«Александр Бубнов» был вооружен одной пушкой образца 1900 года и двумя тяжелыми пулеметами. Он был меньшего размера, более подвижной и лучше вооружен, так как его трехдюймовка была гораздо действеннее, чем наши «старушки» времен 3-й турецкой войны, потревоженные Октябрьской революцией в России и вытащенные из Читинского музея снова «на службу Родине». Пароходы обслуживались своей обычной вольнонаемной командой, ходившей с ними по Шилке в Амур к Хабаровску и Благовещенску. Сохранились на «Стефане Левицком» даже две молодые и довольно смазливые «стюардши», внесшие немало веселых минут в нашу монотонную жизнь на этом пароходе.
Наша батарея была назначена обслуживать артиллерию обоих этих пароходов. Поехали в эту командировку пять офицеров и достаточное число казаков. Поехал и я, хотя имел месячный отпуск «после ранения», данный мне медицинской комиссией при выписке из госпиталя. Рана моя еще не совсем зажила к этому времени и требовала хотя и не частых, но регулярных перевязок. Несколько дней прошло в окончательном оборудовании орудийных платформ и в ознакомлении с работой при этих музейных редкостях. Я и Шурка Васильев550, еще по военному училищу, были знакомы с этими пушками, но только с их материальной частью, в «боевой же работе» мы их никогда не видели.
Утром жаркого летнего дня снялись с якорей и причалов и выступили в поход. Впереди наш флагман, за ним – транспорт и санитарное судно и в хвосте колонны «Александр Бубнов». На флагмане Н.М. Красноперов551, А.В. Белкин552, Шурка Васильев и я, на «Бубнове» – командир батареи Яковлев и сотник Вологодский.
Двигались вниз по течению реки довольно быстро, перед каждым населенным пунктом останавливали машины и просто плыли по течению, «на ходу» обстреливая красных, если они в этих селениях были. Первая стрельба была почти сразу у Аоншаково, потом у Уктычи. Стрельба была очень «упрощенной»: прицел стоял на полверсты, и орудия стреляли, стараясь бить по окраинам населенного пункта, чтобы принести меньше вреда мирному населению, но «навести панику» на партизан. Это удавалось отлично.
Только под Ватами пришлось задержаться и стрелять довольно долго, крейсируя взад и вперед, а потом высадить десант, который и отогнал красных в сопки. К вечеру подошли к Аомовской станице. Стрелять пришлось много, так как красные упорно сопротивлялись. Высаженный десант выбил их из станицы, и мы встали на якорь. Посланы были разъезды для установления связи с нашими частями, которые должны были находиться где-то недалеко. Связь установлена. Санитарное судно и транспорт прошли дальше к самой Усть-Каре, «Александр Бубнов» прошел и стал на якорь еще дальше, впереди них, а мы остались под Аомами до утра.
Наутро и мы пошли к Усть-Каре и бросили якорь недалеко от пристани, ожидая возможности подойти под снабжение дровами. Был жаркий, безветренный день. У пристани шла погрузка раненых и разгрузка боеприпасов и прочего снабжения, там кипела работа. Мы не принимали в ней участия и просто «отдыхали». Большинство разбрелось по каютам, но многие остались на палубе и, развалившись на разостланной шинели где-нибудь в тени, сладко спали сном младенцев. Я лежал в своей каюте и полудремал. Неожиданно с ближайшей сопки раздалась пулеметная и ружейная стрельба. Пули шумели по палубе, как рассыпанный горох, прошивали железные листы укрытий и борта парохода. Началась паника.
Красные партизаны стреляли сверху вниз, и укрыться от их выстрелов не было возможности. Нужно было отвести пароход на дистанцию, которая позволила бы и нам обстреливать их если не из пушек, то хотя бы из пулеметов. Машина заработала, но нужно было пустить в ход якорную лебедку на палубе парохода, чтобы выбрать якорь из воды. Палубная команда матросов не появлялась, боясь получить красный гостинец. Создалось весьма неприятное положение, в котором наш флагман изображал собой неподвижную и совершенно безопасную для красных цель.
Укрывшиеся от наблюдения (и, значит, от огня партизан) за палубными надстройками парохода, Н.М. Красноперов, А.В. Белкин и Шурка Васильев после короткого совещания с криком «хоп-ля» выскочили из своего укрытия и бросились к лебедке. Пустить ее в ход для них не представляло особого труда, так как эту процедуру они уже не раз наблюдали в исполнении палубной команды. Заработала якорная лебедка, застучала цепь, и пароход стал медленно отходить от берега.
Потом долго смеялись над этим происшествием и «героями дня», показавшими «цирковой номер».
Этим трагикомическим происшествием закончился наш поход на Усть-Кару. На следующий день флотилия, удачно выполнив свою задачу, возвратилась в Сретенск и была расформирована. Оставлен был для патрульной службы от Сретенска до Усть-Кары один лишь «Стефан Левицкий», обслуживать артиллерию которого назначили меня с командой казаков от нашей батареи, а все остальные вернулись в Нерчинск к месту нашей постоянной стоянки.
