— Все это очень опасно.
— Опасности подстерегают повсюду.
— Я не уверен в том, что вы достаточно хорошо ее знаете… Я имею в виду, знаете ее сердце… чтобы ставить такой радикальный диагноз.
— У хирурга на поле боя мало времени на поэзию.
Они вышли на почти опустевшую Грасмаркет, под ногами у них собирался туман.
— Но если у нее действительно такое мощное воображение, как вы говорите, — возразил Канэван, — то опасности подстерегают и других. Чем больше вы ее волнуете, тем сильнее она захочет отомстить.
— Не вижу серьезных оснований для подобных опасений. После нашей первой встречи не произошло ни одного убийства.
— А вы сами? Если подойти слишком близко к дьяволу, о котором вы говорите, разве он не может подобраться сзади и ударить когтями?
— Она не испытывает по отношению ко мне настолько враждебных чувств.
— Она сейчас плачет и, вполне вероятно, оскорблена.
— Она не перенесет эту оскорбленность в сны.
— А вот в этом-то, — заметил Канэван, — и заключается дефект вашей теории. Потому что дьявол, о котором вы говорите, не есть продукт ее снов. Люди видели его, когда Эвелина не спала. Вы наверняка слышали о чудовищном призраке на ночных улицах.
— Массовый психоз, вызванный атмосферой страха.
— Да? А как, интересно, вы расцените мое собственное свидетельство? Потому что я тоже собственными глазами видел зверя. — И когда Макнайт насмешливо нахмурился, прибавил: — Да, прошлой ночью с моста Георга IV я видел некое создание, и уверяю вас, это был не сон.
Макнайт вздохнул:
— Полагаю, вы подробно рассмотрели это создание? Во всей его красе?
— Я видел его мельком, — признался Канэван, — оно как раз заворачивало за угол. Но не может быть никаких сомнений в том, что я его видел.
— Иллюзия, — не сдавался Макнайт, когда они проходили зерновые ряды.
— Нет, оно было абсолютно реальным, — сказал Канэван. — Я встретился с Эвелиной, мы разговаривали и оба его видели.
Макнайт моргнул.
— Вы говорите, что встречались с Эвелиной?
— Да.
— Вы утверждаете, что находились рядом с ней и она бодрствовала?
— И называла зверя фонарщиком.
Макнайт засопел.
— И вы не могли сказать об этом раньше?
— Я ждал. Исключительно в ее интересах.
— Очень удобно.
— Остаюсь при своем.
Макнайт подумал и тряхнул головой.
— Но это нелепо, неужели вы не понимаете? Вы утверждаете, что видели зверя, когда Эвелина была в полном сознании?
— Видел.
— Но мы же знаем, что он разгуливает только в ее снах.
— Я знаю то, что видел, — сказал Канэван. — И странно, что именно вы называете что-то нелепым.
Макнайт остановился недалеко от того места, где раньше проходили публичные казни.
— Вы сами спали, — решил он. — Вот и объяснение.
— Уверю вас, я бодрствовал.
— Тогда сон был очень живым.
— Это был не сон.
— Дьявол не может существовать вне ее снов.
— Его влияние на реальность вне ее снов безусловно.
Вдалеке раздался крик ужаса.
— Нет. — Макнайт обернулся на залитую туманом Грас-маркет. — Метафизика, конечно, сложная штука…
— Сомневаюсь, что дьявол подчиняется законам вашей метафизики.
— Неужели же вы не понимаете? — спросил Макнайт, когда раздался еще один крик, которому они опять не придали значения. — Принять то, что вы говорите, значило бы отказаться от всех моих выводов. Мир погрузился бы в хаос.
— Мир, созданный вами, — напомнил ему Канэван, — и отражающий ваши желания.
— Нет, — покачал головой Макнайт и пошел на риск. — Вам, в вашем нынешнем состоянии, следует быть осторожнее, а то совсем запутаетесь, — отчитал он своего друга.
— А каково мое нынешнее состояние?
Макнайт вздохнул.
— Не имею ни малейшего желания оскорблять вас, — сказал он, — и это, разумеется, не мое дело. Однако я не могу не чувствовать, что…
Но не успел он закончить, как они вдруг услышали какофонию духовых инструментов, наводящую на мысль о седьмом трубном гласе Откровения.
В эти последние мгновения Макнайт испытал странное чувство вины, будто он заклинаниями собственного скептицизма призвал дракона. Они с Канэваном синхронно повернулись, и, застыв на месте, профессор посмотрел на цветущие облака тумана, странным образом чувствуя себя микроскопической частицей и беспомощно прислушиваясь к ужасным звукам — чудовищному тяжелому дыханию и страшному шуршанию шелка и кожи, — которые эхом раздавались на площади и приближались к ним вместе с выталкиваемым воздухом и жаром адского дыхания.
«Я вызвал Зверя, — обреченно подумал Макнайт, — и он пришел за мной».
Резко, как театральный занавес, взмыл туман, и, поскольку времени оставалось, только чтобы бросить мимолетный взгляд на невиданную несущуюся на них апокалиптическую фигуру, Канэван метнулся вперед и оттолкнул друга в безопасное место.
Но Зверь не стал набрасываться на них. Кажется, даже не заметив их, он пронесся мимо, окутанный туманом, и устремился в логово, оставляя за собой гигантские волны тлеющих углей, раскаленного воздуха и зловоние скотобойни. Макнайт и Канэван так толком и не рассмотрели его. Не имея ни единого шанса сделать хотя бы один вдох в оставленном Зверем вакууме, они видели, как он, выставив мощный горб спины, свернул за фонтаном Бау-Фут направо и без колебании направился к Каутейт.
