По окончании обстрела, сгрузив всех раненых на «Зайсон», мы его отправили вверх самостоятельно, сами же продолжали двигаться с баржами. «Зайсон» пришел благополучно, мы же попали еще три раза под обстрел, причем наши боевые качества, по-видимому, сильно улучшались, так как во втором случае мы не могли прекратить большевистский огонь в течение получаса, в последнем же заткнули большевиков в три-четыре минуты. Когда мы вернулись к Юрьеву, то оказалось, что «Зайсону» были уже сделаны большие овации и роздано несколько крестов. То же самое произошло на «Катуни» несколько дней спустя.
Из Усть-Ишима была сделана еще операция и десант у деревни Новой, где говорилось, что несколько большевиков, а главным образом туземцы, отрезали обоз Воткинской дивизии. В десанте участвовали «Катунь» и «Зайсон». Высаживалась комендантская команда Воткинской дивизии и любители с «Зайсона». По дороге туда мы подобрали несколько солдат Воткинского обоза, которые нам рассказали примерно следующее: «Остановились мы в деревне Новой. Зарезали корову и начали свежевать. С нами был прапорщик. В это время раздались крики: «большевики!» Прапорщик выхватил револьвер – и раз! Его об землю… Ну, после этого мы все бросились бежать…»
Остановиться у Новой и высадить десант не представило затруднений. После этого мы засели в кают-компании и начали дожидаться сведений. Оказалось, что наши войска долго не могли найти дорогу к Новой, затем ворвались в деревню, убили каких-то людей, после чего воткинцы начали грабить и затем привели каких-то мужиков, объявив, что это пленные. Среди этих пленных была, между прочим, и одна женщина, которой Юрьев сказал весьма обидные для нее физические сравнения. Впрочем, забранные мужики обвинялись в том, что они охраняли наших пленных, захваченных большевиками. Вид у них был весьма невзрачен, и обращение с ними воткинцев заставляло желать лучшего.
После этого мы снова вернулись к Усть-Ишиму и простояли там дня три. В течение этого времени разведка, посланная Юрьевым по Ишимскому тракту, обнаружила противника весьма далеко по тракту, и в связи с подслушанными телефонными разговорами можно было заключить, что большевики не собираются форсировать Ишим в том месте, где мы находимся, а думают его обойти и вести операцию против города Тары. Исходя из этого, Юрьев решил отступить дальше, а именно расположить свои позиции у деревни Знаменской, в 10 верстах ниже Тары.
Когда этот маневр мы начали выполнять, то большевики уже подступили к Усть-Ишиму и действительно двигались по Ишимскому тракту. За это время самовольно смотался из одной из деревень правого берега конный дивизион и полурота Воткинской дивизии. У этой деревни находилась «Тура». Видя это, командир «Туры» вместе с 10 людьми и пулеметом занял деревню и послал мне «Туру» со старшим офицером доложить о случившемся. Я здорово перепугался за его судьбу, полетел к Юрьеву – через день полурота снова заняла деревню, и Фохт торжествующе вернулся на корабль.
Отступление к Таре заняло дня три-четыре. Придя в Знаменское, мы задержались там всего на несколько часов и пришли вместе с Юрьевым в Тару. Из Тары мы с Федотовым сцепились прямым проводом с Пешковым, причем просили его повлиять на то, чтобы прислали подкрепление Юрьеву, а также дали бы в наше распоряжение батальон морских стрелков для десантных операций. Пешков нам в свою очередь сообщил, что на всех фронтах мы бьем большевиков и неудачи, по-видимому, только на нашем фронте.
Еще до этого, воспользовавшись эвакуацией Кузьминского, мы послали весьма мотивированное донесение Пешкову с указанием важности Тобольского направления, а также описанием Воткинской дивизии и полной невозможности что-либо сделать без подкрепления. В ответ на все наши донесения и прямые провода пришла телеграмма, что «естественно, что никакой сухопутной части нельзя дать в подчинение к флоту. Из всех войск, действующих в Тобольском направлении, образуется Тобольская группа. Командовать труппой назначается генерал Редько545. С генералом Редько идет пополнение Воткинской дивизии в составе 600 человек, местный полк в составе 1200 человек и Егерский батальон морских стрелков в составе 600 человек».
Мы несказанно обрадовались подкреплению, но несколько разочаровались в появлении Редьки, так как Юрьев нам казался отличным военным начальником, и мы с ним весьма подружились. В это же время прибыла наша авиация в составе трех аппаратов, во главе с Марченко546. Через неделю в Знаменском появился и сам генерал Редько, который с места же произвел самое неблагоприятное впечатление. Лицо у него было каменное, без всяких признаков каких бы то ни было выражений. Он всех все время ругал, главным образом отсутствовавших. Его штаб не избежал общей участи. Как только кто-нибудь уходил из помещений, где он сидел, генерал громогласно начинал критиковать умственные способности ушедшего. После того как мы с Федотовым ушли, как нам потом сообщили, генерал спросил: «Который из них Макаров? А, этот, по-видимому, идиот!» – хотя видит бог, что мы с ним не успели обмолвиться и полудюжиной слов.
