1
Журба потерял покой: после партийного собрания прошло два дня, а Степанов ничем еще не помог ему. Андерсен пил в одиночку, не вылезая из каюты. Когда Журба входил к нему, Андерсен, стараясь его разглядеть, долго мигал белесыми ресницами, таращил голубые выцветшие глаза и, наконец, узнавал боцмана. Хрипло, мало понятно говорил:
– Май дарлинг... плиз дринк шнапс. Гуд бай!
– Эх, гарпунер, гарпунер! – качал головой Журба. – Нет у меня над тобой власти – шелковым бы ты стал у меня. Смотри, как опухла твоя морда. Тьфу! Чистый бульдог...
Андерсен протягивал ему наполненный стакан. Журба гневно отвергал. Гарпунер не обижался, выпивал сам, показывая жестом, что он пьет за здоровье боцмана.
– Золото получаешь, а сам... – Журба в сердцах хлопал дверью и уходил.
...«Труд», на котором Журба служил боцманом, сверкал чистотой. Все матросы ходили опрятные, в чистой одежде. Эта страсть к порядку была и у Орлова. Пожалуй, на других судах не было такого крепкого единства боцмана и капитана, как на этом маленьком китобойце.
И вот впервые Орлов рассердился на боцмана: он был недоволен выступлением Журбы на совещании в клубе базы. Орлову казалось, что боцман слишком разоткровенничался. Но поскольку Орлов не был коммунистом, он не считал себя вправе в этом случае делать замечания боцману.
На третий день утром на китобоец поднялся Степанов.
– Познакомь меня с Андерсеном, – попросил он Журбу.
Боцман, обрадовавшись приходу помполита, охотно повел его в каюту гарпунера. Михаил Михайлович остановился на пороге каюты, посмотрел на пьяного Андерсена и сказал Журбе:
– Прикажи двум, нет – четырем матросам вытащить его отсюда, поставить на палубе под холодный душ, а затем напоить черным кофе.
– Есть! – ухмыльнулся Журба, довольный, что может отвести душу.
Степанов ушел к Орлову. К удивлению моряков, Андерсен без сопротивления дал себя раздеть. Так же покорно принял он и окатывание забортной водой. Как видно, к подобным процедурам гарпунер привык. Пока его протрезвляли, Степанов разговаривал с Орловым.
– Почему вы не побеседовали с Андерсеном?
– В таком состоянии он ничего не способен понимать, – ответил Орлов. Лицо у капитана было холодное, говорил он сдержанно.
– Вы хозяин судна, – наступал на него Степанов.
– По договору гарпунер мне не подчиняется, – напомнил Орлов. – Я очень хорошо помню то, что говорил товарищ Дукин в тресте.
Формально Орлов был прав, но в голосе его почему-то прозвучали нотки неуверенности. Это понравилось Степанову. «Значит, Орлов понимает нелепость положения», – подумал помполит, которого все больше интересовал этот молодой капитан. Помполиту уже было известно, что Орлов зарекомендовал себя умелым моряком и хорошим начальником, но все еще был недоволен своей судьбой, забросившей его на какой-то китобоец.
– Однако в договоре ничего не сказано, что гарпунер может вести себя так, как ведет себя этот пьяница Андерсен, – в тон Орлову ответил Степанов.
Открылась дверь. Вошел довольный Журба. Он весело доложил:
– Господин Андерсен сейчас явится!
– Вот и прекрасно, – сказал Степанов.
В каюту вошел Андерсен с видом человека, заранее на все согласного. Он разочарованно посмотрел на пустой стол и спросил, обращаясь к Орлову:
– Капитан хочет со мной говорить?
– Вы понимаете по-английски? – придвинулся к нему Степанов.
– Да, – кивнул Андерсен.
– Отлично! – Степанов протянул Андерсену папиросы. Гарпунер закурил, неумело держа в толстых пальцах непривычный для него картонный мундштук.
– Когда у вас бывает перерыв в этом занятии? – Степанов выразительным жестом показал на стакан.
– О! Это зависит от китов! – заплывшее от попоек лицо Андерсена осклабилось.
