– Почему именно она? – вредным голосом спросил Илья.
– Потому что она вчера весь вечер ко мне подлизывалась! Такая заботливая была: хотите, Никита Андреевич, это, хотите то. Выходной день, а она никуда уходить не хотела, насилу выпроводил ее.
– Так уж и не хотела? – Шахновский некрасиво сморщил нос.
– Да, не хотела! Я еще подумал: что это она вдруг такая вся из себя добренькая стала? А мне как раз хотелось в одиночестве побыть, гнал я ее, а она все причины находила, чтобы остаться, вертелась поблизости, насилу выпер ее, такси даже заказал. Теперь все ясно! Она так себя вела, чтобы незваных гостей в дом впустить. И снотворное в стакан с виски она мне подмешала, я ведь выпил совсем немного, но колбасить меня начало конкретно.
– А Зинаида Федоровна с Петровичем?
– Они уехали раньше Глашки. У них вчера какое-то торжество было. Кажется, годовщина брака.
– Кажется, годовщина брака! – передразнил Шахновский. – Видали! Ты как с персоналом своим обращаешься? Никакого участия в судьбе служащих.
– Я плачу им деньги! – взвился Никита Андреевич. – Короче, Петрович с Зинаидой уехали домой вечером. Но на них я не думаю. Зачем им хорошее место терять? Это Глашка до денег жадная, а Зинаида с Петровичем – нет. Им главное – спокойная жизнь, они приятные, милые люди. В доме у нас работают довольно давно, зарекомендовали себя только с хорошей стороны. Нет, не верю. И потом, это Лилины родственники.
– Замечательно! А что, если…
– Заткнись! – с угрозой процедил Верховцев. – Ни слова про Лилю. Какой я идиот! – схватился за голову Никита. – Охрану свою в субботу отпустил, хотел с Лилькой наедине побыть. Ребята ведь настаивали, чтобы меня телохранитель даже дома страховал. Нет же, я решил, что в охраняемом поселке мне ничего угрожать не может. Вот тебе пожалуйста! От собственной горничной под дых получил, продалась и меня продала. Все меня предали! Гады!
– Глашка не виновата, – застенчиво доложил Илья.
– Откуда такая уверенность, друг мой? – с подозрением взглянул на него Никита.
– Во-первых, не забывай, что Глафиру моя маман рекомендовала, а она плохого не посоветует.
– Вот кому надо «спасибо» сказать! Софье Павловне! Погоди, Шахновский, а почему я об этом не знаю?
– Я думал, ты в курсе, – удивленно пожал плечами Илья. – Глашка, когда в Москву приехала, у маман моей вначале трудилась и в мастерской жила. Даже что-то калякала на холстах, маман ей уроки давала за то, что она веником машет. Прикинь, Глафира – художница! – хихикнул Шахновский.
– Угу, от слова «худо», – скривился Верховцев. – Понял, почему я не в курсах. Мы тогда только с Лилькой поженились, и она, как прилежная хозяйка, персонал сама тестировала на профпригодность. Я только паспорта проверил и договора оформил. А почему Глашка от Софьи Павловны ушла?
– У маман случился творческий кризис, она всех разогнала и заперлась дома на несколько месяцев. Творчество – это дело такое, башню от него сносит периодически. Ладно, колюсь! Глаша уходить не хотела, потому что я позвонил и просил ее за тобой приглядеть. Не нравилось мне твое душевное состояние. Прости, снотворное она по моей просьбе тебе дала.
– Ах ты мать Тереза, твою мать! – скаламбурил Верховцев. – И после этого ты еще меня алкашом называешь? Да ты хоть понимаешь, что я… Что ко мне… Ладно, опустим эту тему.
– К тебе кто-то тоже должен был приехать? – поднял бровки Шахновский. – Поэтому Глафиру ты так настойчиво из дома и гнал? Кто должен был к тебе заявиться, Никита? Охрана сказала мне только об одном пропуске.
– Потому и сказала, что никто ко мне не должен был приехать! Еще раз повторяю: мне хотелось побыть одному, музыку послушать, подумать как следует обо всем, а ты мне весь кайф обломал, гад такой!
– Тебе надо было выспаться как следует, – попытался оправдаться Илья. – А когда ты уснул, Глаша уехала, вернулась только под утро. – Шахновский смущенно посмотрел на друга. – Не кати на нее бочку, она со мной эту ночь провела.
– Бабник хренов!
– Мне просто было одиноко, – вздохнул Илья. – Ладно, надо придумать, что с трупом делать, потом в деталях разберемся. Как же я слежку не заметил, лох! Ведь эта тварь за нами от самого дома Зимина следила. Это же надо, покойника из земли выкопать! Никакого уважения к мертвым, – прокряхтел Илья, заворачивая труп в покрывало.
– Согласен, никакого уважения к мертвым, и к живым тоже, – прокряхтел Верховцев, помогая другу. – Слушай, Шахновский, у меня идея! Я, начиная дом строить, заложил в проект бойлерную. А потом к участку газ провели, и всю систему пришлось переделывать. А котельная с печкой осталась на случай сильных холодов. Котел там у меня угольный и даже уголь остался…
– Ты чудовище, Верховцев! – печально изрек Шахновский и заинтересованно спросил: – А он в котел влезет?
– Впихнем! – воодушевленно заявил Никита и бодро поволок одеяло с трупом по лестнице вниз.
Илья тоже воодушевился – идея, посетившая голову Верховцева, решала очень многое: нет трупа – нет проблем, ну почти нет. Но чем дальше они продвигались к импровизированному крематорию, тем все более ужасной им казалась эта затея. Даже выпитый алкоголь не помогал. Но отступать было некуда.
