ему не в землянке? Приказа не слышал?
— Так на посту я, вашбродь. Никто меня не снимал с него.
— Это да, извини. Снимаю — можешь идти в землянку.
— А дозвольте с вами остаться? Семи смертям не бывать, как говорится… Дозвольте, ваше благородие!
— Ну, раз так жизнь свою не ценишь, — ухмыльнулся Чебыкин, — давай, стой рядом, помрем, если что, вместе…
— Ух ты! — прервал матрос своего командира. — Оттуда такая же летит!
С левого фланга действительно обозначился летящий в сторону русских позиций снаряд, разглядеть который можно было без всякого бинокля.
— То есть у японцев минимум четыре таких гаубицы или мортиры, — резюмировал мичман после очередного разрыва вражеского снаряда. — Не уйти нам с тобой, Фома, с этой горы живыми.
На левом фланге тоже обозначились звуки разрывов. Разрывов не столь крупных снарядов, что били по основным позициям, но тоже солидных — явно японские канонерки начали крушить из бухты Цинджоу те русские позиции, до которых могли дотянуться своими пушками.
Следующий снаряд вонзился в землю метрах в тридцати от батареи десантных пушек. Земля вздрогнула от разрыва так, что мичмана и матроса сбило с ног, что, возможно, и спасло их от разлетающихся осколков и щебня.
— Ну и силища в этих бонбах, вашбродь, — поднялся, отряхиваясь от песка, Гриднев. — Что же теперь с нами будет?
— Закопает нас японец, только и всего, — зло отозвался мичман.
Как бы подтверждая его слова, на соседней батарее рвануло так, что стало понятно — снаряд не просто попал, а попал в склад боеприпасов. Снова вздрогнула земля под ногами, снова ударило грохотом по барабанным перепонкам, без особого труда различалось, что взрывом выбросило в воздух не только грунт, но и некие более крупные предметы. Думать о том, что это такое, категорически не хотелось…
И еще больше не хотелось стоять и ждать, когда же прилетит уже твой снаряд и все закончится. Просто стоять и ждать. Не имея возможности ничего предпринять, не имея возможности хоть как-то воспрепятствовать врагу… В далеком и славном ДВЕНАДЦАТОМ ГОДУ генерал Остерман-Толстой отдал приказ: «Ничего не делать — стоять и умирать!» И это было оправданно — корпус Остермана прикрывал отход армии…
И Чебыкину сейчас оставалось надеяться, что полковник Третьяков и генерал Надеин уже поняли сложившуюся ситуацию, и моряки с артиллеристами гибнут сейчас рядом со своими молчащими пушками не просто так, а готовясь прикрыть отход своих главных сил от атаки японских пехоты и кавалерии. Атаки, которая, несомненно, состоится. Может, и не сегодня — сегодня уж очень удобно расстреливать русские позиции с суши и моря тяжелой артиллерией…
— Они что там, с ума посходили? — ошалел мичман, услышав «Ура!» с левого фланга.
На самом деле, конечно, никто там с ума не сходил. Просто защитники перешейка, те, с чьих позиций открывался вид на бухту, пронаблюдали, как сначала у борта одной из японских канонерок шибануло столбом воды, и она стала стремительно заваливаться на борт. Потом рвануло под второй, и та тоже стала тонуть, задирая к небу свой таран — мины «замедленного действия», поставленные две недели назад отрядом Ухтомского, сработали в лучшем виде. И никакой обстрел не мог сдержать ликования солдат и матросов, которые видели гибель вражеских кораблей. «Сайен» и «Удзи» легли на дно бухты неподалеку от погибшей неделю назад «Акаги».
— Дозвольте обратиться, ваше благородие! — подлетел к Чебыкину кондуктор со смешной и не очень благозвучной фамилией Мышковатый.
— Чего тебе?
— Явите божецкую милость, разрешите братве из землянок выбраться — силов ведь никаких, каждую секунду ждем с матросами, когда накроет. В темноте. Второй час уже…
— А здесь вам легче, что ли, будет? — недовольно отозвался мичман, хотя, представив, что переживают его подчиненные в темноте землянок, понял, что легче.
Но боевая ситуация сама сняла сомнения командира батареи по поводу дальнейших действий: к басам своих одиннадцатидюймовых мортир присоединились и тенора полевых батарей, которые, видя пассивность артиллеристов, защищающих Наньшань, начали осыпать фугасами проволочные заграждения, а шрапнелями — окопы и батареи русских.
— Давай всех на батарею! — злобно прорычал Чебыкин. — Вполне можем попытаться добросить свои снаряды до этих наглецов.
— Покорнейше благодарим! — откозырял, просияв, Мышковатый, а через три минуты от пушек уже доносилось:
— Первое готово!
— Второе готово!
— Третье готово!
И так далее до шестого.
— Огонь! — махнул рукой мичман.
Загрохали пушки, и понеслись трехкилограммовые шрапнели к вражеским позициям.
— Перестарались, — пробубнил себе под нос командир батареи, пронаблюдав разрывы. — Уменьшить прицел на два деления!.. Огонь!
На этот раз белые комочки разрывов вспухли как раз над тем местом, где плескало огнем с японских позиций.
— Накрыли, ребята! Беглый огонь пять патронов на том же прицеле!!
Батарейцы с азартом продолжили. Еще несколько серий удачно долбанули над японскими пушками, и огонь неприятельских орудий на данной позиции ослаб, почти прекратился.
