содержание письма. От места расположения лагеря до Гагр езды было около полутора часов, почему я рассчитывал, что генерал Мачавариани сможет отдать необходимые распоряжения к 12 или самое позднее к 13 часам.
Вслед за тем я с судами отошел на пять-шесть миль от берега и остановился в выжидании времени. Застопорив машины, я вызвал на «Алмаз» с «Дона» полковника Улагая, отряд которого был посажен еще в первую ночь, и устроил совещание с ним и полковником Семенихиным. Было решено вооружить имевшимися у меня винтовками 400 человек отряда полковника Улагая, выбрав для этой цели отборных людей, и приготовить их для десанта, на случай, если грузины окажут сопротивление.
Около 14 часов я подошел с судами снова к берегу двумя кильватерными колоннами: впереди – «Алмаз» и «Утка», позади – транспорты «Дон» и «Ялта». «Доброволец» с болиндером и двумя моими шлюпками держался вблизи «Алмаза». На «Алмазе» была пробита тревога.
На широком береговом пляже виднелась кучка людей с генералом Фостиковым во главе, разъезжали грузинские конные милиционеры, а за длинным забором имения Игумнова, вдоль берега, были видны густые толпы казаков.
У всех создалось впечатление, что грузины не будут противодействовать посадке. К сожалению, это не оправдалось: когда болиндер на буксире «Добровольца» подошел к берегу, грузины не позволили ему спустить сходню, и он принужден был отойти от берега. Генерал Фостиков прибыл ко мне на моей шлюпке. Я доложил Его Превосходительству, что считаю, что нужно применить силу. Генерал Фостиков оказался того же мнения. Он сказал мне, что сам поведет десант на болиндере, а так как грузины ему разрешили выгрузить провизию для отряда, то вторичный подход болиндера к берегу будет ими, вероятно, объяснен как ее подвоз. Десант в 250 человек под командой доблестного полковника Улагая был быстро погружен в трюм болиндера с борта «Дона», обращенного к морю, на палубу было положено несколько мешков муки, и в 17 часов болиндер был подведен «Добровольцем» к берегу. На палубе болиндера были только баржевые и спрятанные за рубкой пулеметчики с «Алмаза» с пулеметом Максима.
Несмотря на протесты грузинской стражи, они были быстро выкинуты на берег. Генерал Фостиков, бывший на «Добровольце», перешел на болиндер, и, к удивлению растерявшихся грузин, из трюмов начали высыпаться вооруженные люди и набрасываться на них. Дело было окончено после нескольких выстрелов. Милиционеры рассыпались по направлению к забору, были схвачены безоружными казаками, спешены, разоружены и затем выведены за черту лагеря.
Десант, выскочив на берег, сразу же разделился на три группы и оцепил место посадки. Несколько времени шла перестрелка с немногочисленными грузинскими цепями пехоты, но и она затихла и затем во все время посадки поднималась лишь изредка и то больше одиночными выстрелами.
Как только грузины были отогнаны, к берегу начали подходить в большом порядке стройными колоннами и даже «в ногу» наши части. Посадка началась в 17 часов и проходила в большом порядке. На первый болиндер пыталось было сесть больше положенного числа, но генерал Фостиков лично вмешался и быстро водворил порядок. В помощь болиндеру были посланы все шлюпки с «Алмаза» и «Дона», которые перевозили людей непосредственно на транспорты. До темноты болиндер успел сделать один рейс. Вся остальная погрузка происходила при полной темноте. Суда стояли без огней. Погода была на редкость благоприятная.
В 19 часов 35 минут грузины открыли артиллерийский огонь по месту посадки. Сделано было сначала три выстрела шрапнелью, не причинившие никому вреда, и затем в течение ночи, с большими интервалами, еще три, с тем же успехом. Увидев, как грузины стреляют, я принял решение не отвечать на их огонь. Действовал я так по следующим соображениям:
1) Наш огонь ночью был бы почти недействителен. 2) Была опасность попасть в своих. 3) Наш огонь, не причинив повреждений грузинской батарее и не остановив бомбардировки, мог бы нанести большой вред местным жителям (местность населена довольно густо). В этом случае конфликт с Грузией, который, если я верно понимаю поведение грузин, может быть, вероятно, улажен довольно легко, принял бы совершенно нежелательную остроту.
За ночь болиндер успел сделать четыре рейса и отвалил в последний раз от берега в 3 часа 35 минут 5/18 октября, забрав последнюю партию казаков, лошадей и десантный отряд полковника Улагая, который всю ночь провел в цепях, охраняя посадку. Генерал Фостиков был до самого последнего момента на берегу и отвалил на моем баркасе почти одновременно с болиндером. К погрузке было предъявлено 150 лошадей, а остальные к этому времени были или проданы, или обменены голодавшими казаками на провизию. Я отдал распоряжение старшему транспортному офицеру старшему лейтенанту Булашевичу погрузить максимальное число, но, к сожалению, удалось погрузить лишь 36 лошадей, так как лошади боялись и их нельзя было заставить спуститься в трюм болиндера. По проверке в Феодосии людей оказалось, что всего было перевезено на «Доне» и «Ялте» 6203 человека, из которых 2⁄3 на «Доне» и 73 – на «Ялте». В это число входили и беженцы, но сколько их было в действительности, сказать не могу. По некоторым сведениям – около 500.
Закончив погрузку, я отошел с судами от берега миль на восемь, где болиндер был подведен к «Ялте», и она начала перегрузку лошадей. Отдав необходимые распоряжения и поручив охрану и конвоирование до параллели Новороссийска «Ялты», болиндера и «Добровольца» командиру «Утки», я вышел с «Доном» в Феодосию. «Утка», проводив суда до назначенного мною места, должна была следовать в Севастополь. «Ялте» я приказал следовать в Феодосию. На переходе в Феодосию я узнал от генерала Фостикова, что вечером 4/17 октября, уже во время погрузки, он получил письмо от генерала Мачавариани, которое служило как бы ответом на мое письмо.
Привожу его текст: «Генералу Фостикову. Весьма срочно. Командир крейсера «Алмаз» прислал мне сегодня ультимативное предложение, где просит разрешения погрузить казаков на суда, иначе он примет самые решительные меры, вплоть до обстрела, в чем я усматриваю официальный разрыв с Грузинской Республикой, и на выстрелы будем отвечать тем же. Угроза нас не пугает, а так как завтра ожидается приезд смешанной комиссии, то рекомендую подождать приезда комиссии. Командующий войсками Гагринского фронта генерал Мачавариани. Адъютант штаба капитан (подпись). № 2275. 17 октября 1920 года».
Естественно, что получение этого письма не могло ни на минуту изменить наших планов и остановить начатую погрузку. Что касается до комиссии, о которой говорится в письме, то она, по объяснению генерала Фостикова, должна была состоять из грузин, большевиков и каких-то иностранцев, и ей было поручено грузинским правительством решить судьбу отряда.