пока выдают в одни руки пять коробков и крупу
и овсянка поёт на деревце чахлом в кефирной кормушке млея
оттепель не начинается никогда на несколько сот теплее
в плотном пчелином рою виньеткой соленой едкой страны
где лучше вы говорят проходите мимо здесь только царство вышнее только душа любима
а чем еще усмирить плоть как не розгой проходите мимо лучше пока не поздно
кто как мы взыскует Града Божьего и сладкого йогурта творожного
наслаждение которого ты достойна и плоть слаба и душа покойна
не закончится никогда эта игра в города они тебе «а» и ты им в ответ «а»
натура мертва на древе ларец в ларце утка и мышь
скорее всего и ты просто сейчас не спишь
129
все эти мальчики девочки одинокие филологи конца нулевых
обязательно скажут что стихотворение — это не «стих»
помянут к ночи Джойса Северянина и Гладкова
ничто не ново под луной нигде ничего не ново
официанты закрывают счета ждут пока допьешь свое пиво
после жизни чужой здесь наверное некрасиво
оставаться ждать метро помесь гари и кофеина
время ушло но наши писатели в целом писали длинно
хватит на всех несбывшейся нежности в неразборчивость самиздата
в майский озноб пересказанный нам когда-то
в лишних подробностях тонет всё и всё сохраняет память
буквы теперь ни одной наверное не исправить
буквы теперь ни одной не проступит на этих стенах
где сплошной чередой купцов и военнопленных
распускается ноль последнего турникета
где количество слов зачтется тебе за это
130
черная-черная рука уже нашла твой подъезд мальчик-с-пальчик и жалок наш балаганчик
белки в Лубянском проезде вот он висит этот щит к филенке прибит тело белое пеной спит
в яме спасибо дорогу найдем мы как-нибудь сами
следовать за приятными женскими теплыми голосами
за угол повернуть проползти хоть еще чуть-чуть
что у тебя в груди кислое яблоко с прошлой перемены а в подвале пристав за предательства и
измены
родине-матери с пряничным домиком из кнута (эта символика города смерти не так чтоб очень
проста, но и не слишком сложна)
оскверненных святынь здесь в меру экстренный телефон на прямую линию мэру там где раньше
«массаж и любые виды досуга»
как же это легко — никогда не любить друг друга
не оставить уколом прививкой «укус комариный» вакцину от горького глаза
как это легко — ничего никому не оставить по смерти, ни разу
дрожащей рукой не чертить на крови ни сердечки, ни стрелы,
пока твое сердце не лопнет в груди от межреберных мышц неумело
***
рвет занавески метель, в ощущеньях дана снаружи, в утлой печурке тлеют мертвые души
том второй — вот Аксинья когда-то была живой, мечтала выйти за управдома, к погибели вечной
сердцем влекома,
автору «Горя от ума» убирала московские дома — примерно было по двадцать комнат, но она
131
уже ничего не помнит,
кто там что делал с женою друга — главное чтоб на улице сухо.
Мойка выходит из берегов, рыбарь проматывает улов на скучных женщин и злых золовок.
город ветрен, почерк неловок. на атласных подушках «георгий» с крестом, черемухи цвет, отпели
постом.
третий аркан выпал опять, будущих лет не положено знать,
так и тянет Аксинья горлом луженым горькую песнь, что положена женам,
из-под земли, управдом в расстрельном, на подмалевку холста им Стрельну
не отдают, говорят — сгодится. карандашом замирает птица.
