Он говорит:
— Знаю, Вань. Я это прекрасно знаю. Не было догадок, почему тебя никуда не берут? Почему более посредственные игроки из твоей команды разлетаются кто куда? А ты сидишь. Ты и Богдан Субботин, которому вообще ничего не нужно.
С ответом не нахожусь. Губы как будто склеиваются между собой, произнести что-то в ответ становится физически невозможно. Осознание настигает меня, но пока как-то смутно, мне нужно услышать от него конкретные вещи.
И папа продолжает, указательным пальцем давит в столешницу, акцентируя каждое слово:
— Тебя ни один приличный клуб не возьмет. Потому что никто не хочет последствий для своих игроков. И для своих будущих игроков. Знаешь, что такое влияние?
Разлепляю губы и спрашиваю:
— В смысле?
— Если не дурак, то поймешь.
Я поднимаюсь на ноги, отодвигая стул. Язык едва ворочается, но я все же говорю:
— Сними свое вето.
Он качает головой:
— Сдохну скорее.
Бешенство накрывает меня с головой, по одному отключая все органы чувств. Я глохну, слепну и теряю ориентацию в пространстве.
Кричу, срываясь на неприятный тембр:
— Отмени свой долбанный запрет!
— Я сказал, нет!
— Вадик! — звенит голос мамы.
И я поворачиваюсь к ней:
— Ты знала?!
— Ванюш.
— То, что он мне жизнь ломает, ты знала?!
Мама, прижав руки к груди, отчаянно качает головой. Но я не в состоянии понять, врет она или говорит правду. Внутри все крошится, награждая меня острой болью. Пошатываюсь, потому что в это мгновение теряю все свои опоры.
Отталкиваясь от стола, я выхожу из кухни. Иду к выходу, хватаю кроссы и в носках выхожу за дверь.
Слышу, как папа кричит:
— Иван! Вернись, твою мать!
Иван. Смешно, честное слово. Как будто мое полное имя обладает какой-то особенной магией, как в восемь лет. Когда я слышал от отца «Иван» и тут же поджимал хвост. Нет. Не будет больше такого.
Оборачиваясь, говорю:
— Ты мою мать не поминай. Она рядом с тобой стоит.
От души хлопая дверью, я бегу на лестницу. Но не вниз, я поднимаюсь на несколько этажей вверх. Там присаживаюсь прямо на бетонный пол и натягиваю ворот футболки на нос, стараясь сдержать тяжелое дыхание. Слышу, как отец с мамой выбегают в коридор, как ругаются. Как она кричит «это даже не манипуляция, это край!». Как отец орет что-то и лупит кулаком в дверь лифта. Потом он бежит вниз по лестнице, а она поднимается наверх. Но, на мою удачу, останавливается этажом ниже. Я так и сижу, с футболкой на носу, с кроссовками в руках. К счастью, незамеченный.
Когда все стихает и, судя по звукам, родители возвращаются в квартиру, я обуваюсь и вызываю лифт. А на улице набираю единственный контакт в телефоне, которому я сейчас доверяю.
Как только слышу ответ, сразу спрашиваю:
— Гель, ты где? У Стефани?
— Да. Все в порядке? — она звучит обеспокоенно.
— Можно я приеду? Хотя бы на пять минут. Просто поговорить.
— Конечно, адрес помнишь?
— Да.
Нажимаю на отбой и убираю телефон в карман, сворачивая за угол дома. Почему-то мне кажется, что будет легче, если все время двигаться. Поэтому я сначала даже не вызываю такси. Просто иду, выбирая непривычные маршруты в привычном районе. Дворы, дворы, дворы. Где-то присаживаюсь на качели и залипаю ненадолго. Эта детская площадка похожа на ту, куда мы ходили с папой. Странно то, что я всегда его очень любил. И от него чувствовал то же самое. В какой момент все сломалось, я не понимаю.
Потом я вдруг вспоминаю, что звонил Геле. Надеюсь, прошло не очень много времени. Открываю приложение и заказываю тачку. По памяти вбиваю адрес и надеюсь на то, что моя голова все еще работает, хотя бы фоново. Было бы глупо уехать сейчас по другому адресу.
Доезжаю до дома бабушки Гели чисто на автомате. Этаж, кажется, был второй. Я начинаю подниматься, но в середине пути замираю, свесив голову на грудь. Затем присаживаюсь на ступени и смотрю себе под ноги. Сколько, интересно, папа влиял на мою карьеру? Всю жизнь? Серьезно? Смотрел на то, как я стараюсь, жилу рву? И знал, что это зря. В грудной клетке так сильно ноет, и это так непривычно, что я даже не знаю, что с этим делать.
Заставляю себя подняться и дотащиться до нужной квартиры. Вдавливаю кнопку звонка, потому что помню, что, вроде как, иначе она не работает.
Дверь распахивается, и на пороге стоит Геля. Вижу ее участливые глаза, приоткрытые в изумлении губы, выбившуюся светлую прядь. Горло пережимает, и я молчу. Не могу улыбнуться или хотя бы поздороваться. Мне так тяжело морально, что даже сдвинуться с места я не могу.
Хорошо, что Ангелина делает это за меня. Шагает навстречу и обхватывает меня тонкими руками за талию. Я как-то резко ломаюсь и обмякаю, утыкаясь носом ей в макушку. Вот я и дома.
Глава 59
— Ванечка, здравствуй! — говорит Стефаня, и я отпускаю Гелю.
Киваю ей и стараюсь хоть немного приподнять уголки губ. Говорю:
— Здравствуйте. Чудесно выглядите! Извините, что так ворвался.