– Не понимаю, поясните, – в голосе Степанова прозвучали строгие нотки.
– Когда начинается охота, я не пью. – Гарпунер грузно сел на диван, его влажные волосы хранили следы гребенки, опухшее лицо расплылось в улыбке. – Русские могут не беспокоиться. Я дал слово, когда подписывал договор, и пусть теперь будут уверены, что Андерсен их не подведет.
– Вы знаете Отто Грауля? – спросил Михаил Михайлович.
– Хороший гарпунер, – с уважением произнес Андерсен. – Один сезон я охотился с ним в море Росса. Гордый. Но меня это не интересует. Он аристократ без монокля!
Довольный своим ответом, Андерсен захрипел; это, очевидно, должно было выражать смех.
– У меня больше нет вопросов к гарпунеру, – сказал помполит капитану и протянул руку Андерсену: – Мы верим вам, господин Андерсен.
Орлов отпустил гарпунера. В дверях Андерсен задержался:
– Может, господа выпьют с гарпунером по бокалу за предстоящую удачную охоту?
– После первого кита, убитого в наших водах, – ответил Степанов.
– Оллрайт! – кивнул Андерсен и вышел.
– Пусть пьет, пока ему не надоест, – сказал помполит – Свой договор он выполнит.
Михаил Михайлович поднялся:
– Пойду к команде.
Взгляд Степанова остановился на книжной полке над письменным столом. Помполит прочитал на корешках: Джозеф Конрад, Стефан Цвейг, Стивенсон...
Подбор книг говорил об определенной склонности и вкусах владельца, но Степанов не подал виду, что это его заинтересовало, и вышел.
В кубрике моряки забивали «козла», яростно стуча костяшками домино. Один из матросов сидел с привязанной мочальной бородой, держа в зубах капустный лист.
При виде Степанова он сорвал бороду и хотел уже закинуть ее, но помполит его остановил:
– Козел?
– Козел, – весело ответили за проигравшего все игроки.
– Тогда сиди, как сидел, – сказал Степанов. – Примете меня в игру, товарищи?
Через минуту он с таким же увлечением стучал костяшками. Играл Степанов мастерски. Посмеиваясь, он выводил из игры моряков. Когда и последний противник был повержен, помполит достал портсигар. Угощая моряков, он спросил:
– Доводилось кому бить китов?
Оказалось, что только двое видели китов и знают, что это за животные, а остальные затруднялись сказать о них что-нибудь. Кое-кто называл их рыбами.
Степанов подумал: «Вот и проморгал, помполит. Моряки даже не знают, что за зверя они будут промышлять. Плохо, товарищ Степанов, исправляй ошибку».
Вернувшись на базу, Степанов пригласил к себе комcopгa лаборантку Нину Гореву и научного работника, профессора Вениамина Вениаминовича Старцева.
– Морякам нужно прочесть лекции о китах, – объявил помполит Старцеву и Горевой.
Старцев погладил холеную бородку и удивленно взглянул на Степанова:
– Я, собственно, научный работник, а не агитатор.
– Не агитирующей науки нет, – ответил Степанов. – Да и ваш долг популярно рассказать нашим морякам о китах, их происхождении, образе жизни.
– Пожалуйста, если это будет интересно, – пожал сутулыми плечами Старцев. – Можно идти?
– Идите, – отпустил его Степанов.
– Равнодушный ко всему, – произнесла Горева, когда за Старцевым закрылась дверь.
– Постараемся заинтересовать, – весело сказал Степанов.
– А если не удастся? – засмеялась Нина.
– Уступит место другому, – серьезно ответил помполит. – Но я уверен, что будет с нами. А вы согласны читать лекции на китобойцах?
При этих словах помполита глаза девушки приняли новое, незнакомое Степанову выражение.
– Что, разве вам не хочется побывать на китобойцах?
– Наоборот, очень хочется, – задорно сказала Горева, подумав о молодом капитане «Труда».
