Уже дома, на узле связи, мы с Карташовым сдаем автоматы и молчим. Ряба с Лыковым уходят в машину, лопать сух-паи и офицерский харч, который остался почти нетронутым, а мне не до этого. Карташов открывает ящик со снаряженными магазинами и спрашивает:
— Ты всегда свои магазины берешь или дежурный по роте боезапас готовит?
— Да как обычно, кто дежурит, тот разгрузки и снаряжает, я только проверяю с утра, чтобы ничего не забыли.
— Все ясно, — Карташов лезет на дно ящика и достает магазин с патронами, внимательно его разглядывает и отдает мне. — Ну, как ты думаешь, сколько он уже в таком состоянии тут лежит, лет пять — не меньше
Я смотрю на магазин и вижу на гильзах уже проступившие пятна коррозии.
— В общем, ясно, — говорит Карташов. — Я себе беру вот эти пять, буду сам патроны маслом обтирать и пружину в магазине. Советую сделать то же самое, а вообще дам команду в роте — надо на магазины бирки присобачить с фамилиями, тогда и не будет таких неприятностей. Хотя сегодня оно и лучше, что так все вышло. И мы снова замолкаем. Я ухожу на узел связи и сажусь в курилке. Начинается «обратка». Сначала задрожали руки, я затягиваюсь дымом еще глубже и смотрю в одну точку. Из штаба на узел зашел отец Сергий, и в таком состоянии сразу же увидел меня. Я его не сразу и заметил. Священник присел рядом, помолчал, потом спросил, случилось чего, может?
— Да, так…
Я попытался отшутиться, и тут мне неожиданно стало смешно. Я бы мог рассказать, что дико устал от сероводородной вони бочки с водой, я устал от взрывов и очередей, к которым уже привык, будь они неладны, устал от этих чужих руин, где только смерть, горькая пыль и страх. И я здесь хотя и живой, но почти не чувствую запаха сигарет, вкуса еды, я почти забыл, какого цвета небо, потому что не помню, когда в последний раз думал об этом. И я не говорю ни слова, только смеюсь все громче.
Отец Сергий приглашает меня в свою церковную палатку и там осторожно расспрашивает, что сегодня произошло. Но осторожничает он зря. Все ведь благополучно. Я рассказываю ему про девять месяцев своей жизни, про первый подрыв в начале декабря, когда в первом батальоне пожалели солярки и повезли дембелей на броне, а взрыв разметал их кого куда. Про Филимона, про птицу с когтями в высоте, которая летает и смотрит на нас своим цепким взглядом, про Карташова и сегодняшний случай с автоматом.
— Ты хоть понимаешь, что сегодня произошло? — выслушав, спросил отец Сергий
— В рубашке родился, понимаю
— Это ты зря себе приписываешь. Просто Господь не допустил, чтобы ты погиб, и командир ваш, и лейтенант твой, как его, Карташов?
— Да.
— Именно сегодня утром ваш дежурный по роте почему-то именно на эту спецоперацию достал тебе магазин с самого дна ящика, и ты решил пристегнуть именно его и именно в этот раз. И не погубил душ. Они хоть и бандиты, но тоже живые, им свой суд будет. И все, кто рядом с тобой был, — тоже живы. И командир, который отдал приказ, в том числе. Ты откуда родом будешь?
— С Урала, из Оренбуржья. Город Орск. Он и в Европе, и в Азии. У нас там сейчас вся степь в тюльпанах.
— Знаю-знаю, холодильник такой был у меня, — улыбается батюшка, — а тебе пора вырасти. Вот прими как данность, что до сегодняшнего дня ты был ребенком, несмышленышем, а сегодня неожиданно понял, что уже вырос, что мир намного шире, чем рассказывали мама, папа и командиры. Что в нем, помимо человеческой воли, всех мыслимых грехов и грязи, есть еще и свет. И сегодня вышло так, что один лучик упал на всех вас. Подумай об этом, а когда будешь уже дома, сходи в церковь, посмотри в глаза священникам, и к которому сердце потянет — иди. Исповедуйся, как на духу все выложи, и прощайся с оружием. Не просто сдай в оружейку, а именно попрощайся. Это совсем не игрушки даже для больших детей.
После этого разговора меня неожиданно отпустило. Я и так, и сяк перебирал в уме все возможные варианты, и выходило все именно как необъяснимое стечение разных обстоятельств или одна большая закономерность. Цепочка чьих-то халатностей превращается в могучее течение. Оно выносит нас либо на мель, откуда можно легко выйти на твердую почву, либо на середину реки, где ты лучше всего виден когтистому хищнику в высоте.
Утром я встал бодрый духом и после завтрака пошел на узел связи. Ряба сегодня едет в Ханкалу и сияет улыбкой. Для него это пока военная романтика, его захватывает адреналин и дух приключения. Пусть, не буду ему ничего говорить. Я-то точно знаю, что это до первой переделки. Потом будет апатия и страх выходить за территорию КПП, который через два дня сменится необъяснимым влечением к опасности, он начнет опять проситься на выезды, запустится та самая военная программа в человеке. Чистая биохимия: адреналин расщепляется на эфедрин — сначала после боя тряска в руках и смех, потом дикая депрессия, и все по новой. Круг замкнулся. Но программа работает, здесь главное не терять головы и осторожности, иначе система очень быстро придет в полную негодность из-за внезапного острого отравления свинцом или куском железа, и этому несказанно рады будут только черви. Но мне становится не по себе от мысли, что эта программа не остановится и на гражданке, и как дальше жить, я пока себе представляю очень и очень слабо.