— Не говори глупости. Раздевайся и проходи.
— Стефаня, — я откашливаюсь и рассеянно веду взглядом по ее прихожей, — мне правда очень неловко.
Она фыркает и разворачивается, взметнув подолом черного кимоно. Говорит через плечо:
— В шестнадцать лет не бывает неловко. Разувайся.
Я смотрю на Гелю, и она мне улыбается. Светло, ободряюще. Потом приподнимается на носочки, кладет ладони мне на грудь и тянется губами. Я хмыкаю и поднимаю подбородок. Из-за разницы в росте до губ она не дотягивается. Но мой прикол поддерживает, обхватывает мою шею ладонями и виснет, заставляя меня наклониться.
Наконец целует и говорит:
— Пойдем, Громов, кажется, тебе нужно выдохнуть.
Она хватает меня за запястье и тянет за собой. Я подчиняюсь и иду за ней на кухню, где она подводит меня к раковине:
— Мой руки прям тут. Я тебя пока одного оставлять не планирую.
— Жидкостью для мытья посуды?
— Ну, раз оно посуду отмывает, то и тебя отмыть сможет.
Геля включает воду и подмигивает. Старается выглядеть веселой, но волнение во взгляде слишком хорошо заметно.
Когда сажусь за стол, моя тарелка уже полна разнообразной домашней едой, а в хрустальном бокале рядом что-то красное. Заметив мой взгляд, Стефаня поясняет:
— У соседки внучка вино делает. Очень достойное! Не сивуха.
Шумно выдохнув, я смеюсь, запрокидывая голову. Эта старушка — ну просто комикс. Я таких в своей жизни больше не знаю, честное слово.
— А что ты хохочешь? Если уж поить детей вином, то только натуральным.
— Стефа, ты хулиганка, знаешь? — смеясь, замечает Геля.
— Только по версии твоего отца. Давай, Ваня, кушай, не сиди порожняком.
Снова разразившись смехом, который наконец перестает быть нервным, я слушаюсь и принимаюсь за еду. Пирог ложится в желудок приятной тяжестью, а домашнее вино растекается теплом по венам. Стефаня снова говорит об астрологии, а мы с Гелей только рады. Подкидываем ей вопросы, переплетаем пальцы под столом, обмениваемся взглядами. В ее глазах тревога, в моих, боюсь, какое-то смутное страдание. Но каждый такой контакт меня лечит. Я уже чувствую себя человеком, а не поломанной игрушкой.
— Ой, — говорит Стефаня через какое-то время, как худшая актриса в мире, — я тут вспомнила, что у меня сериал по телеку начинается. Вы тут сидите, а я пойду полежу.
— Ба, — начинает Геля, но осекается, когда бабушка медленно оборачивается к ней, будто услышала какое-то ужасное оскорбление.
Стефаня разводит руки в стороны и говорит:
— Сделаю вид, что не заметила. Сидите. Потом позовите, я уберусь. Сами не трогайте, я люблю наводить порядок.
Она встает и уходит, прихватив свой вейп.
Пару минут сижу, глядя только в тарелку. Я давно уже наелся, но все равно заталкиваю в рот кусок мяса.
— Вань?
— М?
Геля кладет руку мне на плечо, скользит выше, зарываясь в волосы. Машинально я склоняю голову, чтобы ей было удобнее, и жмурюсь. Она мягко массирует мне голову и делает это так ловко, что я почти готов мурчать.
— Котенок, — бормочу с улыбкой.
— Да, мой хороший?
Ее ответ немного выбивает меня. Никогда не слышал ласковых обращений от Ангелины. Я и свое придумал сначала, исходя из шутки. Но мое тело реагирует быстрее головы. Внутри приятно теплеет, а кончики пальцев покалывает. К н и г о е д . н е т
Я открываю глаза, подаюсь к ней и целую в губы. Они мягкие, чуть влажные, идеальные. Своим языком я касаюсь ее языка, и вздрагиваю от остроты ощущений. Но Геля упирается ладонью мне в грудь и говорит:
— Вань. Подожди, пожалуйста.
Я моргаю и отворачиваюсь. Она права, что тормозит. Просто мне хотелось заглушить душевную боль, переключившись на что-то физическое.
— Я могу спросить, что случилось?
Я пожимаю плечами:
— Ничего особенного.
Смотрю в сторону, но понимаю, что Геля не сводит с меня глаз. Мы молчим. Заговорить почему-то очень сложно, я не привык, чтобы девушки так интересовались моей жизнью. Отношения с Гелей вообще во многом для меня непривычны, но тем не менее я здесь? Я ведь хотел видеть именно ее?
И, пересилив себя, я говорю:
— Если коротко, то у меня нет будущего в футболе, потому что отец об этом позаботился.
— М-м-м, — тянет она, шаря взглядом по моему лицу, — что это значит?
Я вожу указательным пальцем по своему бокалу:
— Так тупо об этом говорить. Но ни один приличный клуб меня не возьмет, это прямая цитата.
— У него правда есть столько влияния?
— Выходит, что есть.
Геля, положив руку мне на плечо, гладит большим пальцем по шее. Говорит:
— Что мы можем сделать?
— Не знаю. Мне кажется, что ничего
Я вздыхаю и хмурюсь, глядя куда-то в сторону. Давлю в себе вспышку гнева. Пересиливая себя, рассказываю Геле все, что произошло. Она слушает внимательно. и постоянно меня касается, будто старается показать, что она рядом. Закончив, я откашливаюсь и говорю: