— Если полицая ножом, — рассудил эскадронный старшина, — значит, в самом деле свой. — Может, это и к лучшему, что ты вернулся. Показывай дорогу к карьеру, только в объезд, полями.
У домика камнетесов десантники прождали своих саперов более двух часов, однако те так и не вернулись. Далее оставаться здесь было опасно, к утру требовалось или уйти как можно дальше отсюда, или же найти надежное пристанище. Савка посоветовал десантникам идти к Шеллеровому хутору, что в пяти километрах отсюда, и пересидеть в подвалах, остававшихся под руинами винодельческого завода.
Услышав об этом, Корнет возрадовался, поскольку много раз бывал там с Савкой — искали якобы зарытый там швейцарцем Шеллером, владельцем винзавода, клад. Кроме того, на хуторе жила его, Кирилла, родная тетка. Словом, охотно покинув повозку, он снова превратился в проводника.
— Это далеко от Старой рыбачьей пристани? — спросила Евдокимка, прежде чем они тронулись в путь. — Точнее, от затонувшего сейнера?
— Километра два — не больше. Но вам нельзя к сейнеру. Утром немцы сразу же начнут прочесывать плавни, как это делали уже не раз.
— Но и подвалы тоже могут стать западней, — заметил Кожин.
— Там есть такие закутки, где можно отсидеться. Немцы туда не сунутся.
— А поскольку мы жестко привязаны к пристани и гидросамолету, — поддержала его Гайдук, — то выбора у нас нет.
Попрощавшись с Савкой, десантники добрались до шоссе, к оставленному мотоциклу, тут же подожгли его и какое-то время шли по дорожной колее, чтобы сбить со следа собак. Уже в предрассветной дымке, они, посыпая следы махоркой, обошли довольно большой — хат на тридцать — хутор и оказались на восточной окраине его. Именно там, рядом с руинами большого, двухэтажного особняка винопромышленника, высились едва освещенные лунным сиянием стены заводских корпусов и складов.
— Здесь центральный вход, — указал Корнет на полуразрушенную арку. — Неподалеку еще один, транспортный, куда подходила железнодорожная колея; есть еще два пролома в стенах, однако немцы и полицаи обязательно проверят их. Я же заведу вас со стороны речки Виннушки.
— Она впадает в Днепр? — тут же поинтересовалась Евдокимка.
— Метрах в ста от затонувшего сейнера и Старого причала, ниже по течению, — уловил ход ее мыслей Корнет.
Пролом, к которому привел их Кирилл, оказался обычным лазом, затерянным посреди кустарника и всевозможного строительного мусора. Вскоре все трое десантников оказались в небольшом, изолированном подвале. Вход к нему из основного подземелья был замурован, однако попасть туда можно было, вынув несколько камней из бокового завала.
— Тут такие подземные ходы, — объяснял парнишка, прокладывая путь, — что по ним можно бродить целый день. Правда, кое-где они уже обвалились, но до километра по каждому из них пройти можно, и на хутор попасть, и к Днепру выйти… Это граф Шеллер для себя строил, чтобы, в случае опасности, можно было бежать.
46
Устроив себе «лежку» из обломков досок, веток и травы, десантники заложили вход так, чтобы иметь смотровую щель и, наскоро позавтракав в «общем зале», дабы овчарки не могли учуять запах консервов, завалились спать.
Проснулись они уже в послеобеденную пору одновременно и от мощного раската грома, и от раздававшихся неподалеку команд. Приблизившись к щели, Евдокимка увидела при свете молний фигуры немецких солдат и услышала лай собак, но возблагодарила Господа за ниспосланный ливень: помощь собак в прочесывании окрестностей была совершенно бесполезной. Один из солдат прошел буквально в трех шагах от завала, даже остановился, однако, так ничего и не заподозрив, двинулся дальше.
Под вечер, когда немцы убрались, а ливень поутих, десантники вышли из своего укрытия, спустились к Виннушке и по поросшему ивняком речному берегу направились в сторону плавней. Самолет должен был появиться к восьми вечера, а значит, у них оставалось в запасе около двух часов — и чтобы унести отсюда ноги, и чтобы выяснить судьбу саперов.
От плавней до прогнившей, местами обвалившейся пристани они прошли без особых приключений; по рыбацким мосткам и броду, перебираясь с островка на островок. По стреляным гильзам, неумело сварганенному плоту и окуркам немецких сигарет десантники без труда определили, что каратели уже побывали и на причале, и на борту прочно засевшего на речной банке сейнера. Но вот наткнулись ли здесь немцы на саперов?
Пока мужчины занимались совершенствованием плота, который наверняка заложен был кем-то из местных рыбаков, Евдокимка прошла по кладкам до холма посреди камышового моря, возвышавшегося словно пирамида посреди пустыни. Несмотря на вечер, небо после ливня прояснилось, и где-то вдалеке даже появились проблески предзакатного зарева.
Поднявшись на холм и привалившись плечом к стволу вербы, она подняла бинокль к глазам и неожиданно вздрогнула. По тропинке к плавням приближался какой-то мужчина. Он припадал на правую ногу и постоянно оглядывался. Причина его тревоги стала понятна, когда девушка увидела вдали показавшуюся крытую машину. Гнаться за беглецом по болотистой плавневой низине преследователи не решились. Выскакивая из кузова и включаясь в погоню, немцы старались не стрелять, очевидно, повинуясь приказу «Взять живым!».