На узле меня ждет новость. На шестое мая назначена наша партия. Это услышал и наш человек-гора, начсвязи Юшин:
— Значит так, — говорит он, — если уже есть конкретный срок, то поступим следующим макаром, завтра ты, — он показывает на меня пальцем, — в крайний раз выезжаешь с разведкой на спецоперацию, после этого все на сохранение, я смотрю, бойцы уже хорошо поднатаскались, справятся. Едете в Заводской район. Там раньше проходил передний край и лесополоса до сих пор заминирована, но дороги «чистые», потому шаг влево — шаг вправо может плачевно кончиться. Так что давай, сделай свой дембельский аккорд красиво, и осторожнее там, осторожнее.
— Отработаю в лучшем виде, товарищ подполковник.
Дежурный по роте разбудил меня еще до рассвета. Молодой сержант сказал, что от оперативного из штаба пришла команда — поднимать всех, кто выдвигается на спецуху, и через двадцать минут построение. Это означало только одно: операция будет серьезная, и во избежание утечки информации решение о выдвижении на час раньше было озвучено непосредственно перед выходом. БМП сегодня тоже не идут, от них много лязга. Вот уже почти бесшумно из парка выруливают БТР, фары не включают. Регулировщик с фонарем направляет их в предрассветных сумерках. Вот уже в своих маскхалатах-афганках и шлемах-куполах с щупами, миноискателями и собаками идут саперы, откуда-то из темноты выруливает два взвода махры — у них с собой два РПГ и пара АГС, появляется и отделение РХБЗ со «Шмелями» — это вообще оружие серьезное, недаром их никто не хочет сажать в свой БТР. Но вот уже невысокий подполковник пресекает ропот и волевым решением определяет огнеметчиков с пехотой. Подпол — это Аристархов, начальник разведки бригады, — приземистый, бесцветный, с водянистыми ледяными глазами, почти как и все разведчики. Если он сегодня старший — это означает только одно: будет зачистка какого-то района. Колонна техники строится и глушит двигатели. Последняя проверка, перекличка по боевому расписанию. Команда «по машинам», топот пары сотен ног, стук люков и каблуков по броне. «Заводи», теперь уже включаются фары, за КПП вся колонна набирает скорость. Пока идет вполне привычная работа: ориентиры, точки, радиообмен. Центральное боеуправление отвечает заспанным голосом сослуживца Рамиля Губайдуллина из нашей роты. Кажется, он вообще живет на ЦБУ — приходит, когда все уже спят, при подъеме роты его никогда уже нет. Питается он тоже по обстановке, потому очень тощий, но голова у него работает отлично. Сейчас он принимает от меня контрольные точки и передвигает флажки на карте, а дежурный по артиллерии передает все сведения в дивизион. В случае чего нас прикроют, вся карта покрыта метками высот и точек целей. Вот уже появились в рассветном тумане промышленные силуэты нефтяного завода. Ехать осталось совсем немного. Колонна тормозит на окраине пригорода, махра рассыпается, занимая оборону. Впереди дорога перекрыта старым «Уралом». По глазам Аристархова вижу, что ему это все очень не нравится. Он отправляет меня вместе с саперами проверить машину, и пока мы приближаемся, я передаю в наш БТР, чтобы включили «Пелену». Через секунду в наушниках раздается скрежет, система радиопомех заработала, чтобы не лопнули перепонки, включаю режим шумоподавления. Саперы очень быстро проверяют машину, самые «популярные» места для закладки взрывчатки чистые. Мы расходимся в шахматном порядке по обочине, и я машу рукой водителю головного бронетранспортера. Он дает по газам, и стальной нос мнет шасси «Урала», а еще через секунду с металлическим глухим стоном и треском древесины он заваливается на бок и переворачивается в овраг. Дорога чиста. Начальник разведки отправляет наш дозор вперед. Я иду в среднем звене. Впереди Бабай и молодой, стажируется. Вот боец замедлил ход и застыл как вкопанный. Он поворачивается к башкиру Бабаю и ничего не может сказать, только показывает пальцем куда-то на обочину, через пару секунд к нему возвращается дар речи, но боец заикается:
— Ф-ф-ф-фугас, в-в-вон!
Бабай поднимает вверх руку и направляется к поваленному бетонному столбу на обочине. В следующую секунду из мелкого лесняка в пятистах метрах звучат щелчки выстрелов, тонкий свист и с дерева рядом полетела щепа, земляные фонтанчики взвились на обочине, а из асфальта выбились искры. Мы падаем в щебень и пыль, по нам работают. Передаю по станции обстановку и получаю приказ — обозначить целеуказание. Смотреть, смотреть в оба! Вот еще очередь, вспышка и пороховые газы шелохнули листву, засек. Теперь лишь бы заметили коробочки. Передаю наводчикам, чтобы следили за трассой, и посылаю в лесняк две длинные очереди. Теперь надо сматываться с этого места, и, я как при отжимании, встаю на руки и несколькими толчками от земли смещаюсь вбок, перекатываюсь. И вот уже заработали крупнокалиберные КПВТ с коробочек. Над мелкими деревцами вдали в воздухе зеленая каша из листьев, опилок и каких-то ошметков, занимается огонь. Но скорее всего тот, кто стрелял, уже ушел из лесопосадки.