И далее в том же пьяняще-манящем духе… Но дело было не в словах. Как ни холодны и критичны были умы сидевших в зале ученых, их увлекала личность оратора, его уверенность и напор приводили их в странное исступление, истоки которого до сих пор почти не известны.
Мужество и воля к победе! А теперь — покойной ночи! — внезапно завершил свою речь директор, и Хилари, как сомнамбула[208], вышла из лектория. На лицах окружавших ее людей отражалось то же необъяснимое воодушевление. Особенно хорош был Эриксен: блеклые глаза его сияли, голова была вдохновенно вскинута.
Незаметно подошедший Энди Питерс шепнул Хилари на ухо:
— Поднимемся на крышу. Надо развеяться.
Они молча сели в лифт и через минуту оказались под звездным небом среди пальм. Питерс жадно вдохнул свежего воздуха.
— Да, — сказал он, — это то, что надо. Проветриться, чтобы развеять это наваждение и перестать видеть небо в алмазах[209].
Хилари тяжело вздохнула. Она все еще была словно во сне.
Он дружески потрепал ее по руке.
— Довольно, Олив, хватит.
— Небо в алмазах, — сказала Хилари. — Вы знаете, это и в самом деле завораживает.
— Говорю вам, довольно! Будьте женщиной, спуститесь с небес на землю. Когда у вас пройдет отравление веселящим газом, вы поймете, что все это старо как мир.
— Но какой притягательный идеал…
— Плевать на идеалы. Возьмите факты. Молодые мыслители — слава, слава, аллилуйя! А кто эти молодые мыслители? Хельга Неедгейм, бессердечная эгоистка. Торкил Эриксен, непрактичный мечтатель. Доктор Баррон, который родную бабушку продаст на живодерню, только бы купить оборудование для своих экспериментов. А возьмите меня. Я, как вы сами сказали, обычный парень. Положим, с микроскопом и пробиркой я обращаться умею, но руководить не могу даже самой заштатной конторой, не то что целым миром! Или возьмите вашего собственного мужа… да-да, его, человека, у которого нервы ни к черту и все мысли — о грядущем возмездии. Я привел вам в пример знакомых, но здесь все такие, по крайней мере, все, кого я до сих пор встречал. Да, среди них есть гениальные специалисты, но властители мира… черт возьми, не смешите меня! Все, что нам тут несли, — бред сивой кобылы!
Опустившись на бетонный парапет, Хилари провела рукой по лбу.
— Знаете, — сказала она, — пожалуй, вы правы… И все же… небо в алмазах я и в самом деле видела… Как он этого достигает? Интересно, сам он в это верит? Я думаю, да.
— По-моему, так всегда и бывает, — мрачно отозвался Питерс. — Безумец начинает верить, что он царь и бог.
— Да, наверное, — задумчиво произнесла Хилари, — и все-таки что-то тут не то…
— Послушайте, милая, это не первый случай в истории. И люди клюют на такое. Я и сам сегодня чуть было не клюнул. А вы вот клюнули. Не утащи я вас оттуда… Наверное, я не должен был этого делать, — спохватился он. — Что скажет Беттертон? Вряд ли это ему понравится.
— Не беспокойтесь. Скорее всего он даже не заметит.
Питерс пытливо взглянул на нее.
— Простите, Олив. Вам, должно быть, нелегко видеть, как он катится под уклон.
— Мы должны выбраться отсюда! — воскликнула вместо ответа Хилари. — Мы… должны… выбраться!
— Выберемся.
— Вы это уже говорили, но с тех пор ничего не изменилось.
— Еще как изменилось. Я же не сидел сложа руки. Четкого плана, правда, пока нет, но кое-какую работу я провел. Тут много недовольных, куда больше, чем кажется нашему обожаемому герру Директору, правда, в основном среди низшего звена. Кормежка, деньги, роскошь и женщины — это еще не все. Я вас вытащу отсюда, Олив.
— И Тома тоже?
Лицо Питерса потемнело.
— Олив, слушайте меня внимательно и верьте мне. Тому лучше бы остаться здесь. Он… он будет целее здесь, чем на свободе.
— Целее? Странное выражение.
— Целее, — повторил Питерс. — Я нарочно употребил это слово.
— Не понимаю, что вы имеете в виду, — наморщила лоб Хилари. — Том не… Вы хотите сказать, что он не в своем уме?
— Никоим образом. Он, конечно, возбужден, но так же нормален, как вы или я.
— Так почему же вы говорите, что здесь он будет целее?
— Клетка, знаете ли, место очень надежное.
— О нет, — воскликнула Хилари. — Не говорите мне, что вы тоже готовы в это поверить! Неужели этот массовый гипноз, это внушение или что там еще действует и на вас?! Надежные, ручные, всем довольные! Мы должны бороться!
— Да, вы правы, — медленно произнес Питерс. — Но…
— Том, во всяком случае, спит и видит, как выбраться отсюда.
— Том может и не знать, что для него лучше.
Внезапно Хилари вспомнила намеки Тома. Если он выдал секретную информацию, против него могли возбудить дело за разглашение государственной тайны… Питерс явно, хотя и несколько неуклюже, намекал на то же самое… Но Хилари не сомневалась: лучше отбыть тюремное заключение, чем оставаться здесь. Она упрямо заявила:
— Том должен уйти отсюда с нами.