Вернувшись от помполита, Старцев остановился посередине своей каюты, погладил бородку. Вид у него был и сердитый и растерянный. Он пожал плечами. «Чего-чего, а он никогда не мог бы даже предполагать, что дойдет до этого. Ученый – и матросы. Просто смешно. Как и смешна вся эта затея с китобойным промыслом. Русские никогда не были и не будут китобоями. Затея пустая, заранее обреченная на неудачу. Зачем он только пошел в этот рейс. Смалодушничал, дал себя уговорить. Трата времени и здоровья. – Старцев вздохнул. – Что же ему делать? Степанов – начальство. И его просьбу надо выполнять как приказ». Вениамин Вениаминович нехотя подошел к столу, сел в кресло и пододвинул бумагу, задумался. С чего же начать лекцию для матросов, которые даже не знают, что киты – звери, а не рыбы.
2
Отто Грауль проводил на палубе все дни перехода флотилии из Владивостока к месту охоты. Невысокий, с фигурой уже стареющего, начинающего полнеть моряка, он привлекал к себе внимание приятным мужественным лицом со светлыми глазами, смотревшими прямо, открыто. Отливающие мягкой желтизной волосы были гладко зачесаны назад. Крепко сжатые губы и крупный прямой нос делали лицо несколько грубоватым, но это первое впечатление исчезало, как только немец добродушно заговаривал.
Он плохо говорил по-русски, коверкал слова так, что моряки покатывались со смеху, но это, однако, не обижало гарпунера, и он посмеивался вместе с ними. Грауль охотно угощал китобоев сигарами.
– А немец вроде кореш ничего, – сказал как-то Слива, – хотя и притопал к нам от фашистов.
– В Германии не все фашисты, – ответил Курилов, следя, как Грауль пытается объясниться с кочегаром, поднявшимся на палубу подышать свежим воздухом. Гарпунер и моряк оживленно жестикулировали. Грауль, соглашаясь, кивал головой, затем, дружески хлопая кочегара по плечу, протянул ему раскрытый портсигар. Моряк взял сигару и неумело ее прикурил.
Курилов подошел к гарпунеру и попросил его рассказать об обязанностях бочкаря. Грауль ответил:
– Я ошень прошу вас извиняйт. Я буду сказать свое время. Это время я есть занят. Я должен иметь русский язык. Тогда арбайтер ошень хорош будет.
Улыбаясь, он потряс Леонтия за плечо:
– О! Ви есть завтра хороший охотник! О, я ошень хорошо знай!
Грауль осмотрел Курилова и, прищелкнув пальцами, исчез в каюте. Через минуту он вернулся с фотоаппаратом.
– Я есть делаю иллюстрашион. Колоссаль память. Ви унд я. – Он указал на Курилова и себя.
Моряки поняли, что гарпунер хочет сняться с ними на память, и охотно стали перед объективом. Грауль щелкнул несколько раз, а затем, приготовив аппарат, передал его Сливе и сам стал с Леонтием.
– Трогательное единство пролетариев! Спокойно, снимаю... Уверен, что испортил!
Боцман спустил затвор. Грауль поблагодарил моряков и, указав на часы, показывавшие уже шесть вечера, заторопился в каюту. С пунктуальной точностью он ежедневно в это время садился за стол и, обложенный учебниками, до глубокой ночи занимался изучением трудной русской грамматики. Гарпунер овладевал шестым иностранным языком.
– Ну, этот не похож на Майера, – проговорил Курилов. – С мировым именем, а держится запросто, по морскому.
– За золотую валюту и черт попом станет, – фыркнул Слива. – Посмотрим, как он китов брать будет.
На другой день Курилова вызвал Можура. В каюте капитана сидел Грауль в суконных брюках-гольф и кожаной куртке с металлической застежкой. Ноги гарпунера были обуты в желтые, на толстой подошве, ботинки, а голову обтягивала синяя вязаная шапочка с помпоном.
– Господин Грауль хочет прогуляться, – сказал Курилову Можура. – Составьте ему компанию.
– Да! – кивнул гарпунер. – Маленький моцион.