Для меня настали тяжелые дни бесцельного сидения на разогретом до банной температуры пароходе. Мой компаньон по каюте, какой-то пехотный поручик, обслуживавший пулеметы, почти сразу же заболел и не выходил из каюты. Наши патрульные операции проходили спокойно, так как партизаны ушли.
В одну из таких поездок меня вызвал к себе командир парохода и предупредил, что нужно подготовить к сдаче снаряды, так как это был наш последний «патруль». Меня эта новость чрезвычайно обрадовала, но радость была скороспелой. Дело в том, что во время нашего «главного похода» на Усть-Кару, в особенности во время боев под Ватами и Ломами, желая ускорить стрельбу, мы «приготовили к бою слишком много снарядов». Это приготовление заключалось в том, что из головки снаряда вынималась особая металлическая чека, которая в обычное время удерживала цилиндр ударного приспособления, не давая ему возможности при толчке войти в соприкосновение с зарядом гремучей ртути, вызывавшей взрыв снаряда. Цилиндрик этого ударного приспособления, после выема чеки, удерживался на «безопасной дистанции» от капсюля только лишь тремя слабыми латунными лапками в особом кольце. При сильном ударе цилиндрик по инерции продолжал движение вперед, сжимая свои лапки, проходил сквозь кольцо и, прокалывая капсюль, вызывал взрыв.
Заготовленные нами для боя, но неиспользованные снаряды стояли в особых открытых ящиках-лотках. Когда я взял один из них для осмотра, прежде чем положить его в общий ящик для сдачи, то обратил внимание на то, что цилиндрик ударного механизма, по-видимому, от тряски парохода во время работы его машины уже осел и только одному богу было известно, на каком расстоянии от капсюля было в этот момент его жало.
Взрыва можно было ожидать в любой момент. Немедленно доложил о замеченном командиру корабля. На его вопрос: «Что же с ними делать?» – предложил сбросить их в воду. Ответ командира: «Снаряды, ударившись о дно реки, могут взорваться и повредят пароход, – возьмите их в лодку и сбросьте с лодки, отъехав от парохода». Резонно отвечаю ему, что если подводный взрыв снаряда может повредить борт парохода, то такой взрыв, конечно, не только повредит, но просто перевернет нашу лодку и что тогда будем делать мы в быстрой и глубокой Шилке, не умея плавать. Задумался моряк, но ответа не нашел и просто… предложил мне «устранить как-нибудь опасность» взрыва этих снарядов на пароходе.
Посоветовавшись со своим взводным урядником, решил вместе с ним начать «обезвреживание» снарядов «домашним способом». Держа снаряд головкой вниз, через отверстие для чеки, тонкой проволокой мы осторожно отталкивали цилиндрик назад, пока не появлялось на нем отверстие, через которое должна проходить чека. Чека вставлялась на свое место, и снаряд был «обезврежен». Командир парохода и чины команды издали наблюдали нашу работу и вздохнули облегченно, когда я доложил, что все в порядке и готово к сдаче.
Ночью в тот же день, вернувшись в Сретенск, мы получили предписание отбыть в свою батарею в Нерчинск.
Ю. Старк553Отчет о деятельности Сибирской флотилии 1921–1922 годов554
Дерзкое нападение красных на японские войска в районе Спасска в марте 1922 года, разрыв переговоров в Дайрене и великолепный праздник русских националистов в годовщину переворота 26 мая 1922 года, признанный знаменательным даже американским консулом во Владивостоке, усиливали позиции военных кругов Японии.
Резолюция первого съезда, составленная в ультрадемократическом духе, конституция Приморья, предусматривавшая наличие власти законодательной, в лице Народного Собрания, неоднократные декларации правительства в том же духе создали в глазах иностранцев ореол народного происхождения власти Временного Приамурского правительства.
Японцы, детально осведомленные о настроениях различных политических группировок и имевшие в своем распоряжении все персональные характеристики, отлично знали природу бунта группы членов Народного Собрания. Когда часть правых членов Народного Собрания, желавшая падения Меркуловых по личным соображениям, объединилась с крайними левыми, стремившимися свалить национальное правительство, ненавистное им как сторонникам большевиков, революции еще не было. Была только политическая комбинация. Когда после окончания военного бунта был объявлен созыв Земского собора, японцы поняли, что предстоят коренные перемены. Козыри были вырваны из рук японской военной партии. Было объявлено о принципиальном решении эвакуировать Приморье, но все-таки срок эвакуации еще не был объявлен и не было решено, что эвакуация будет полная.
Когда Земский собор вместо простого выбора верховной власти изменил всю конституцию Приморья, уничтожив Народное Собрание, налицо был уже полный поворот и полное отступление от идеи народоправства. В глазах японских парламентариев власть и армия, боровшиеся против большевиков, были отделены от населения. Японцам ничего не оставалось, как уходить.
8 августа в заседании Собора состоялась торжественная передача власти Временным Приамурским правительством правителю, генерал-лейтенанту Дитерихсу