Две волны сталкиваются, взрываясь пеной, поднимают утлую лодчонку и бросают к берегу. Когда она опускается, Коннор успевает глянуть на девочку, которая полными надежды глазами смотрит на него поверх одеял.
— Я не брошу тебя, малыш, — выдыхает он первое доброе слово, услышанное ею за много недель.
Он изо всех сил работает веслами. Лучи маяка прорезают туман и дождь. Вдалеке гудит корабль. Маленькая лодка вздымается и опускается вместе с похожими на горы волнами, и скоро они уже различают мерцающие фонари на берегу.
— Уже близко, — говорит Билли Коннор. — Я не брошу тебя. Мы найдем тебе новый дом, обещаю.
Но едва он успевает произнести эти слова, как жестокая волна обрушивается на лодку и затягивает ее в бездну.
— Никто не мог выжить, — сказала Лесселс, как бы все еще отрицая эту возможность. — Они нашли фуражку смотрителя, ее вынесло на берег, а лодку просто разнесло в щепки. Невозможно после такого остаться в живых. Мы молились за нее и не говорили о ее душе, так как вовсе не собирались ненавидеть ее.
— Но не все считали, что она погибла, — твердо сказал Гроувс. — Авраам Линдсей…
— Да, — согласилась Лесселс. — Линдсей говорил, что знает ее лучше, что сила в ней была с самого начала, а теперь прибавилась еще и сила Зверя. Он не верил, что она так легко может умереть, и напоминал нам, что тел не нашли.
— Но вы предпочли остаться при своем мнении.
— Да.
— Потому что не могли жить с мыслью, что она жива.
Ее как будто застигли на месте преступления.
— Из-за того, что вы с ней сделали. Ведь это самое главное.
В комнате повисло виноватое молчание.
— О чем это вы? — вмешался Флеминг. — Что вы имеете в виду? Что вы с ней сделали, мадам? Против вас выдвинуто серьезное обвинение, и будет лучше, если мы узнаем все сейчас, это в ваших же интересах.
Она покраснела и попыталась собрать все свое мужество, необходимое для признания.
Лодка перевернута. Ее разносит в щепки. Смотрителя нигде не видно, а маяк похож на далекий обелиск. Девочку поднимают и опускают волны. Она начинает тонуть в мерзлой воде, а потрясение настолько велико, что девочка уже хочет умереть.
До сегодняшней ночи море было для нее лишь отвлеченным понятием. Что-то она читала в книгах, что-то видела мельком, с большого расстояния, и слышала шум волн, разбивавшихся о стены маяка.
«Ты не умрешь, малыш».
На нее надвигается еще одна громадная волна. Когда вода ударяет Эвелину, как карающая длань, она закрывает глаза. Из рук вырывает и относит волной обломок лодки, море поглощает ее.
Во рту морская вода, соль разъедает раны, она с головой погружается в пузыри и черноту. Но под водой удивительно тихо. Луч маяка коротко прорезает набегающую волну и освещает призрачную фигуру бесчувственного Билли Коннора, опускающегося в глубину, как будто кто-то тянет его на веревке.
«Ты не умрешь, малыш».
Она не знает, откуда у нее берутся силы, но вдруг понимает, что нужно действовать. Она начинает бить ногами и руками, лягаться, пинаться, сначала из протеста, но вскоре для того, чтобы проложить себе путь к поверхности.
«Ты не умрешь…»
Она вырывается на поверхность, кашляя и хватая ртом воздух. Волна поднимает ее к слабо освещенному небу, и она различает мерцание береговых огней. Она никогда прежде не плавала и не имеет представления, откуда берутся ясные воспоминания.
Она пробивается сквозь воду, как Робинзон Крузо.
Макнайт вздохнул с облегчением.
— Девочка спасена, Эвелина?
— Девочка жива, — подтвердила Эвелина, как бы удивившись этому.
— Семья смотрителя?.. Это они ее нашли?
— Смотрителя… — Она кивнула и нахмурилась, вспомнив судьбу славного смотрителя.
— А они — семья смотрителя — ее куда-то увезли?
Она кивнула.
— Здесь оставаться небезопасно, они это знают. Ноу них есть родные… в Ирландии?
Она опять кивнула.
— И за девочкой там хорошо смотрят. Она поправляется и растет.
У Эвелины навернулись на глаза слезы.
— Все хорошо, — сказал Макнайт. — Кроме того, что она ничего не может забыть, правда? Она хочет стереть все из памяти, но какая-то сила внутри этого не позволяет.
У Эвелины задрожал подбородок.
— Потому что на маяке случилось что-то ужасное. Такое, что нельзя выразить словами. С маленькой девочкой что-то случилось, верно?
Она пристально посмотрела на мерцающее пламя, и ее зрачки снова сузились.
Канэван убрал свечу.
— Эвелина, — прошептал он и выступил вперед, чтобы защитить ее, дольше выносить это было невозможно. — Эвелина, — повторил он, напоминая ей о себе.
Но Макнайт, подойдя так близко к откровению, отметал все помехи.
— Что там случилось? — спросил он, удерживая ирландца. — Что они с ней сделали? Скажите мне, что вы видите, Эвелина. Вырвите из себя и отпустите!
Эвелина пыталась заговорить, она хотела освободиться и все же сопротивлялась.
