— Да-да… Только я сейчас не могу. Нога…
— Хочешь, он к тебе заедет?
— Ко мне?! Нет, что вы! Неудобно. Да я и не помню его почти.
— Напрасно. Вырос мальчик-то. Умница, красавец. На мужа твоего покойного чем-то похож.
— На Марка?
— Да. Не сидела бы ты одна, Марина.
— Хорошо. Но не сейчас. Попозже.
— Попозже так попозже. Через недельку попрошу Полину Иосифовну испечь ее фирменный пирог, да сынок тебе его и отвезет.
— Спасибо. Большое спасибо.
— Ну-ну. Ты, девочка, не одна. Возвращайся. Слышишь? Возвращайся.
— До свидания.
— Всего хорошего, Мариночка.
Длинные гудки.
— Але? Кто говорит? Але?
— Папа? Это ты, папа?
— …?
— Это Рина, то есть Марина.
— А, дочка! Здравствуй, дочка! Уж и не признал! Богатой будешь.
— Как дела? Как здоровье?
— Ну все пока слава богу, вот только денег…
— Я ничем не могу помочь тебе, папа.
— Как же, дочка? А? Как же?
— Ты бумагу подписывал?
— Бумагу? Какую бумагу?
— О том, что отказываешься от прав на имущество дяди, которое я единолично наследую?
— Ах, это… Что ж… Было… Так это ж когда было?
— Значит, ты хотел выписать меня и получить нашу трехкомнатную квартиру в личную собственность? А если бы дядя не был так богат? Если бы у него ничего не было? Куда мне тогда? А, папа?
— Так это, дочка, если б не было! Наталья велела.
— Что велела?
— Так это… Выписать тебя.
— Вот как? Значит, без денег я была вам не нужна?
— Ну зачем ты так, дочка? Приехала бы, на братика своего глянула…
— У меня сломана нога.
— Вот оно что! Так, может, тебе пирожков? Пирожков домашних? Наталья-то моя мигом спечет. С капустой, с грибами…
— Да что вы все привязались ко мне со своими домашними пирогами! Что, у меня вместе с ними семья появится? Вы не с того все начинаете! С каких-то пирогов! Нечего меня заманивать! Я тепла хочу. Тепла. Понятно? Человеческого, не теста из духовки. Не было бы у меня столько денег, не было бы никаких пирогов!
— А денег-то, того… Много?
— До свиданья, папа.
— Значит, ты мне отказываешь? Зря, дочка.
— Почему?
— Не свои, так чужие. Все одно с собой в могилу добро-то не унесешь.
— В могилу? Да ты что такое говоришь?!
— Как же? Материна порода. Тоже упрямая была. Сначала все с братом моим, с Виктором, ходила. Любил он ее да берег очень. И любил, и берег, и любил, и…
— Папа! Что ты такое говоришь, папа?!
— А что говорю? Правду говорю. Так ведь и она его любила, Маша-то. Только через любовь такую ребенка иметь не могла. Виктор все жалел ее, жалел… Больная, мол. Да-а-а… Больная… Родить, значит, не сможешь, врачи запрещают. Мол, давай поженимся, а детей у нас никогда никаких не будет…
— Ты пьяный.
— Что ж, и выпил немного. Что ж? Уж очень она родить хотела, Мария. Вот и родила. Сначала, конечно, замуж за меня вышла. Назло ли ему, не назло, кто ж знает? А я что ж? Женщина красивая, при своей квартире, и зарплата хорошая. Чего ж не жениться? Деваться-то некуда было. Я, выходит, о себе позаботиться не умею. А он так и остался бобылем, Виктор. А Анна… Что Анна? Поняла, что не любит, и… А я, выходит, на всю жизнь остался виноват.
— Папа…
— Выпил, да. Повод есть, и выпил. Дочь родная денег не дает. Отцу не дает.
— Ты же уже был пьяный, когда я позвонила…
— Ты бы не упрямилась, дочка. Не надо тебе упрямиться. Не все люди как я: кусок у других из горла вырвать не могут, оттого и пьют. От обиды. А которые могут, те…
— Про кого ты говоришь? Про кого?!
— А? Я? Что? Все одно… Ты в голову-то не бери. Лишнего, может, чего сказал. Прости.
— Значит, я была ему как дочь. По-настоящему. Вот откуда такая любовь и такая жалость… Какой же ты страшный человек…
— Дочка.
— Не звони мне больше. Никогда не звони.
— Мариночка.
— Все.
Звонок.
— Да? Говорите.
— Мариша? Добрый день.
— Кто это?
— Удивилась? А это я, Наталья.
— Какая Наталья? Ах, да…
— Что ж ты, Мариша, семью наследства-то большого лишаешь?
— А какое вы имеете к нему отношение? К наследству?
— Я не имею, а вот отец твой по закону со всеми правами.
— Можете подать в суд.
— В суд. Как же! В суд! Судами-то нас не напугаешь, только… Адвокатишка этот ушлый все уж предусмотрел. Думаешь, он для тебя старается? Глаза-то разуй.
— Какое вы имеете право так со мной говорить?
— Ты, девонька, жизни не знаешь. Как растили тебя в пробирочке чистенькой, так крышечку-то до сих пор и не открыли. Приоткрыли только. А ты уж и потерялась. Я тебе по-хорошему говорю: делись. А не то…
— Что не то?
— Узнаешь.
— Как же мне делиться?
— Бумагу ту недействительной признать. И все пополам.
— А сколько этого всего, вы знаете?
— Знаю: мильоны.
— Я не знаю, а вы знаете.