— Что это, опять прочесывание? — с пулеметами в руках появились на холмике Кожин с Разлётовым.
— Преследуют кого-то из наших саперов. Наверное, прятался в поселке, но кто-то выдал его.
— Что предпринимаем, командир? — впервые за все время операции, назвал ее «командиром» сержант-энкавэдист.
— Организуй засаду на краю кладки, постарайся прикрыть его. Первую очередь — по кабинке автомашины, чтобы водитель не бросился за помощью. Я же буду «снимать» их отсюда. Ты, старшина, заканчивай плот. Если самолет не появится, уходить по течению будем на нем, сейнер — это ловушка…
Уложив карабин на ветку, Евдокимка «сняла» солдата, идущего первым.
— Залегай, сапер! — прокричала она во всю мощь своих легких.
Кожин тут же поддержал ее:
— Ложись!
К сожалению, заметив, что впереди тропинка сворачивает в спасительные плавни, сапер лишь на несколько мгновений присел и снова, опираясь на приклад винтовки, бросился бежать. Наблюдая это безумие, Евдокимка лишь бессильно сжала кулаки, прежде чем снова взяться за оружие…
Они всё продолжали неистовую перестрелку, а неподалеку появились еще две крытые машины и легковушка с офицерами. По-настоящему Евдокимка осознала опасность происходящего, когда рядом с курганом разорвалась небольшая мина. Где немцы установили этот ротный миномет и откуда он бил, — этого она уже видеть не могла.
Лежа в госпитале, Евдокимка с трудом вспоминала, как вдвоем с Кожиным они уложили на этой смертной плавневой тропе около трех десятков солдат, прежде чем, услышав такой милый сердцу рокот авиационного мотора у причала, она приказала сержанту отходить. Не могла Гайдук знать и о того, что ее, всю израненную, до самолета вплавь дотащил старшина Разлётов. Взлететь они смогли только потому, что сержант Кожин так и остался на причале, прикрывая их пулеметным огнем; штурман гидросамолета какое-то время до взлета поддерживал его огнем из автомата.
Первое, что она услышала, придя в себя, был голос склонившейся над ней Христины Нерубай:
— Что ж ты, голуба моя невенчанная, так долго с того света возвращаешься? Ты, казачка, не дури! Я ведь над тобой промаялась две операции…
— Третьей не будет, — едва шевеля губами, произнесла Евдокимка. — Выкарабкаюсь.
— Ну, выкарабкивайся, выкарабкивайся, голуба моя невенчанная. Как хирург, я свое дело сделала. Теперь дело за тобой да за Господом… К слову, тут полковник один приходил.
— Неужели Гребенин? — попыталась мечтательно улыбнуться Евдокимка.
— Он, сердешный. И как только узнал, что ты здесь? Ума не приложу.
— Где же он теперь?
— Известно, где. На фронте. В полк уехал. К тебе его не пропустили, так он, страдалец, записку начертал, вон, на тумбочке. Да не тянись ты — там всего одна фраза: «Выздоравливай, моя флотская богиня!» И пару шоколадок оставил. Коварный, наверное, этот полковник, как и все прочие мужики. Но ухаживает, поди ж ты, красиво.
— Вас так же приблизительно называть станут. Скажем, «госпитальной богиней».
— Когда два месяца назад мой голубь невенчанный прямо у входа в операционную сердечное прощание мне устроил, знаешь, как называл при этом? «Кровавой фурией»! Я и впрямь вся в крови была после операции… Ну-да разговорилась я что-то с тобой, а не время сейчас. Главное, выкарабкивайся!
Погружаясь в очередную волну забытья, Евдокимка не могла слышать, как уже выписывающийся из госпиталя комбат Корягин вдруг засуетился и бросился к Христине:
— Я тут случайно узнал, что вы оперировали сержанта Гайдука.
— И не единожды, — произнесла хирург, приближаясь к офицерской палате.
— Как он там? Где он сейчас?! Это же мой боец!
— Женская палата у нас одна, — лукаво ухмыльнулась подполковник Христина. — Кому, как не вам, знать это, ловелас вы наш!
— П-подождите, — заикаясь, подался вслед за ней капитан. — Причем здесь женская палата?! Вы что ж это, лучшего бойца моего батальона женской палатой оскорбили? В нормальных, в мужских, палатах мест, что ли, нету?
— Что ж ты, капитан, гуляка флотский? Настолько нюх свой кобелий потерял, что за несколько месяцев так и не понял: на самом деле твой лучший морской пехотинец Гайдук — девица, да к тому же, простится мне, девственница?! — въедливо и громогласно отбрила его Христина, подтверждая свою госпитальную славу мужененавистницы. — Ну, мужики нынче пошли! Ну, мужики!..
Три офицера, свидетели этого диалога, под истошный бас одного из них: «Ты же весь состав флота, саму тельняшку посрамил, капитан!» — тут же впали в истерический хохот. Присаживаясь на всякий случай на подвернувшийся стульчик, капитан Корягин изумленно произнес:
— Да не может быть такого, мужики! Хоть на рее повесьте — не может! Неужели ж он… она, то есть — действительно баба?! И чтобы так вот воевала? Твою ж… — в якорь!