— Они…
— Они что, Эвелина, что они?
— Они… — Ее лицо внезапно побелело.
— Скажите нам, Эвелина, скажите нам скорее!
Всплывшие воспоминания опалили сознание.
— Они…
Но никакие слова выразить этого не могли. Макнайт и Канэван в пугающей тишине смотрели, как вместо объяснения она медленно повернула руки ладонями вверх.
— Боже милостивый, — прошептал Канэван, увидев стигматы.
— Что вы с ней сделали? — настойчиво спросил Гроувс.
— Я была не одна, — повторяла Лесселс. — Мы были все.
— Что вы с ней сделали?
— Священник уехал, но это была его идея, говорю вам. Крайнее средство. Он сказал, что мы должны выжечь страдания Искупителя на ее, то есть дьявола, разуме. Паписты всегда были в восторге от креста.
— Отчего?!
— Это была последняя попытка спасти ее, понимаете? Спасти их обоих. Иначе мы бы этого ни за что не сделали. — Она прикрыла рот рукой. — Но мы знали… что придется разделить эту участь. Если мы будем осуждены, то все вместе.
— Что вы сделали?
Лесселс зарыдала.
— Ее держал смотритель. Это была идея священника.
— Говорите же, ну!
— Там было четверо мужчин, у меня было копье… а у смотрителя хлыст. О Господи, сжалься надо мной.
— Слишком поздно, сударыня! — не сдержавшись, закричал Гроувс. — Говорите!
— Один из мужчин прижал ее к доскам, а другие взяли болты, молоток и… и…
— Что? Что??
Гетти Лесселс подняла глаза, полные мольбы и одновременно гнева, она не думала, что дело зайдет так далеко, и хотела промолчать даже на этой последней стадии. Но затем преодолела себя и, разрыдавшись, сделала ужасное признание.
— Они распяли ее, да, Эвелина?
Макнайт наклонился вперед, продолжая удерживать Канэвана.
— Они распяли ее! — с негодованием выдохнул профессор. — Маленькую девочку, они распяли ее на этом маяке!
Эвелина сильно задрожала.
— Они пытались убить в ней дьявола! И распяли маленькую девочку! Они распяли вас! Признайтесь, Эвелина! Признайтесь!
— Ради Бога! — Канэван рванулся вперед.
Но Макнайт оказался на удивление сильным.
— Нет, — сказал он, пристально глядя на Эвелину. — Вы должны признать, что он здесь, Эвелина, и отпустить его! Вы должны сделать это, Эвелина!
Она забилась в судорогах.
— В этом нет ничего постыдного, Эвелина! Какой смысл отрицать его! Его нужно отпустить!
— Нет, — сказала она.
— Это необходимо!
— Я не могу, — резко сказала она, и от сочащейся из глаз крови ее слезы стали красными.
— Эвелина! — вскричал Канэван.
Он не мог больше терпеть и, оттолкнув Макнайта, нежно обнял ее, но в этот момент пламя свечи вспыхнуло и погасло.
Глава 22
Своим основным качеством Прингл считал полное повиновение непосредственному начальству. Тщательно избегая вопросов, касающихся сомнительных методов Воскового Человека, он с удовольствием учился и наблюдал, старательно ограждая себя от заразных слабостей. Когда его приписали к Гроувсу, он сначала испытал облегчение, полагая, что пресловутый педантизм инспектора более ему подходит и даст возможность провести пару месяцев вдали от скандалов. Но теперь, почти две недели спустя после убийства профессора Смитона на Белгрейв-кресит, он начинал подозревать, что растущий нажим на следствие сплющил воображение Гроувса и оно заработало в неестественном направлении.
Это было дело необычайное во всех отношениях. Четыре убийства, противозаконная эксгумация, город на грани паники, разрастающееся ощущение тайны, загадочность методов Гроувса (сам инспектор нередко намекал, что в деле существуют сложности, находящиеся за пределами понимания всякого, кроме его самого) — все это значило, что по крайней мере какое-то время Прингл чувствовал себя на орбите величия, чего он ни разу не испытывал с Восковым Человеком. Страшная смерть лорд-мэра подняла дело на прежде невообразимый уровень важности, добавила еще две потенциальные жертвы — Авраама Линдсея и Гетти Лесселс — и не дала ни одной кандидатуры, которую закон мог бы признать убийцей или хотя бы подозреваемым. Гроувса несколько раз приглашали на встречи с шерифом, прокурором и генеральным прокурором Шотландии, но они дали мало результатов. Участие дьявола, само упоминание его имени разумные и образованные люди сочли нелепым, а выдвинутое против него обвинение — просто смехотворным. Вместо того чтобы принять более дельную резолюцию, они решили провести ряд дополнительных официальных мер, имеющих целью открытие уголовного дела. Конечно, откровения о деятельности Зеркального общества, данные в предварительных показаниях Лесселс, сами по себе заслуживали более пристального внимания, особенно свидетельство, касающееся распятия юной Эвелины Тодд. Но это поставило почтенных джентльменов в затруднительное положение, им претила мысль о посмертном пятнании имени досточтимого Генри Волана, которому многие были крайне обязаны. А поскольку жертва якобы имевшего место надругательства с ее криминальным послужным списком, зарегистрированным без