— У шофера? Значит, это был он?
— Не знаю. Ничего не знаю.
— А может быть, вообще никого не было?
— Не знаю. Но… Мне сегодня гораздо лучше, я оделась, вышла на улицу, постояла немного у подъезда. Меня видели люди. Да. Наши соседи, муж с женой. Они меня видели.
— Ну и что?
— Значит, я выходила из дома. А если выходила, значит, и возвращалась.
— Это уж точно. Поскольку вы сейчас дома. Вы ведь из дома мне звоните? Или по мобильному?
— Как вы можете!
— А что?
— Я же ненавижу мобильные телефоны!
— Бывает. Послушайте, может быть, у вас что-то пропало?
— Пропало?
— Ну да. Если этот мужчина стоял в вашей комнате у письменного стола, значит, он что-то искал?
— Но что у меня можно искать? Денег больших в доме нет, драгоценности пропали.
— Вы вообще-то как, Марина Сергеевна?
— В каком смысле?
— Я в том смысле, что ваш адвокат настаивает очень на принудительном освидетельствовании вас врачом-психиатром.
— И что будет, если он меня освидетельствует?
— Это ему решать.
— Меня могут направить на принудительное лечение?
— Ну зачем вы так? Вы женщина обеспеченная, ляжете в хорошую, дорогую клинику, о вашем наследстве Цимлянский позаботится. Я так понял, что он хочет опекунства над вами. Просто-таки усиленно этого добивается под предлогом вашей от нас защиты. А вы куда предпочитаете, Марина Сергеевна, в психушку или в тюрьму?
— Я хочу остаться дома.
— Ну это вряд ли. Не повезло вам с наследством. Уж очень деньги огромные. Я так думаю, что в клинике вам будет гораздо лучше.
— В вашем голосе звучит откровенная ирония.
— А как вы хотели? Ваши поступки последнее время очень странные, Марина Сергеевна.
— Поступки?
— Цимлянский говорит о каком-то завещании. Будто бы вы решили оставить свои деньги ребенку, который еще не родился. Согласитесь, что завещать огромные деньги плоду, которому во чреве матери еще только пара месяцев, это не совсем…
— Это мое дело.
— Да, но мать этого младенца — любовница вашего… м-м-м… покойного мужа. Которого по вашему же заказу и убили. Это что, любовь такая?
— Как вы… Не хочу больше с вами разговаривать!
— Как угодно. Я-то с вами очень хочу поговорить. Только откровенно, без всяких отпирательств.
— Нет.
— Эх, Марина Сергеевна, Марина Сергеевна! А вы, оказывается, сильная женщина.
— Что?
— Сильная вы, говорю, женщина. Такое выдержать… Да… Только за что боретесь-то, сами знаете?
— За жизнь.
— Ну-ну. Тогда удачи.
Длинные гудки.
— Да? Капитан…
— Я проверила: у меня появились драгоценности.
— Как-как?
— В шкатулке.
— Что, все сразу?
— Капитан Севастьянов?
— А вы кому звоните?
— Вам.
— Ну вот я вас и слушаю, Марина Сергеевна.
— А почему опять с такой иронией говорите?
— А как мне реагировать на ваши слова? Сначала вы заявляете, что у вас пропали драгоценности, потом — что они появились.
— Не все. Кольцо и кулон.
— А завтра что? Опять пропадут?
— Не знаю.
— Может быть, вы сами их прячете, только не помните где, а в моменты просветления находите и частями возвращаете?
— Вы намекаете на то, что у меня с головой не в порядке?
— Либо не в порядке, либо вы разыгрываете такую комедию!
— Идите вы к черту!
— Спасибо.
— Кстати, пропало еще и завещание.
— Какое завещание?
— Которое я написала. О том, что все отдаю той женщине, любовнице моего мужа.
— А я думал, что Цимлянский шутит. Ну надо же! И бывает же такое!
— Эта бумага пропала.
— А вы точно ее писали?
— Мало того, я попросила соседей заверить мою подпись. Они видели это завещание, они могут подтвердить.
— Скажите, а эти ваши соседи… Вы второй раз на них ссылаетесь. Они что, действительно существуют или это плод вашей фантазии, как и кража драгоценностей?
— Это уж слишком!
— Напишите еще одно завещание.
— А потом что? По кругу? Я повторно заверяю его у соседей, потом его повторно крадут, в моем доме появляется еще и браслет или серьги с бриллиантами, и тогда уже меня будут считать сумасшедшей абсолютно все. В том числе и мои милые соседи.
— Ничем не могу вам помочь.
— Да можете! Можете же! Поверьте мне! Просто поверьте!
— Попробуйте придумать что-нибудь еще, у вас богатая фантазия, Марина Сергеевна.
— Я знаю, что все дело в вашем сыне.
— Что-что?
— Но ведь та женщина… Его жена. Вы не думали о том, что она его, быть может, действительно любит? И он ее любит. И стесняется он не вас, а вашей неприязни к жене, ее семье. Откровенной неприязни. Ну и что, что между ними разница в несколько лет? Ну и что, что она богатая, а он бедный? Может быть, она не деньгами его купила, а любовью своей? Может быть, он такой любви нигде больше не найдет? И все не так, как вы думаете, совсем не так.
— Кто вам все это рассказал?
— А какая разница?
— Разница такая, что вам до всего этого точно нет дела. И если бы не убили вашего мужа, мне не было бы дела до вашей личной жизни. И еще разница между нами в том, что я свои проблемы держу при себе и не решаю их способом, так сказать, радикальным, как вы.
