— А ты? — спрашиваю тихо.
— И я, — отвечает Ваня.
Я разворачиваюсь к нему всем корпусом и своим натренированным боковым зрением окидываю его фигуру целиком. После школы он не переодевался. Легкая куртка, черная футболка, торчащая из-под пуловера. Голубые джинсы и гвоздь программы — черный фиксатор на ноге.
— Как дела? — говорю, лишь бы спросить хоть что-то.
— Нормально.
Мы все еще стоим слишком близко друг к другу, потому что он, очевидно, хотел меня напугать, а я не сделала шаг назад. Все мои рецепторы обостряются и в бешеном ритме поглощают непривычные ощущения.
— А у тебя? — спрашивает он и чуть хмурится.
Я вижу лишь намек морщинки между бровями, но мне и этого хватает, чтобы понять.
Поэтому внезапно признаюсь:
— Мне грустно.
Он смотрит на меня и молчит. Я не шелохнусь. Слишком желанна для меня эта близость. Аккуратно и очень тихо я вдыхаю. Слишком отдаленные нотки парфюма, которым он воспользовался с утра, легкий запах пота и густой аромат кожи Вани. Когда-нибудь он, возможно, меня убьет. Примерно через минуту, если Громов от меня не отойдет. Все это слишком для меня.
— Проводить? — спрашивает он, отступая наконец назад.
Я киваю и перевожу дух. Как хорошо, что я снова могу дышать.
Ваня оглядывается, засунув руки в карманы:
— Куда нам?
— На остановку. Не помнишь, где живет Бо?
— Помню. Сегодня пятница, подумал, вдруг ты не домой.
Я внутренне вся вспыхиваю. Ну что за дура! После видео с котом мне стоило сказать, что я еду на крутую тусовку или на свидание. Ну как я не догадалась?
Тут же решаю, что лучшая защита — это нападение, и едко интересуюсь:
— А тебе что, совсем нечем заняться? В пятницу вечером?
Вижу, как Ваня сжимает челюсти, и уводит взгляд в сторону:
— Не твое дело, Гелик.
Суровый тон режет мне слух, но я уже упала в чан с эйфорией, когда поняла, что Ваня собирается проводить меня домой. Тогда я давлю внутреннее сопротивление и безразлично бросаю:
— Окей, пойдем ловить автобус.
Иду вперед и маниакально прислушиваюсь к тому, как Ваня, прихрамывая, следует за мной. Боже мой! Боже мой! Громов Ваня сам предложил проводить меня! Это я с ума сошла или он?
Я бы совсем ошалела от счастья, если бы не его холодность по отношению ко мне. Я не совсем уж дура, кое-какие сигналы считывать умею. Не очень хорошо понимаю, почему вызвался довести меня до дома, точно не из-за внезапно вспыхнувшей симпатии. Может быть, просто не хочет домой?
Так же молча мы приходим на остановку, где неловко топчемся рядом друг с другом. У меня есть сто тысяч тем, которые я хотела бы с ним обсудить, но мой рот надежно запаян. Мне страшно, что он снова оттолкнет или проигнорирует. Поэтому, не проронив ни слова, мы заходим в автобус, садимся вместе около окна.
Я достаю телефон и начинаю листать ленту соц сетей, чтобы создать видимость хоть какой-то деятельности и куда-то деть руки.
— Любишь чужие фотки?
— Люблю, — отвечаю с вызовом.
Громов хмыкает и отворачивается обратно к окну.
Я едва успеваю отвести взгляд от его красивого лица, когда он говорит:
— Смотри-ка, бар. Сходим?
Глава 14
— С ума сошел? Нам по шестнадцать, какой бар?
Но Ваня уже подскакивает со своего места и за локоть поднимает меня. Не церемонясь, тащит к двери, и мы почти выпадаем на остановку. Я больно ударяюсь носом о его плечо, но смеюсь. Громов вторит мне своим низким смехом.
Он разжимает пальцы, но я как будто все еще их чувствую, даже через куртку. Смотрю на него, задрав голову. Красивый. Особенно когда смеется вот так искренне.
— Пойдем.
— Нам по шестнадцать, — упрямо повторяю я.
— Поэтому мы и идем именно сюда.
Начинаю понимать, о чем он, только когда заходим в маленький темный барчик всего на четыре столика. За стойкой, уткнувшись в своей телефон, со скучающим видом сидит девушка с таким вырезом на кофте, что я вижу цвет ее бюстгалтера. Когда мы подходим, я понимаю, что при желании могла бы пересчитать и цветочки на ярком кружеве. Нацеливаю испытующий взгляд на Громова, но он смотрит девушке четко в глаза и обворожительно улыбается.
— Здравствуйте!
— Добрый вечер, — она обреченно вздыхает.
Мы тут единственные посетители, и она явно не горит желанием работать.
— Нам стаут и вишневое, пожалуйста. Свежее?
— Обижаете, — она барабанит длинными ногтями по стойке, будто раздумывает, а потом все же говорит, — документы есть?
Громов зеркалит ее тон:
— Обижаете!
Он роется в рюкзаке очень убедительно, а потом разочарованно заключает:
— Забыл. Можно по фото?
— Вообще-то у нас так нельзя.
— Да бросьте. Нам с девушкой по девятнадцать, мы второй курс заканчиваем. Сегодня получили автомат за экзамен, хотели отметить. Неужели я похож на ребенка?
— Молодо выглядите, — бармен звучит уже не так уверенно, — а что за институт?