— Да уж приходили, интересовались.
— К вам?
— Хоть бы и ко мне.
— Должно быть, акции хотят купить. Странно, что ко мне не обращались.
— А зачем к тебе? Ты на все глазами адвокатишки своего смотришь. А ты поинтересуйся у него, продал он акции или же они у него дома преспокойно лежат. Или еще где. Только тебе их не видать, если меня не послушаешь да не будем мы с тобой заодно.
— Да не хочу я! С вами заодно быть не хочу!
— А ты не кричи. Тут не криком надо, а…
— Как вы мне все надоели!
— Значит, не хочешь по-хорошему? Со мной договориться не хочешь?
— Ничего я не хочу! Ничего!
— А ты не ори. Я тебя предупредила.
— Скажите, это вы делали ему укол?
— Какой укол?
— Тот, последний.
— А вот это не твое дело.
— Я теперь понимаю… Вас попросили, да? А он все понял. Бороться уже не хотел. Он хотел поскорее к этой своей… Анне? Или к маме? К кому?
— Сергей, что ли, чего ляпнул?
— Вы не сами это придумали. За этот завод в городе, наверное, идет настоящая война.
— За какой еще завод?
— За фабрику. Умирающий человек, у которого на руках контрольный пакет акций, ничего не мог сделать. Ничего. Но зачем мне все это? Зачем?
— Ты, Мариша, послушай меня. Там и без акций имущества хватает. Договориться надо по-хорошему, а адвокатишку твоего побоку. Он и так руки хорошо погрел. Поняла? А то есть люди…
— Кто эти люди? Про кого вы говорите?
— Так как?
— Нет. Я никого не хочу видеть. Никого.
— Что ж ты, девонька, со мной делаешь? Я ведь до этих денег все равно доберусь.
— Почему? Откуда вы такая? Откуда?
— А ты поживи с мое да всю жизнь копеечку считай. Поработай в больнице-то да поживи на мою зарплату. Дите в сорок лет роди да каждый день думай, чего бы ему в рот положить при таком мужике. Засыпай — думай, просыпайся — думай. Сын у меня. Я за него кому хошь глотку перегрызу, чтобы у него такой жизни, как у меня, не было. Чтобы в сытости да в тепле, да в армию бы не пошел. Один он у меня. Вот ты откуда такая взялась: с братом единокровным не хочешь поделиться?
— Я ненавижу вас. Всех вас ненавижу.
— Ох ты какая!
— Не звоните мне. Я не буду с вами разговаривать. Никогда. Не звоните.
Звонок.
— Да?
— Кто это?
— А вам кого нужно?
— Кто говорит?
— Рина.
— Какая еще Рина? Она давно умерла.
— Что-о-о?!!!
Длинные гудки.
— Алло?
— Ника? Это ты, Ника?
— Что это с тобой?
— Ничего. Просто у меня зубы стучат. От страха, должно быть. Мне сейчас сказали, что я умерла.
— Кто сказал?
— Не знаю.
— Когда?
— Только что.
— Интересно.
— Это ты, Ника?
— Может быть.
— Значит, я действительно умерла? Да, у меня именно такое чувство. Руки-ноги холодеют. Наверное, это уже ад. Да, это ад.
— Послушай, ты сейчас разговариваешь со мной…
— А кто это?
— Как кто? Ника, твоя подруга. Ты только что набрала мой номер.
— Разве?
— Рина, да ты, похоже, не в себе!
— Будь прокляты эти деньги! Все из-за них! Послушай, я не смею тебя обременять…
— Чем обременять?
— Этими деньгами. Как бы мне так сделать, чтобы ничего этого не существовало? Я просто не знаю, как бы это сделать?
— Да ты не о самоубийстве ли говоришь?
— Ах, да! Вспомнила! Спасибо тебе! Огромное спасибо! Жаль, что я такая страшная трусиха. Жаль.
— Рина, ты бы выпила таблетки. Помнишь, я доставала тебе рецепт?
— Ах, да! Таблетки! Хорошо: я приму таблетки.
— Помни: больше двух пить нельзя.
— Да-да… Больше двух… Но у меня еще есть одно дело.
— Какое дело?
— Не так все безнадежно. Я еще подожду.
— Чего?
— Ника, это действительно ты?
— Ну конечно!
— Странно. Как странно. Ты не могла бы ко мне приехать?
— Видишь ли, я страшно занята сейчас.
— Понимаю. Именно сейчас ты страшно занята.
— Как ты себя чувствуешь?
— А почему это тебя интересует?
— Я же твоя единственная подруга.
— Разве?
— Тебе что, плохо?
— Представь себе. Кто-то планомерно разрушает мою жизнь. Мое сознание, мою психику. Я это чувствую. Мое состояние трудно описать. Кажется, что душа моя настолько избита, что какое бы слово к ней ни прикоснулось, все больно. Слова, слова… Все говорят, говорят… У меня, кажется, больше нет нервов. Их все повыдергали, причем дергали так больно… Как врач коренные зубы дергает без наркоза. Страшно.
— Ложись спать, Рина.
— Разве я могу уснуть? Ночью звонит телефон.
— И кто тебе звонит по ночам?
— Не знаю. Сначала ошибались номером, а теперь говорят, что я умерла. Может, мне все это только кажется? И нет никаких звонков?
— Ты выходишь из дома хоть иногда?
— Со сломанной ногой? Куда же я пойду?
— Ты совершенно беспомощна.
— Да. Я совершенно беспомощна. Ты бы на моем месте выползла бы из подъезда, даже если бы у тебя не было костылей, на одних руках. Так, Ника?