— Ну и напрасно.
— Вы что, мне киллера нанять советуете? Убить женщину, которая купила моего сына? Или самому киллером заделаться? Я, конечно, не такой изобретательный человек, как ваш детектив, но зато стреляю без промаха.
— С вами разговаривать невозможно, вы все переводите на одну тему! Не убивала я Марка! Не убивала! То есть не заказывала! Это понятно?!
— Дело в том, что вашего шофера… шофера вашего мужа до сих пор нигде не нашли. Никто, кроме вас, его не видел с того самого момента, как Марианна Николаевна довезла его до поворота и там высадила из своих «Жигулей».
— И что?
— Почему он вам-то не боится объявляться? Может, вы его и прячете?
— Какая чушь!
— Может, он ваш любовник, Марина Сергеевна?
— Вы что, с ума сошли?!
— В таком деле не без мужчины. Может, мы не там ищем? Как знать. Уж очень хорошо человек спрятался. Где так можно спрятаться? А?
— Не знаю.
— А может, знаете?
— Я не хочу больше с вами разговаривать!
— Так вы же сами позвонили!
— Я только хотела сказать, что драгоценности нашлись, а завещание пропало. Чтобы вы были в курсе.
— Я в курсе.
— И еще одно…
— Внимательно вас слушаю.
— Возле дома стояла очень знакомая мне машина.
— Какая машина?
— Я не уверена, но, кажется, это «Жигули» моей подруги Ники.
— Во сколько это было?
— Утром. Ну да, утром, вернее, в полдень, в половине первого.
— Возможно, я вас огорчу, но в обеденный перерыв ваша подруга Марианна Николаевна заходила ко мне в кабинет.
— Зачем?
— У меня было к ней несколько вопросов.
— Послушайте, что вы от нее хотите? Чтобы она рассказала, как я ненавидела своего мужа? Как хотела его убить? Да, я его ненавидела! Ненавидела!! Довольно с вас?! Довольно?!
— Марина Сергеевна.
— Да, хотела его смерти! Хотела!
— Похоже, что Цимлянский на это раз прав: вам необходима помощь врача. У вас самые настоящие галлюцинации. Еще и эта машина возле дома.
— А она что, точно приехала к вам на машине? Ника?
— Простите, я не смотрел в окно.
— Тогда какого черта…
— Выпейте что-нибудь, у вас крыша поехала, как нынче говорят.
— Не дождетесь.
— Что ж, тогда до свидания. Я ваши оскорбления в состоянии истерики выслушивать не намерен. Если что-то еще пропадет либо найдется, вы звоните, Марина Сергеевна. Не стесняйтесь, звоните.
Длинные гудки.
— Алло? Говорите, вас слушают.
— Это всего лишь я.
— А, Марина! Очень рад тебя слышать!
— Зачем вы все это делаете, Федор Миронович?
— Что делаю?
— Зачем настаиваете на том, чтобы меня упрятали в психушку?
— Марина, девочка, я же тебя спасаю!
— От чего?
— От остальных необдуманных поступков. Кто знает, что ты еще можешь натворить в таком состоянии?
— А что я, по-вашему, еще могу натворить? И в каком это я состоянии?
— Кто знает. Ты больна, только не хочешь в этом признаться. Ты вообще в курсе, что никто из психически больных людей себя таковым не признает? Все считают, что вполне нормальны, а голоса, которые они слышат…
— Я не слышу никаких голосов.
— А телефон? Разве ты не жалуешься на то, что, как только хочешь заснуть, звонит телефон?
— А вдруг он действительно звонит? И моей маме не может быть пятьдесят лет.
— Маме?
— Да. Маме. Если бы у меня были галлюцинации, я бы слышала молодой голос. Она умерла в возрасте двадцати с небольшим лет. А мне звонит какая-то старая женщина и говорит «дочка».
— Продолжай, пожалуйста.
— И тот мужчина. Я действительно его видела. Он был в моей комнате. Понимаете? Был. Вот то, что я последнее время стала очень рассеянной, это правда. Забыла закрыть дверь, и он вошел. А потом появились драгоценности.
— Вот как?
— Да-да. Я думаю, это нарочно. Потом они опять пропадут. И я прекрасно отдаю себе отчет в том, что если сейчас попытаюсь покончить с собой и вдруг да неудачно, мне до конца жизни не выйти из психушки.
— Ну-ну, Марина, что ты такое говоришь!
— Я это понимаю, Федор Миронович. Идет какая-то очень расчетливая, страшная игра, я это чувствую всей своей кожей. У меня волосы от страха на голове шевелятся. Жизнь человеческая в этой игре ничто, но убивать меня нельзя, в этом-то вся штука. Кто все получает после моей насильственной смерти, тот и убийца, тут гадать нечего. А вот если я сама… Тогда поди докажи. Или если я вдруг действительно сойду с ума… Или сердце не выдержит… Тогда никакого криминала, так? У человека была фобия, она его и доконала. Я должна это сделать сама, вот в чем дело. Я сама должна умереть. Конечно, у меня есть дядины акции и есть люди, в них очень заинтересованные. Но я ведь не отказываюсь их продать. Пожалуйста, причем за те деньги, которые предложат. Я не собираюсь заниматься бизнесом. И думаю, что эти люди знают о моих намерениях. Они не заинтересованы в моей смерти, наоборот. Вот что вы, Федор Миронович, будете делать с акциями? Или уже сделали?