Металлическая дверь в старую бойлерную была завешана бархатным красным знаменем с морщинистым изображением дедушки Ленина. Верховцев, еще учась в школе, спер знамя из актового зала в знак протеста против засилья… Засилья конкретно чего – он уже не помнил, но скандал получился грандиозный. Завуч, очкастая мымра, носилась, как взбесившаяся курица, по школе, директор вызывал на ковер каждого ученика, ужом вползал в доверие, пугал, устраивал допросы с пристрастием, происшествие грозило вылиться в ЧП районного масштаба, но – не вылилось. После закрытого педсовета вдруг все стихло. Ученикам было объявлено, что злоумышленник раскаялся и вернул стяг на место. Все поверили и кинулись в актовый зал: посмотреть на вновь обретенное сокровище. Никита тоже кинулся и некоторое время пребывал в состоянии легкой шизофрении, потому что никак не мог взять в толк – как знамя могло оказаться в актовом зале, если он лично спрятал его на чердаке собственного дома? Потом Верховцев понял суть фокуса: опасаясь серьезных неприятностей и увольнений, руководство решило дело замять и не выносить сор из избы, и знамя аккуратно подменили, что, собственно, и спасало Никиту от смерти, то бишь от вылета из состава учащихся в 24 часа. Теперь даже страшно было представить, чем мог обернуться для него этот глупый поступок! В лучшем случае действительно – исключением из школы, а в худшем – колонией для малолетних преступников. Знамя, завернутое в полиэтилен, пролежало на чердаке пару лет в старой ржавой трубе, потом Никита набрался смелости, притащил его в квартиру и повесил на стену.
Никита аккуратно снял знамя с крючка, открыл дверь и включил свет. Неоновая лампа нервно замигала. Пыль защекотала нос, Шахновский громко чихнул, звук чиха эхом запрыгал по комнате, отскакивая от кафельных стен. Никита тоже чихнул, матюгнулся и попытался содрать с лица липкую паутину.
Ношу втащили в бойлерную, положили на пол, развернули покрывало, но тут же замотали тело обратно. В мигающим голубоватом свете лицо покойника казалось живым и оттого особенно ужасным.
– М-да, Верховцев, у тебя явно что-то с визуальным аппаратом, – почесал макушку Илья, озадаченно оглядев котел. – Расскажи мне, родной, как ты планировал его впихнуть в эту дырку?
– А может, все-таки он туда…
– Не влезет он туда! – разозлился Шахновский, беспомощно огладываясь по сторонам.
– Сходить за бензо…
– Надо что-то другое придумать! – остановил крюгерские фантазии друга Илья и глубоко задумался.
– Тогда, может, просто углем его завалим? – ткнув пальцем в гору полезных ископаемых, сваленных в старую чугунную ванну, предложил Верховцев. – Или лучше… лучше уголь вытряхнем на пол, его положим в ванну…
– Хорошая идея! – оживился Шахновский. – У тебя случайно не найдется в доме парочки бутылей с серной кислотой?
– Совсем ты уже! – на этот раз не выдержал такого кощунства Верховцев, в очередной раз покрутил пальцем у виска, выругался и сплюнул на пол.
– Можно подумать! – съехидничал Шахновский и немножко обиделся: как расчлененкой заниматься, так это ничего, а как… тут он вспомнил, что химичка в школе Верховцева больше всех чморила, и обижаться перестал: что поделаешь, раз воспоминания об этом предмете у друга остались весьма болезненные.
– Нету у меня серной кислоты, а жить отчего-то очень хочется, – буркнул Никита Андреевич. – Вываливай уголь, а я пока известь принесу. В каком-то фильме я видел, что покойников известью посыпают.
– Не пойдет. Нет, не пойдет! Если его начнут искать в доме, то в первую очередь – здесь. Надо такое место подобрать, чтобы и в голову не могло прийти… – Шахновский со всей силы шмякнул себя по лбу. – Придумал! – заорал он. – Понесли его в гостиную. Спрячем его там.
– Обалдел! – с сомнением заявил Никита, но спорить не стал.
Илья всегда отличался умом и сообразительностью. Однако, когда они перетащили труп в гостиную, Никита сильно усомнился в сметливости друга.
– У тебя есть кошка? – поинтересовался Шахновский.
– Какая кошка! Ну, какая кошка? Когда кончится этот кошмар уже! – взвыл Верховцев, глянул на труп и затопал ногами. – Не могу больше! Не могу! Ненавижу тебя, Саша Зимин! Чтоб ты сдох!
– Он уже… того, – тактично напомнил Илья и уточнил: – Кошка-якорь мне нужна, дебил, и длинная крепкая веревка. Или крюк какой-нибудь. Ясно теперь?
– Теперь ясно, – кивнул Никита. – Ты хочешь труп Зимина над потолком повесить, как икебану?
– Икебану над потолком не вешают. Внушаю: неси веревку и кошку. Времени нет! Спрячем труп в камин. Скинем веревку со второго этажа, через трубу, кошкой подцепим тело, подтянем вверх, будет висеть между первым и вторым этажами.
– Шахновский, ты чего, офанарел?! Андерсена начитался! Он что тебе, Санта-Клаус, блин?! Ты голову свою тупую в камин сунь и посмотри, какого диаметра дымоход! – заорал Никита, схватил Илью за шкирку и пихнул к камину, чуть не треснув его лбом о мраморную отделку.