Девок с собой не потащили (ни к чему), но весь десяток мужиков разместился за столом, с дальней стороны, спиной к стене, лицом к двери.
— Идут, — дежуривший на крыльце Червончик мухой влетел в комнату. — Ну вы расселись, чисто президиум!
— Ага, — Бурый, затачивающий ножом карандаш, мрачно кивнул на табуретку рядом с собой: — Садись вон, секретарём будешь.
За дверью затопали шаги.
— Надо ж, в десять минут уложились, — подивился степенный Копатыч.
— Жить захочешь… — философски протянул Фломастер.
Дверь открылась и «не так раскорячишься…» повисло в воздухе, так и не прозвучав. Как-то сразу стало ясно, что корячиться пришедшие как раз хотят меньше всего. Первые, переступившие порог, затоптались, терзаемые противоречивыми соображениями: сев у входа, да ещё теснясь на лавках, они сразу стали бы походить на просителей. Стоять тоже было как-то… А табуреты все были заняты… кроме одного, стоявшего посредине комнаты, ровно перед столом, и от чего-то на здоровенном куске толстого полиэтилена.
— Ну чего встали, — поторопил их сидящий с краю Лось, — садитесь живей, работа стоит.
Новенькие уселись на лавки, притираясь плечами. Злобно зыркали, но молчали.
Пустой табурет сбивал с толку.
Бурый убрал в нагрудный карман карандаш и положил перед собой нож. Небольшой, хищно изогнутый пчак с широким переливающимся лезвием беловоронской ковки. С клеймом знаменитого мастера Никиты, Бендера прощальный подарок.
Красиво он смотрелся на пустом обширном столе, что скажешь.
В конторе повисла неприятная тишина.
— Ваш хозяин дал мне в отношении вас широчайшие полномочия, — негромко начал Бурый (на этот раз по-русски), — с одним единственным условием: колония должна выдавать результат. Поэтому результат будет, хотите вы или нет. И та паскуда, которая задумает мне помешать, может сразу сесть на это почётное место, — он кивнул на пустующий табурет. — Дальше. С этого момента для вас наступает коллективная трудовая ответственность. Уложились в норму — получили па́йку. Не уложились — старший над вами решит, будете вы жрать сегодня или нет, и если будете — сколько. Саботаж — все горячих получите, оптом. Плевать я хотел на ваше гордое прошлое. Теперь вы — собственность барона Денисова, и делать будете, что велено. И если кто вякнет про работу, неподходящую мужчине, того я путём нехитрой хирургической операции быстро сделаю девочкой. Дабы исключить, так сказать, сомнения.
— Да это беспредел уже! — громким шёпотом по-таджикски произнёс один из новичков.
— Простите, как ваша фамилия? — поинтересовался Червончик, который невесть откуда выудил блокнот и теперь строчил в нём как пулемёт. — Для протокола, — невозмутимо пояснил он Бурому, удивлённо поднявшему брови.
Бурый кивнул — в конце концов, сам же пошутил про секретаря. Ну, раз уж Червончик в натуре понял, то пусть и пишет. Посмотрел на нахохлившегося возмущенца:
— Чё молчишь, герой? Тебя спросили: фамилия как? Или орать на вас каждый раз, как на баранов?
— Юсупов, — буркнул тот сквозь зубы.
Бурый сокрушённо покачал головой, а Лось в три шага подошёл к говорившему, приподнял за шкирку и легонько тряхнул, от чего тот начал кашлять и давиться.
— Когда тебя старший спрашивает, надо встать и отвечать внятно и громко, — отечески пояснил Лось, отпуская ворот куртки, — ясно тебе, дурилка картонная? Ну-ка ещё раз, как положено: фамилия? Ты тренируйся, тренируйся, болезный. Глядишь, получится.
— Ю… Юс… кха-кха… Юсупов.
— Гляди-ка, почти что князь, — как-то очень равнодушно удивился Бурый. — Сядь. Второй вопрос повестки дня. Говорить в колонии будете по-русски. В комнатах, меж собой — хоть по-английски, как лорды, балакайте. На людях — только по-русски. Месяц даю, потом лично каждого проверю. После начну пороть, ежедневно, весь состав. Пока все не заговорят. Не хотите быть битыми — ваша печаль. Помогайте, учите. Но отвечать, сказал, будете все. Так… — Бурый заглянул в ящик стола, достал пачку листов и несколько перетянутых канцелярской резинкой ручек, толкнул влево по столу: — Двасбоку, раздай им. Через пятнадцать минут, в рабочей форме — построение на той же площадке перед пещерой. У каждого чтоб список бригады был с собой. Номер на двери комнаты посмо́трите. Свободны.
ХОТИТЕ ВЫ ИЛИ НЕТ…
Кавуз
На него всё ещё косились. Никак не могли спустить, что Бяшим пошёл в прислугу к ненавистному барону. Хотя втайне завидовали, считая такой ход изощрённой ушлостью. Кто-то, наоборот — заискивал. Все надеялись, что мальчишка сможет на что-то влиять. Намекали на бакшиш — мол, вот, только бы письмо домой переправить, и уж тогда…
Наивные.
В своей комнате он был старшим и в контору вместе со всеми тоже ходил. И даже сидел рядом с Салимом Юсуповым, имел удовольствие вблизи рассмотреть пудовые кулачищи Лося. Так что когда перешагнувший порог барака Салим начал шипеть, плеваться и строить планы мести, даже удивился. На что они надеются? Мало ему было плетей в крепости? Салим же с дружками сразу после клятвы бежать пытался, а теперь он грозился рассчитаться со здоровяком-гяуром по закону Серых земель…
Из комнат вывалили люди, всем хотелось узнать: что случилось? Что сказали? В коридоре стало тесно, как в консервной банке со шпротами.