132
Амалия едет в своем шарабане в Рязань молча пьет валерьяну
ей грустные песни извозчик поёт рифмы путает спьяну
на юге черешня цветет а в столице подледного лова
пустой красноперкой на пресненский лёд перебраться готова
и кровью соленой дышать и внимать повеленьям пророка
плохая жена безответная мать и крючок в сиплом горле жестоко
как маятник снова качнувшийся вспять по разорванной вене
берлинской лазурью под веком смешать бывшей нежности тени
и грустные песни извозчик поёт где пучина могила
какой там по счету уже поворот что когда-то кого-то любила
теперь и не верится даже рука утопает в коричневой сарже
последней заставы печаль далека сердца линия глаже
133
если не умерла то могла бы жать посильнее
верхняя ля всегда западает на песне о Лорелее
этот язык не совсем для любви но только щадит умлаут
первые розы цветы что в морозном стекле не вянут
третий куплет никого здесь нет кроме нас морфемы жующих
от плоти живой вкушая запрет и мертвых материй пуще
цепляясь не знаю что стало со мной и думать об этом ересь
повешенный верит вниз головой что смыслы еще не делись
если не умерла то могла дочитывать Гейне
под слоем трещин оргстекла подключичных артерий к ней но
никто не помнит как гребень жег ладонь и зубьями в скалы
любой переводчик не то чтобы плох но отмели слишком мало
а если точно не умерла просто фиолет на скулах старшая группа уснула
никто не бросает подушки в бездну как будто что там неизвестно
не пробует глубину над лодыжкой не рисует холмики с книжкой
которая пеной не изойдет ничего не исполнится в свой черед
а теперь послушаем «Времена года» и вот
134
на Рим падает снег тополиный пух и разная мошкара
Сивилла обещает повальный мор и переключить с утра
ее нельзя один федеральный канал на этой планете
никого не приручай и не будешь в ответе
мертвая Сивилла никого не любила всем свое белое тело зашитое наспех и неумело
являла здесь но и в Третьем Риме об овощах говорила с ними
из крана течет томатный сок варвары трут красноармейца с собакой
быть иконой это прежде тяжелый труд теперь не верят однако
он обещает идею вечной любви через двести лет все наши родятся снова
собака тычется верной мордой и добрая пасть в крови простить вот теперь готова
идолы пьют на ВДНХ трехлитровый сок из своей березовой банки
под сердцем шевелится морок труха неочищенных жертв останки
вон того наверное точно есть не надо было но всё же
былых оркестров мятая жесть ложится углем по коже
телом летящим из angry birds плюшевым телом без воли
у вас есть еще два бонусных выстрела и приз браслетик или вітрячок
телом летящим из ниоткуда сюда вечно пребудет падающая плюшевая свинья
идолы молодости веры белого туфа бывшее «я» на белые камни падает глухо
парки ткут мировую революцию потом отрежут по росту
верно всё раскроить по нашим лекалам непросто
из крана течет мерло девятьсот девятого года
тогда было совсем не то что сейчас сейчас другая погода
135
годен ли ты к нестроевой в мирное время со своей страной
играть в поддавки в незрячие прятки разгадывать про два резервуара загадки
про яблоки которых у кого-то три штуки а другим они никак не даются в руки
науке неизвестен ответ но академик Остроградский был прав
все законы истории модулем в вектор собрав
вот они пьют твою кровушку в зеленой муравушке
у всех был один детский сад почти у всех пирожки и бабушки
мульты про доброе привидение и каникулы в Простоквашино
кто же теперь помолчит пять минут над костьми не нашими
на Рим падают воздушные змеи костюм химзащиты юные феи
шьют по последней парижской моде пророк говорил все умрете вроде
и только несколько самых твердых родятся снова в пустых ретортах
в весенний смог и пройдут сквозь море но даже их не отпустят вскоре
так что грузитесь на пароход нет на Черемушки не идет
пресвятая дева и матка боска как было хорошо когда на земле было плоско
антинаучные знания про трех китов из торгсина
в образцовый интернат сдала последнего сына
там его накормили перловкою из стекла
в рот не попадала по усам не текла
манка небесная продукт самой высокой пользы
молись за нас теперь и ничего не бойся
на Рим падает снег потом еще снег потом саранча и сорок лопат
136
это знамо чьи происки сначала шепчутся потом на всю говорят
идолы молча слушают песню о пароходе
я стою на берегу и ничего не происходит
137
вся классика литературы дети поколения Doom вода с привкусом хлора
теплой иглой мерзлой землей прорастет из темени скоро
как ты терпишь резкую боль резкий свет в зрачке кто бы сузил
и ничего прекраснее нет только осадок от смузи
вся классика литературы учит что смерть придет и глаза влажны давление перепады
мягкая колыбель мать-и-мачеха страны стаканчик сдачи не надо
никто тебя до первой не заберет из-под памятника неназванному поэту
на станции Льва Толстого не тает лёд поминая его за это
вся классика литературы любовь скучна дачной прозы лимонного лимонада
но вот позвали тебя из открытого окна и больше причин не надо
и только здесь шестой этаж всё будет середина на половину
а эти платья потом и на вес не продашь не закрывают спину
138
Эффи ну что ты лежишь в этой колыбели словно родители тебя не хотели
отпускать в детский сад растить розой для Темзы
мраморной крошкой на лоб подвенечным пеплом принцессы
лишены выбора как бедные крестьянки как все мы Эффи течение в той стороне
там где мелко тебе хватит сил подняться идти мы способны вполне
отвечать за свое молчание столь же прикушенной губой пеной из уст
когда ты наконец научишься плавать станет понятно любой спор о методах пуст
мята душица ромашка и снова мята гербарий эльфов гербовник
Эффи когда ты перестанешь о жизни мечтать запомнишь где в этом доме половник
нет никакой жизни за пределами Уэльса и Корнуолла
нет никакой жизни нигде из избы не вынесенного сора
нет легкие твои чисты как небо залива речь насыщена метафорами интонационно верна
кожа белей молока волосы гуще расчесанного руна