— Молодцы, братцы! — успел крикнуть мичман своим подчиненным…
Только это и успел. В грохоте канонады никто, разумеется, не услышал шипения приближающейся одиннадцатидюймовой бомбы. А она прилетела. И взорвалась прямо на батарее морских десантных пушек мичмана Чебыкина. Рвануло как раз между третьим и четвертым орудиями. Чуть позади них. Сами эти две пушки и их расчеты были мгновенно уничтожены. Орудия номер два и пять вышли из строя, комендоров посекло осколками и щебнем, но убило только одного. Непострадавших на батарее не имелось вообще — и мичмана, стоявшего на правом фланге у орудия номер шесть, огрело по голове камнем, а в плечо угодил осколок. И это еще легко отделались — на большинстве позиций пушки вообще стояли практически колесо к колесу. Если бы Чебыкин неделю назад не настоял на своем, не вытребовал бы для своей батареи расстояние не менее десяти метров между пушками — выкосило бы всех.
Сознание и чувства возвращались медленно и не все сразу. Первой пришла боль. Ныло все тело, но особенно голова и плечо. Затем стала все сильнее чувствоваться отвратительная горечь во рту, слух сообщил, что рядом имеются кричащие и стонущие, а с трудом просыпающееся сознание настоятельно просило не открывать глаза, чтобы не видеть еще и источники этих стонов и криков. Но пришлось.
Что-то типа землянки, но серьезно побольше обычной. Свет стоявшей неподалеку керосиновой лампы и то бил по глазам, так что снова пришлось зажмуриться.
— Очнулись, ваше благородие? — послышался радостный шепот Мышковатого. — Как вы?
— Где я? — Голос звучал еле-еле. — Что с батареей?
— Так в лазарете. На батарее убито шестнадцать матросов, остальные все переранеты — мне вон тоже колено камнем разбило…
— Что пушки?
— Две пехотские помогли вывезти, с остальных поснимали прицелы и замки и оставили…
— Попить дай.
Вода была довольно теплой и слегка солоноватой, что, впрочем, и неплохо — с языка не только смывалась, но и слегка забивалась соленым вкусом нестерпимая горечь от шимозы.
— Спасибо, Тихон Гаврилыч, — оторвался от кружки мичман. — А почему ушли с батареи? Кто приказал?
— Приказ генерала Фокова. Все разбитые батареи оставить. А завтра, я так разумею, что вообще все позиции очистим и к Артуру отступим…
— Как к Артуру?! — приподнялся Чебыкин. — Почему к Артуру? А Дальний?..
— Про то мне неведомо, вашбродь… И эта… Нога у меня разнылась. Прилягу я с вашего позволения…
— Конечно, ложись. Тебе вообще вставать необязательно было. Спасибо!
Глава 13 Флоту — атаковать!
Генерал-майор Фок с откровенным удовольствием читал телеграмму от командира Пятого полка Третьякова: «Позиции и батареи разбиты, держаться нет никакой возможности. Прошу разрешения отвести войска с перешейка».
Такое, чуть ли не паническое, сообщение развязывало ему руки и давало возможность выполнить пожелание Куропаткина, озвученное Стесселем, — не упираться под Цинджоу и отводить свою дивизию в Артур. Вероятно, командующий Маньчжурской армией хотел оттянуть от себя к югу как можно большие силы противника, рассчитывая, что гарнизон Квантунского полуострова сможет связать их надолго. Мешали этому чертовы подчиненные адмирала Макарова, которые громили со своих канонерок и миноносцев левый фланг атакующих японцев и топили вражеские корабли, обстреливавшие из бухты Цинджоу русские позиции. Появление у генерала Оку одиннадцатидюймовых мортир перед Наньшанем в корне изменило ситуацию. Тем более что канлодки Лощинского полностью расстреляли свои снаряды главного калибра и помочь уже не могли. Но командир Четвертой дивизии не преминул поиздеваться над своим полковником:
— Такая позиция была у Третьякова! Я бы там всех японцев как крыс передушил… Готовьте приказ об отходе дивизии в Артур, штабс-капитан.
— Как в Артур, ваше превосходительство? — слегка обалдел адъютант. — А Дальний?
— А про Дальний, — сухо оборвал офицера Фок, — пусть болит голова у моряков. Наша задача — в первую очередь защищать крепость. Если этот идиот Третьяков не смог удержать перешеек, то нам остается только отступать.
На самом деле, Цинджоускую позицию защищали, вместе с моряками, около четырех тысяч бойцов. Еще почти четырнадцать тысяч штыков под началом собственно Фока стояли в резерве и до сих пор не сделали ни единого выстрела по врагу.
Было совершенно очевидно, что истрепанные, истерзанные и измотанные на штурмах войска генерала Оку абсолютно неспособны на преследование отступающих русских полков. Да и сам командующий японским корпусом прекрасно понимал, что если попытаться сейчас напасть на раненого русского медведя, то он, защищаясь, может так встать на дыбы, так размахаться своими когтистыми лапами и дать волю клыкам, что с Квантуна, может случиться, не удастся вывести и роты уцелевших преследователей.
Но отбыть в Порт-Артур командующему Четвертой дивизии просто так не удалось. К генералу просто-таки вломился лейтенант Салтанов, назначенный командовать морской артиллерией под Цинджоу.