Салим распалялся всё сильнее.
— Тихо ты, не ори! — Пилзур поспешно захлопнул входную дверь. — Не ори, говорю, успокойся! Я этого Лося вспомнил!
Коридор настороженно затих.
— Мне тоже знакомым показался, — немногословный Надим говорил так редко, что все в изумлении на него воззрелись, — под Медведем ходил.
Несколько голосов разом воскликнули, что банду Медведя уж сто лет в обед никто не видел. И вообще, слухи ходили, что их на востоке имперцы взяли. А у княжеских разговор короткий: всей банде за особо тяжкие четвертование светило.
Надим молча пожал плечами и ничего отвечать не стал — и так уж сказал слишком много, но Пилзур не успокоился:
— Он это, говорю вам! Я в тот год в Мухим-Шахри девок на продажу привозил, так он ко мне приходил, взял десяток лучших, не торгуясь! Других близко не видел, но этого помню!
— А как же имперцы? — дёрнул плечом Салим.
— Значит, не княжеские его взяли, а беловоронские!
Кавуз молча слушал. А ведь точно. Новый староста ни разу не сказал: «хозяин», только «ваш хозяин», «ваш барон». Значит, у него хозяин другой…
— А как начальника эти между собой зовут, — спросил кто-то из толпы, — слышал кто-нибудь?
— Бурый его зовут! — раздался от дверей насмешливый голос невысокого парня, который в конторе спрашивал фамилию Салима. — Вы чё, мужики, в первый же день решили всем корпусом на плети налететь? До построения шесть минут, а вам ещё в рабочее переодеться надо…
Их барак — нет, корпус — успел. Бежали как сумасшедшие. Кавуз даже успел ещё в комнате записать всех, кто был с ним в одной бригаде. Торопился, криво-косо получилось, но всё же лучше, чем у тех, кто впопыхах черкал на улице, на весу, на подставленных спинах, продавливая в бумаге дырки…
Их номер был восьмой.
Червончик собрал эти мятые бумажки, поморщился, показал Бурому. Тот тоже поморщился, ответил что-то тихо, не разобрать.
На удивление, все чужие зэки тоже были в рабочей форме. Камень долбить, что ли, собираются?
Оказалось, они не только собирались, но и делали это с большой сноровкой. Через два часа Бурый объявил перерыв и ещё раз предупредил, что обед сегодня получат только те бригады, которые выполнят свою норму. Половинную, как было сказано. Типа полдня на расселение — поэтому скидка.
Ещё через два часа бригадиры ушли (сказали, что они своё сделали), остались только орки. Орки никого не подгоняли, ни с кем не разговаривали и вообще практически не смотрели на копошащихся среди камней рабочих. Многие сразу начали двигаться с ленцой, часто останавливаться «на перекур». Кавуз смотрел и удивлялся: даже осла не надо много раз бить, скотина понимает, когда хозяин недоволен, и делает всё так, чтоб не получать тычков. И когда Шухрат, вместе с другими молодыми парнями попавший в его бригаду, по примеру старших начал высматривать себе место, где бы устроиться «отдохнуть», он недолго думая толкнул его между лопаток:
— Чё встал? Не тормози, шагай быстрее.
— Вон сколько народу сидит! — возмутился второй молодой. — Мы хуже других, что ли?
— Хуже, лучше… Сидеть будешь, когда норму сделаем. Башкой думай. Они, может, специально ушли? Проверить, э? Вернутся щас, а ты сидишь, красавчик. А тебе за саботаж двадцать горячих выпишут. И всей бригаде заодно — про коллективную ответственность что сказали?
Вокруг них столпилась их бригада. Кавуз оглядел хмурые лица:
— Всем говорю. Кто хочет битым ходить — лучше сразу меняйтесь на другие комнаты. Этот Бурый чётко сказал: Денисов разрешил ему хоть на куски нас резать, лишь бы был результат. Кто будет мешать, обещал со своим ножом познакомить, сделать девкой. Думаете, шутил? На себе проверить хотите? — мужики перетаптывались, переглядывались между собой. — Ещё другое вам скажу. Пятьдесят лет удачи было. А вот кончилась она — всё. Надо выжить. Пословицу забыли? Если попал в город одноглазых — зажмурь один глаз. Дома мы жили по обычаю. Здесь мы подневольные, должны следовать клятве, иначе Вэр придёт за нами, — лица у мужиков вытянулись; эта мысль, видимо, никому не приходила в голову.
Шестерёнки в голове Шухрата провернулись быстро:
— Значит, если я буду делать женскую работу под клятвой, то не опозорю себя? Так выходит?
— Именно! Ты под словом и богиня всё возьмёт на себя!
Верен ли был подобный теологический выверт — неизвестно, но мужчины взбодрились, расправили плечи и веселее заблестели глазами. Кавуз поспешил закрепить мысль в головах:
— Поэтому говорю вам: слушайте правила. Все старайтесь выполнить норму. Медведь дал понять: кто будет работать без фокусов — того гнобить не будут.
— Трудно будет, — вздохнул Рухид.
— Зато шкура целая, — тяжело уронил Надим, и его слова́, как это часто бывало, положили конец разговору — словно затянули узел на полном мешке.