Ее поразила горечь, с которой Питерс ответил:
— Поступайте как знаете. Я вас предупредил. Интересно, чем этот тип вам так дорог.
В смятении Хилари не могла отвести от него глаз. Она уже хотела ответить ему, но вовремя прикусила язык, поняв, что хочет сказать: «Мне он вовсе не дорог. Он для меня пустое место. Он был мужем другой женщины, и я в ответе перед нею». Ей хотелось сказать: «Дурачок, если мне кто-то и дорог, так это ты…»
— Ну, и как вы провели время со своим прирученным американцем? — бросил ей Том Беттертон, когда она вошла в спальню. Он лежал на кровати и курил.
— Мы приехали сюда вместе, — зарделась Хилари, — и у нас о многом сходные мнения.
— Да я тебя не виню, — расхохотался Беттертон и впервые взглянул на нее по-новому, оценивающе. — Ты красивая женщина, Олив, — добавил он.
Хилари с самого начала потребовала, чтобы он называл ее именем своей жены.
— Да, — продолжал Беттертон, разглядывая ее с головы до ног. — Ты чертовски хороша собой. Когда-то я бы это сразу заметил. Сейчас, похоже, я уже ничего подобного не замечаю.
— Может быть, это и к лучшему, — сухо отозвалась Хилари.
— Я же нормальный мужчина, радость моя, или, по крайней мере, был таковым. Что со мною происходит?
— В чем дело, Том? — присела с ним рядом Хилари.
— Я же тебе говорил. Не могу сосредоточиться. Как ученый я кончился. Это проклятое место…
— А что, остальные — во всяком случае, большинство — ничего такого не ощущают?
— Нет. Они чертовски толстокожи.
— Почему же. Среди них есть и темпераментные люди, — парировала Хилари. — Если бы у тебя был здесь друг, настоящий друг, — добавила она.
— Ну, есть Меркисон, хотя он, конечно, зануда. А в последнее время я много общаюсь с Торкилом Эриксеном.
— Вот как? — почему-то удивилась Хилари.
— Ну да. Господи, вот это талант. Мне бы его мозги…
— Он странный тип, — сказала Хилари. — Меня он пугает.
— Торкил? Пугает? Да он мухи не обидит. Он в чем-то совсем ребенок. Жизни не знает.
— А меня он все-таки пугает, — стояла на своем Хилари.
— У тебя, похоже, тоже нервы сдают.
— Пока нет, но боюсь, что рано или поздно от этого никуда не деться. Том, держись подальше от Эриксена.
— С какой стати?
— Не знаю. Если угодно, так говорит мой внутренний голос.
Глава 17
— В Африке их уже нет, это точно, — пожал плечами Леблан.
— Точно?
— Все обстоятельства указывают на это. В конце концов, мы же знаем, куда их отправляют?
— Если их отправляют туда, куда мы думаем, зачем им вообще было лезть в Африку? Проще было назначить рандеву где-нибудь в Европе.
— Верно, но здесь это можно сделать совершенно не привлекая внимания.
— Мне все-таки кажется, дело в другом, — настаивал Джессоп. — Ведь с этого аэродрома мог взлететь только небольшой самолет. Без дозаправки он бы Средиземное море не преодолел, а в случае дозаправки его могли бы засечь.
— Mon cher, мы все прочесали — и нигде…
— Может быть, что-то в конце концов дадут поиски со счетчиком Гейгера[210]. Число самолетов, которые надо проверить, ограничено. Малейшие следы радиоактивности — и мы нападем на след.
— Да, если ваш агент сумел воспользоваться аэрозолем. Как всегда, слишком много если…
— Ничего, мы на них выйдем, — упрямо заявил Джессоп, — А вдруг…
— Что вдруг?
— Мы заранее решили, что они полетят на север. А вдруг они отправились на юг?
— Назад по собственному следу? И куда? Там только Атласские горы… а дальше пески.
— Сиди[211], ты клянешься, что все будет так, как ты обещал? Что у меня будет бензоколонка в Америке, в Чикаго? Это точно?
— Точно, Мухаммед, если, конечно, мы вырвемся отсюда.
— На все воля Аллаха.
— Ну, тогда будем надеяться, что воля Аллаха — чтобы у тебя была бензоколонка в Чикаго. А почему вдруг Чикаго?
— Знаешь, сиди, брат моей жены уехал в Америку и завел в Чикаго бензоколонку. Почему же я должен всю жизнь прозябать здесь — на задворках мира? Здесь, конечно, есть деньги, много еды, много ковров и женщин — но это не Америка.
Питерс задумчиво вгляделся в исполненное достоинства смуглое лицо. В своих белых одеждах Мухаммед являл собой величественное зрелище. Странные желания возникают иногда в людских сердцах.
— Не знаю, прав ли ты, — сказал он со вздохом, — но пусть будет так. Конечно, если все обнаружится…
Мухаммед улыбнулся, обнажив белоснежные зубы.
— Тогда смерть, для меня уж точно. Для тебя, сиди, может быть, и нет — ты человек ценный.
— Похоже, они здесь с человеческими жизнями не церемонятся?
— Что такое смерть? — пренебрежительно пожал плечами Мухаммед. — На все воля Аллаха.