Курилов и Грауль вышли на берег. Гарпунер был на голову ниже русского моряка. Он твердо ставил ноги на скрипевшую под его башмаками гальку. С берега круто поднималась лестница к дороге, ведущей в поселок рыбокомбината, раскинувшийся на склоне подступившей к морю сопки. Грауль направился к лестнице:
– Много гуляйт, много есть беседа! - Поднявшись на первую площадку, Грауль остановился и, перекинув со спины коричневый футляр, достал завернутый в замшу фотоаппарат:
– Я есть колоссаль любит снимать! Ошень колоссаль коллекций.
Немец сфотографировал флотилию, затем аккуратно уложил аппарат в футляр и направился дальше. Лестница с четырьмя сотнями ступенек не утомила его. Он шагал размеренно, как хорошо натренированный спортсмен. Окончив подъем, Отто собрался еще раз сфотографировать флотилию, но Леонтий остановил его:
– Зачем однообразные снимки?
Гарпунер попросил повторить вопрос и, поняв его, с трудом объяснил, что второй снимок не помешает, что здесь точка лучше, что он фотограф-любитель. Скучно в море, вот он и снимает все места, где приходится бывать. У него уже целая коллекция. На старости лет эти фотографии будет показывать внукам. Грауль засмеялся, потом продолжал:
– Необходима тренировк... Бошкарь, гарпунер и капитан должны ошень хорошо панимайт друг друг. От этого будет успех промысла. Завтра много говорит по- русски.
Они долго лазали по сопкам. Леонтий давал себя снимать много раз, но, как бывший пограничник, фоном неизменно выбирал безобидный кустик или скалу. Чрезмерное увлечение Грауля фотографированием заставило его насторожиться. Наконец Грауль убрал свою лейку. С моря надвигалась серая стена тумана, закрывая воду и небо.
– Погода портится, надо скорее на судно, – сказал Леонтий.
Пока они добрались до берега, все вокруг затянулось моросящим туманом. Стало сумрачно.
На следующий день флотилия снялась с якоря и, покинув бухту Птичью, продолжала путь. Выйдя из пролива Лаперуза, она двигалась вдоль Курильских островов. Погода улучшалась. Свободные от вахты члены команды «Шторма» сидели около трубы – грелись на солнце и покуривали. Вышел Грауль. Поболтав несколько минут с матросами, он разыскал Курилова:
– Будем говорийт о деле.
Они отошли на бак, и гарпунер, прибегая к мимике и жестикуляции, стал объяснять Курилову, как следует наблюдать за морем, как сообщать о замеченных китах. Потом он ловко, с поразительной для его полноты легкостью забрался на фок-мачту в «воронье гнездо» и прокричал:
– Слева по носу кит!
Но тут же Грауль вдруг умолк и вскинул бинокль. Затем спустился вниз и указал Леонтию на фок-мачту:
– Туда... быстро... кит.
Лицо гарпунера оживилось, глаза заблестели. Взбежав на мостик, Грауль коротко бросил вахтенному:
– Полный ход! Я буду стреляйт!
Только опытный глаз мог заметить вдали низкие пушистые фонтаны, больше похожие на застывшие клубки пара. Гарпунер весь преобразился, охваченный охотничьим азартом, и торопил изменить курс судна.
Нa мостик вышел Можура. Грауль требовательно сказал:
– Надо идти! Кит!
– Сейчас узнаю, будем ли мы здесь охотиться, – спокойно сказал Можура.
Он пристально следил за другими китобойцами. Те шли, не меняя курса.
Можура скрылся в радиорубке, а Грауль по трапу, соединяющему мостик с гарпунной площадкой, подбежал к пушке и стал снимать с нее чехол. Ему никто не помогал. Грауль приказал Сливе:
– Гарпун!
– Обождем команды капитана, – сказал боцман. Гарпунер стоял, нетерпеливо похлопывая ладонью по чехлу пушки. Лицо его стало серьезным. Он крикнул Курилову:
– Ви видит фонтаны?
Леонтий долго шарил взглядом по воде, прежде чем ему удалось увидеть фонтаны. Они были низкие и то исчезали, то возникали. Курилов взглянул на часы. Киты выпускали фонтаны через каждые десять–пятнадцать секунд. На всех судах моряки высыпали на палубу, облепили фальшборты.