Флот он вообще ругал всем и всюду. Однако его первое мероприятие было не плохо, так как он приказал немедленно же убрать всех жен и детей, следующих с Воткинской дивизией. Дальнейшие пять дней генерал употребил на поджидание подкреплений и обдумывание оперативного приказа. Кое-какие подкрепления начинали подходить. Это время я проводил в практических стрельбах в Знаменском, затем вернулся в Тару и по приходе получил предписание нашего полководца вести разведку в местностях, расположенных на 300 верст от ближайшей воды. Сообразив, что дело, по-видимому, касается авиации, я вызвал Марченко, и он мне объяснил, что задание совершенно невыполнимо из-за ограниченного района действия аппаратов. Я решил отправиться к Редько, доложить, в чем дело, причем Марченко уговорил меня взять его с собой, сообщив, что он замечательно объясняется с генералами.
Генерал встретил нас «в штыки». Он все время пытался уличить нас в нежелании сражаться и в трусости и всячески старался выводить на чистую воду. Мы не поддавались, и, наконец, на объяснения Марченко о технических и тактических свойствах аппаратов громогласно заявил, что он сам инженер, на что Марченко ответил: «Тем хуже, так как если бы вы были авиатором, то все было бы много яснее». Фраза эта произвела впечатление разорвавшейся ракеты. Все в штабе смолкло, однако генерал скис и, заявив нам что-то вроде: «Делайте что хотите», отпустил нас с миром. Несколько дней еще продолжалось бездействие, и в течение этого времени было получено предписание Минмора назначить Федотова в штаб Редько, от которого насилу удалось отбрыкаться.
В конце концов, появился приказ Редько об общем наступлении, с предписанием занять позиции у Усть-Ишима 24 сентября. Корабли начали движение вниз вместе с частями сил, расположенных на правом берегу реки, а именно с Отрядом особого назначения полковника Колесникова. Примерно в 45–50 верстах ниже Знаменского мы встретили нашу авиацию и полковника и решили с полковником, что мы возьмем к себе 150 человек его отряда и пойдем вместе с ним вниз, делая временами высадки.
Когда отряд перебрался на «Катунь», то не было свободного места, всюду сидели люди и ночью надо было смотреть, чтобы не наступить на кого-нибудь. Однако отряд почему-то почувствовал давно не испытанный комфорт. Вместе с отрядом мы дошли примерно за 200 верст до Усть-Ишима, временами высаживаясь в деревнях, однако никакого сопротивления не встречали. За это время мы сильно улучшили технику высадки. Обсудив хорошенько, мы решили с Колесниковым атаковать Усть-Ишим. Ввиду того что для этого необходимо было сговориться с Юрьевым, я взгромоздился на аэроплан к Марченко, и мы полетели. Примерно через полчаса мы узрели «Европу», стоящую у берега примерно в 70 верстах от места нашей стоянки547.
Е. Красноусов548В Шилкинской речной флотилии боевых судов549
Кажется, в июне 1920 года штаб Дальневосточной армии атамана Семенова разработал план крупных операций против забайкальского красного партизана Якимова в районе Нерчинского завода. Сильные пехотные и кавалерийские части Дальневосточной армии удачно били красных, но несли большие потери ранеными и терпели нужду в боеприпасах. Для облегчения их положения была сформирована в городе Сретенске Шилкинская речная флотилия боевых судов в составе вооруженных колесных речных пароходов «Стефан Левицкий» и «Александр Бубнов». Этим кораблям поставлена была задача пробиться вниз по Шилке, берега которой были заняты красными, до Усть-Кары и провести за собой санитарное судно и транспорт с боеприпасами, продовольствием и обмундированием. Флагманом этой «эскадры» был «Стефан Левицкий», вооруженный двумя клиновыми пушками образца 1877 года, стрелявшими дымным порохом. При стрельбе из этих пушек соблюдались все положенные детали: промывание канала ствола орудия мокрым банником после каждого выстрела, вкладывание сначала снаряда с подталкиванием его вперед особой палкой, а потом – заряда пороха в мешке, задвигание клинового затвора, «протравливание» этого заряда особой иглой-протравником через отверстие в казенной части орудия и вставление вытяжной трубки, наполненной гремучей ртутью с терочным в ней приспособлением. Скорость стрельбы, конечно, не могла быть многообещающей.
Пушки были установлены по одной на носу и на корме палубы, на особых деревянных платформах, вращавшихся целиком вместе с орудием и номерами при нем на толстом железном шкворне. Таким образом, «наводить» орудие нужно было всей орудийной платформой. Для смягчения отката при выстреле сошник орудия упирался в деревянный брус, сзади которого установлены были четыре-пять вагонных буферных пружин, принимавших на себя силу отката. Устройство примитивное, но, как увидим дальше, вполне достаточное для выполнения поставленной кораблям задачи.
Кроме этих орудий, на флагмане были три-четыре тяжелых пулемета. По бортам положены были мешки с песком и поставлены тяжелые железные листы (которые, как показал опыт, легко пробивались ружейной пулей и потому оказались не только бесполезными, но даже вредными, так как перегружали пароход).