Они постояли ровно столько, чтобы смущенно взглянуть друг на друга — а Макнайт, тот даже отчаянно, не поднимая трости с земли, — затем стряхнули нелепую растерянность и рванули вдогонку.
Кое-кому из прохожих удалось отскочить, тех, кто не успел, накрыло, и вдоль пути Зверя слышалось тяжелое дыхание людей с застывшими от ужаса лицами. У входа в трущобы ирландец остановился, и когда профессор догнал его, они увидели, как огромный дракон катится вниз по склону, рассекая тьму и спертый воздух, расшвыривая скорняков и продавцов спичек, сминая огонь костров в комок визга и остановившегося дыхания. Пробравшись сквозь ночь, туман, самые границы вероятного, он на какое-то время затаился под пролетом моста Георга IV, а затем шмыгнул в улочку, как какое-то невероятных размеров насекомое.
Канэван что было сил бросился за ним по засалившейся мостовой и на перекрестке увидел, как Зверь с хрустом ползет вниз по улочке. Макнайт, отрывисто дыша, догнал ирландца, и они восхищенно наблюдали жуткое зрелище — примерно в двадцати ярдах от них тварь, скрючившись, ввинчивалась в темное отверстие в стене.
— Убийца! — невольно вскрикнул Макнайт, когда они забежали на улицу. — Гонитель!
Они были в пяти ярдах, когда Зверь поднял свою величественную голову и посмотрел на них; его морда светилась каким-то неестественным светом.
Для Канэвана это было узнавание. Для Макнайта — то, что он искал всю свою жизнь. Для обоих он стал началом эры страха.
Зверь громыхнул, выпустил пар и как мокрица протиснулся в щель, послышался хруст костей и шелест ткани. Затем последовал выброс серы и гнили, далекий звук лязгающих цепей, мучительные стоны, и пахнуло жаром, как из сталелитейной печи. С грохотом опустились ворота, дракон соскользнул вниз и с рыком неземной боли надежно укрылся в своем пристанище.
Канэван остановился перед искореженным проемом ворот — из-за вони едва можно было дышать, лицо горело. В тусклом свете едва угадывалась опускная решетка.
— Куда они ведут? — спросил он Макнайта, осторожно ступив во мрак, и потряс решетку.
Но ворота были неприступными, как и все в Эдинбургском замке. Зверь был крепко, верно упрятан в своем подземном мире.
Они вернулись и, тяжело дыша, вывалились на Каугейт, в мерзкий мир подонков, вдруг давший им ощущение защищенности, о которой можно только мечтать. Безмолвно постояли посреди клубящегося дыма и тумана, между разбросанными тлеющими углями и лужами рыбьего жира, пытаясь избавиться, хотя бы на мгновение, от смотревшей на них морды, но остаточное изображение было таким ярким, что его вряд ли бы стерла и столетняя буря.
Глава 19
«Это была миссия, и я чувствовал себя всецело правым», но на самом деле он чувствовал себя глубоко, невыразимо разбитым, пот холодил лицо, бешено, как лунатик в клетке, билось сердце. Сбоку шли Прингл и констебль в штатском, они втроем направлялись на Кэндлмейкер-рау, и Гроувс все время покашливал, пытаясь найти в себе хладнокровие, мужественность, негодование — что угодно, лишь бы это вытеснило страх.
— Знаете, что говаривал добрый волынщик Макнэб? — сказал он, чтобы обмануть нервы.
— Что же он говорил? — спросил Прингл.
— Что у загнанной в угол собаки есть одна секунда, чтобы решить, станет ли она тигром или зайцем. Одна секунда. И знаете, как поступит самый великодушный охотник? В эту секунду?
— И как же, сэр?
— Он поможет собаке принять решение — любое. Потому что ужасно не само решение, а момент его принятия.
— Да, — не сразу сказал Прингл.
— Вы понимаете меня? — не отставал Гроувс. — Нельзя, чтобы она опомнилась. Мы должны вовсе не дать ей этой секунды. Поэтому я и взял вас.
— Да.
Они подошли к ее дому в темноте, под бегущими облаками. Гроувс сначала жестом указал в сторону прачечной, но она оказалась пуста. Они вернулись и целеустремленно начали подниматься по путаным маршам лестницы. С каждым скрипом ступенек Гроувс чувствовал, как у него сжимаются внутренности, а руки беспомощно дрожат. Он волновался так, что если бы был один, то мог и передумать. Мог отступить. Потенциал сил, с которыми он вступил в борьбу, был огромен. И на самом деле он взял с собой Прингла и констебля, чтобы заставить себя действовать, чтобы сделать отступление слишком унизительным, унизительным до невозможности решиться на него. Он собирался сойтись лицом к лицу с гражданкой Тодд и вытрясти из нее всю правду. Или по крайней мере запугать, чтобы она выдала себя и попалась в одну из расставляемых им ловушек. Но все это так тонко.
— Дубинки наготове? — спросил он, когда они подошли к ее жутковато выщербленной двери. — Прекрасно. Тогда давайте не будем тратить время попусту. Давайте исполним свой долг. Давайте не будем колебаться и не будем отступать. Давайте выполнять свой долг во имя Господа.