Стадо кашалотов приближалось к флотилии, идя ей наперерез. Животные походили на огромные черные бревна. Некоторые из них начинали горбиться, затем, выбросив из воды широколопастный, похожий на гигантскую бабочку хвост, медленно и почти отвесно погружались в воду. На том месте, где они скрывались, появлялись водовороты. Кто-то из матросов крикнул:
– Смотрите, киты блины пекут.
С «Приморья» передали радиограмму Северова, предупреждающую, чтобы китобойцы не начинали охоту: флотилия шла в территориальных водах Японии. Слева по борту темнели Курильские острова. Выстрел из гарпунной пушки мог вызвать претензии со стороны японцев и явиться причиной многих неприятностей.
Матросы переговаривались:
– Название островов русское, а хозяева – японцы.
– Острова наши же были, русские открыли. Китобои долго и задумчиво смотрели на острые вершины Курильских островов.
Стадо кашалотов осталось позади и скоро исчезло из виду. Моряки были разочарованы, что охота не состоялась. Леонтий еще долго сидел в бочке, но больше ничего не было видно. Грауль ушел в каюту, сильно хлопнув дверью.
– Рассердился гарпунер, – сказал Курилов капитану.
Леонтий разделял настроение Грауля.
3
Олаф Нильсен был счастлив. О, как бы он хотел сейчас повидать своих друзей из Бергена и посмеяться над ними! Когда Олаф получил приглашение в советское консульство, он удивился: зачем понадобился большевикам он, простой китобой?
Олафу очень хотелось взглянуть на настоящих большевиков, и он пошел. Консул оказался вполне европейским человеком и очень вежливо с ним разговаривал, потом пригласил его выпить чашку кофе с ликером. После всего этого Нильсен согласился поехать на три года в Россию, на русскую китобойную флотилию, помощником гарпунера, потому что без помощника Харсен не хотел заключать договор. Консул обещал ему вполне приличную оплату.
Когда флотилия прибыла на Дальний Восток, старый Харсен почему-то ушел с китобойца перед самым началом промысла. Олаф тогда обеспокоился: поскольку нет гарпунера – не будет и охоты и русские отошлют его обратно в Норвегию. А все флотилии уже ушли за китами, и ему придется весь сезон болтаться безработным.
Но недаром в старом Бергене, в кабачке «Голубой кит», где Олаф перед своим отъездом в Россию распил бутылку рому с безработными китобоями, ему говорили, что большевики – странные люди и от них можно ожидать всего самого невероятного. Сущая правда. Теперь Нильсен это знает. Когда Харсен уехал, Олафа вызвал капитан. В каюте сидели и большевистский комиссар Степанов и капитан-директор флотилии. Хотя Олаф и не из трусливого десятка, но все-таки ему было немного не по себе. «Наверное, будут спрашивать о Харсене», – подумал он.
Однако русские о старом дураке и слова не сказали. Северов спросил:
– Вам, Нильсен, приходилось стрелять из гарпунной пушки?
– Да…, редко! – кивнул Олаф, крутя в руках фуражку.
– А китов вы убивали?
– Да, заменил гарпунера, когда он не мог охотиться.
Тут в разговор вступил комиссар. Нильсен почему-то побаивался того великана. Но тот предложил нечто необыкновенное:
– Что вы скажете, если мы вас назначим гарпунером?
Возьметесь
– Меня – гарпунером? – Олаф был потрясен. Потом ему пришло в голову, что над ним смеются. Он отрицательно покачал головой.
– Чтобы быть гарпунером, надо иметь протекцию.
– Это мы знаем, – прервал Нильсена капитан-директор. – кроме того, надо быть принятым в Союз гарпунеров и съездить в Гонолулу.
– Ну да! – подтвердил удивленный Нильсен. «Откуда русские все знают?» – думал он. Ведь его убеждали, что русские никогда китобоями не были и ничего в этом деле не нанимают.
– Так вот. Нильсен. сказал Северов, – вы у нас будете гарпунером на «Фронте». В помощники себе выберете сами кого-нибудь из команды. Время для того, чтобы познакомиться с людьми. у вас есть.