— Университет спорта, — брякаю я внезапно, — мы будущие физруки. Нам положено тренироваться. Тренироваться пить, в смысле.
За секунду молчания я успеваю испугаться, что влезла и все испортила, но потом девушка разражается таким громогласным хохотом, от чего ее грудь мягко колышется в вырезе кофты, и я сразу понимаю, что алкоголь нам продадут.
— Показывай фотку, — отсмеявшись, говорит она Ване.
Он открывает в телефоне какое-то изображение и демонстрирует барменше. Как, интересно, правильно? Бармен, барменша, барменка? Терпеть не могу феминитивы, если честно. Я бы скорее сказала «девушка бармен», если бы кому-то о ней рассказывала. И это тоже интересный момент. Раньше я бы уже строчила сообщения Арине, а сейчас мне хочется остаться тут, не отвлекаться ни на что, и совсем не думаю о том, чтобы разделить это с кем-то.
— А у вас фотография есть?
Я моргаю, возвращаясь из своих мыслей. И поправляю козырек кепки, улыбаясь:
— Я в паспорте отвратительно получилась, спрятала его в самый дальний угол.
Девушка заговорщицки подмигивает мне и берет бокал:
— Понимаю вас. У самой фото ужасное.
Когда мы с Громовым садимся за дальний столик, он говорит:
— Ну даешь. Врушка.
— А сам? — шепчу сдавленно. — Второй курс он заканчивает.
— Кто бы говорил, физручка!
Мы смеемся, склонившись над бокалами. И я делаю очередное открытие. Смех разбивает любую напряженность. Я чувствую себя как в детстве, когда нам с Громовым было просто весело вместе. Я была уже влюблена, но совсем не парилась, только смущалась из-за бесконечных шуточек наших родителей. В некоторой степени именно они привели нас в ту точку, где мы сегодня находимся.
— И, кстати, при таком раскладе ты бы заканчивал уже третий.
— Слишком долго объяснять, что я пошел в школу с шести и пропустил четвертый класс, — Громов закатывает глаза.
Я улыбаюсь и отпиваю вишневое пиво. Вкусно. С первых же глотков мне сразу кружит голову. Видимо, именно поэтому язык развязывается, и я спрашиваю:
— Ты подсматривал за тренировкой?
— А ты?
— А ты? Мы так долго по кругу можем ходить.
— Ну, подсматривал, — он опирается на спинку стула и прямо смотрит мне в глаза.
Кажется, мы еще никогда не были на этой ступени взаимоотношений. Что-то новое и, несомненно, интересное происходит. И даже если завтра мы вернемся в старую колею, я навсегда запомню этот вечер.
— Почему?
— Гелик, я уже говорил, что ты как бульдог?
— Кажется, что-то подобное я слышала, — саркастично изгибаю губы.
Ваня невесело усмехается:
— Ну зачем ты спрашиваешь. Должна же понимать.
— Просто кажется, что если ты скажешь это вслух, то станет как-то полегче.
— Окей. Мне тоже грустно. Довольна?
— Очень, — тяну я с улыбкой, — стало легче?
— Нифига.
— Слушай, я тебя понимаю, Вань, — я не так часто называю его по имени, поэтому сначала как будто пугаюсь этого звука из собственного рта, и чуть притормаживаю, — но…Но…
— Но? — передразнивает он меня.
— Но я не совсем понимаю, это правда так серьезно? Разве ты не можешь восстановиться и играть дальше?
Громов обводит указательным пальцем по краю своего бокала и морщится:
— Выходит, что не могу. У меня времени до семнадцати лет. Дальше выпуск из академии футбола и отсутствие серьезных перспектив. К тому же, у меня есть договоренность с отцом.
Тут он замолкает и делает несколько больших глотков. Я смотрю за тем, как движется его кадык, и думаю о том, что даже это выглядит красиво. Когда Бо станет видеографом или оператором, я слишком невнимательно слушала его полив про обучение, он сможет снять это эффектно.
Я насильно возвращаю себя в реальность. За маленький липкий столик странного бара.
Говорю:
— Договоренность? Какая?
— Если до семнадцати у меня не будет значимого результата, я завязываю с футболом и поступаю в универ.
— На юриста?
— С чего ты взяла? Об этом речи не было.
Я смущаюсь:
— Да просто выбрала самую популярную профессию. Имела в виду, что Вадим Антонович хочет для тебя какой-то нормальной работы? В общепринятом смысле.
— Да. Да, ты права. Юрист, врач, программист, хоть адвокат дьявола, только бы не футболист.
По лицу вижу, что Ваня храбрится, но ему действительно больно. Моя запредельная эмпатия к этому парню бьет меня в темечко. Все тело отзывается сочувственной печалью.
Чтобы протолкнуть горький комок ниже по пищеводу, пью свою вишневое пиво. Теперь оно с привкусом горькой откровенности.
Наконец говорю:
— Он ведь сам агент? Футбол его кормит, он им живет.
— И потому считает гнилым бизнесом.
— Вау. То есть, я вроде слышала что-то такое от него на наших семейных сборищах, но не думала, что он говорит об этом настолько серьезно.
— Более чем, — Ваня растирает ладонями лицо и поднимает на меня болезненный взгляд, — думаешь, классно иметь отца, успешного футбольного агента, одного из лучших? Который начисто игнорирует сына футболиста? Разве это не значит, что он считает его абсолютно бесперспективным? Он не просто мне не помогает. Он мне мешает.