– Но Союз? – воскликнул Нильсен. Он ведь меня не признает, а без Союза гарпунеров это очень опасно!
– Мы не просим вас нарушать правила Союза гарпунеров, – сказал Степанов. – Работайте так, как вы работали в прошлом сезоне. Если будут у вас хорошие результаты, мы дадим вам диплом, и вас примут в Союз.
После долгих и мучительных раздумий Нильсен согласился. Обменявшись рукопожатием с капитаном и помполитом, он вышел из каюты.
Степанов сказал:
– Во всем мире, оказывается, всего только триста гарпунеров. По заграничным законам гарпунером может стать лишь тот. кто не менее десяти лет плавает на китобойцах. Прием в гарпунерскую корпорацию связан с различными препятствиями, и без разрешения Союза гарпунеров никто не имеет права встать за пушку. Вся работа гарпунеров держится в тайне, обставляется всякой чертовщиной. В общем, не китов бьют, а священнодействуют.
Нильсен нарушает правила Союза гарпунеров, но он станет нашим лучшим помощником.
Так Нильсен стал гарпунером. Впервые за двадцать лет работы на китобойцах он встал за пушку не как помощник гарпунера, а как самостоятельный охотник.
Правда, его тревожило то, что ни Андерсен, ни Грауль, с которыми он был знаком уже не первый год, даже не поздравили его. Но все это в конце концов мелочь. Да и гарпунеры еще ни разу не собирались все вместе.
Неожиданная радость всегда делает человека счастливым. Так произошло и с Нильсеном. Он стал меньше сутулиться, в глазах появился блеск. На губах часто играла улыбка. Теперь Нильсен не отсиживался бирюком в своей каюте, как это было до сих пор, а старался все время быть с моряками. Ему хотелось поговорить по душам с людьми, которые вдруг стали ему так близки, так дружески расположены к нему. Нет, никогда еще Олаф не чувствовал себя так хорошо. Это, пожалуй, самое яркое, самое праздничное событие в его жизни. Ну что он может вспомнить о китобоях, с которыми плавал до сих пор?
Нильсен задумался, роясь в памяти, но ничего, кроме тусклых картин прошлого, не вспомнилось ему. Капитаны и гарпунеры помыкали им, как юнгой. Оскорбления и постоянные унижения, вечный страх быть выгнанным, лишиться куска хлеба раньше времени состарили его, заставили смотреть хмуро, держаться приниженно. Такая же судьба была и у остальных китобоев. Единственной отрадой, единственным отдыхом и развлечением после каторжного труда на охоте и разделке туш были дикие попойки, грязные оргии в портовых притонах, когда за несколько вечеров спускался весь заработок многих месяцев.
Нильсен чувствовал себя так, словно он вышел из старого затхлого подвала на яркое солнце. Олафу хотелось поделиться своим счастьем. Он мог бы написать о нем письмо, но кому его послать? Настоящих друзей у него не было. Написать знакомым – не поверят. Будут смеяться, скажут: «Врет старый Олаф» или, еще хуже, «спятил с ума». Нет, писать ему некому. Нильсен подавил невольный вздох и вышел на палубу. Ходить он стал быстрее и с нетерпением ждал начала охоты. О, он докажет русским, что может ценить доверие и дружбу!
На палубе Олаф увидел Петра Турмина.
– О, Петя! – весело окликнул он комсомольца и жестом позвал к пушке.
Нильсен взял Турмина к себе в помощники. У молодого матроса над левым карманом тужурки был значок – знамя с тремя буквами «КИМ». Такие же значки Олаф видел и кое у кого из норвежской молодежи. И ему это нравилось.
Петр Турмин выполнял все распоряжения Нильсена. Но больше всего покорило Олафа то, что этот парень однажды один принес из пирамиды гарпун, а в нем ведь немало – четыре пуда! Олаф с удивлением оглядел тонкую фигуру молодого матроса, его покрасневшее от натуги лицо с золотистым пушком на верхней губе и похлопал по плечу:
– Вери гуд, сэйлор![44]