1
Океан дышал влажным холодноватым бризом. Он нес на Петропавловск запах морских просторов, растрепанными черными космами тянул к берегу горьковатым дым судов, которые стояли в гавани Кошка.
Ранняя весна давно слизала с крутых сопок последние следы зимы, и теперь они были в рыжих оспинах глины и зеленых пятнах молодой травы. Лес на Никольской и Сигнальной горах стоял угрюмой грязно-серой щетиной. Черные березы, так непохожие на своих веселых сестер с материка, медленно просыпались от зимней спячки.
По небу на запад неторопливо ползли тяжелые темные тучи. Где-то в центре камчатской земли их подстерегали Ганальские востряки. Напоровшись на них, тучи истекут проливным дождем. Иногда тучи расступались, открывая голубоватые бездны, и тогда на город, рассыпавшийся по склону сопки, падали солнечные столбы. Петропавловск на недолгие секунды оживлялся. Гавань прятала в глубину, на самое дно, серые краски, и вода становилась голубовато-нежной, искрилась бесчисленными ослепительными огоньками. Точно перемигиваясь с ними, поблескивали окна домиков, яркими языками пламени вспыхивали флаги на зданиях губкома и губисполкома.
Вот уже два года как разгромлены последние банды Меркуловых, и на всей камчатской земле окончательно установилась Советская власть.
«А многое ли изменилось?» – с горечью думал пожилой моряк в потертом коротком пальто и надвинутой на глаза потрепанной морской английской фуражке с облезлым козырьком. Воротник пальто был поднят. На шее зеленел шерстяной шарф, повязанный большим узлом.
Моряк стоял на обочине единственной городской улицы, взбегавшей на сопку булыжной лентой, и рассматривал порт. Небольшие, в припухлых веках серые глаза смотрели тоскливо. Взгляд рассеянно скользил по пароходам, над которыми развевались японские, канадские, аргентинские, английские флаги. Среди них терялись три–четыре советских. Вон у стенки стоит старенький миноносец, единственное военное судно, несущее охрану советского побережья от мыса Дежнева до Посьета, а вон два транспорта под красным флагом. Один из них, «Кишинев», уже вторую неделю стоит в гавани. Но, кажется, погрузочные работы на нем закончены, и завтра он уйдет во Владивосток.
Моряк не мог сдержать тяжелого вздоха. Потом достал короткую трубку из темно-вишневого дерева с окованной по краям чашечкой, сунул ее в зубы и похлопал по карманам пальто, отыскивая коробку с табаком. Тут он вспомнил, что табак кончился еще утром, и, не выпуская из зубов трубки, сердито сплюнул и пробормотал ругательство. Широкое загорелое лицо с глубокими морщинами стало еще мрачнее.
Больше недели слоняется на берегу боцман Максим Остапович Журба. В Петропавловск он пришел из Панамы на аргентинском судне. Когда капитан узнал, что Журба русский, то спросил с издевкой:
– К большевикам в гости идете? Их родственник? Журба промолчал.
– Хорошо, я беру вас палубным матросом. За еду, койку и дорогу отработаете во время перехода. Платы не будет.
И Максим Журба снова промолчал. Он был готов снести все, лишь бы снова оказаться на родной земле. После трагического рейса «Дианы» оставшиеся в живых моряки вначале держались вместе, но голод и нужда разбросали их в разные стороны. Журба стремился домой, но как только капитаны пароходов, идущих к берегам революционной России, узнавали, что он русский, его немедленно списывали на берег. Аргентинец не сделал этого только потому, что к выходу в рейс трое из палубной команды не явились на борт. Вот и стал Максим Журба рядовым матросом.
Обидно, когда идет пятый десяток, а тобой помыкают, но приходится терпеть. Рейс был не из легких, да и боцман, подлаживаясь под капитана, издевался над Журбой, ставил на самые грязные и унизительные работы. Посылая мыть гальюны, цедил с ехидным смешком:
– Хе-хе... Может, ты и там революцию сделаешь?
Журба по-прежнему молчал. Только темное лицо его багровело сильнее и зубы стискивались крепче.
И вот он в своей стране, а для него нет ни места, ни работы. Максим только что из порта. Там и без него десятки безработных моряков осаждают суда. Но спроса на рабочие руки нет.
Кое-кому из счастливцев удалось все же попасть на иностранные пароходы. Журба же дал себе клятву: никогда больше он не поднимется на палубу, над которой поднят чужой флаг. Он будет ходить только на русском судне! Сейчас их мало осталось: многие лежат на дне, а еще больше угнано за границу. Но Максим уверен, что придет время, когда судов под красным флагом в этой гавани будет больше, чем сейчас стоит под пестрыми иностранными. Журба дождется того дня, а пока можно и потерпеть.
Голод все сильнее напоминал о себе. Пустая холодная трубка с горьким привкусом никотина плохо помогала. «Эх, если бы табачок был хоть на одну затяжку!..» Журба еще раз окинул взглядом гавань, повернулся и зашагал по улице.
Дождевые тучи вновь нависли над головой, закрывая небо и солнце.
Низко, с резкими криками проносились чайки и грязными хлопьями садились на воду. На город, на вулканы Авачу, Козел и Корякскую сопку легли серые скучные сумерки. Журба шел медленно, твердо ставя стоптанные ботинки на булыжную мостовую. Глубоко уйдя в думы, он не обращал внимания на встречных моряков. Вот стайкой, жестикулируя и часто улыбаясь, прошли низкорослые японцы. За ними нетвердой походкой, обнявшись за плечи, пробрели английские матросы. Насвистывая что-то веселое и поблескивая большими черными глазами, пританцовывающей походкой двигался смуглый моряк в вязаной куртке и красном берете на вьющихся смоляных волосах.
В этом многолюдье Журба чувствовал себя очень одиноким. В местном профсоюзе моряков его заявление приняли и пообещали помочь, но это было сказано так неопределенно, что Журба понял: ждать близкой помощи не приходится. Слишком много безработных моряков" Попасть бы на коробку – он бы себя показал. Журба прошел хорошую морскую школу. Он может и матросом, и штурвальным, и боцманом ходить. Была бы работа, а уж он покажет, что значит Максим Журба – русский моряк.
Теплая струя воздуха с запахами жаркого и пива ударила в лицо Максиму. Перед ним было низкое деревянное здание, выкрашенное в зеленый цвет. Над дверью вывеска, полинявшая от времени и непогоды: «Ресторан «Вулкан».
Дверь с шумом распахнулась, и на тротуар вывалился верзила в разорванной на груди тельняшке. Обнаженные руки были синими от многочисленных татуировок. Человек волочил по земле тужурку, в другой руке была фуражка. Красное опухшее лицо с бессмысленным взглядом блеклых глаз исказилось гримасой. Пьяный прохрипел:
– Ай гоу ту шип[6].
Чуть не сбив Журбу с ног, пьяный поплелся к причалам. Максим догнал моряка, натянул ему на плечи тужурку и дружески хлопнул по спине.
– Ну, топай, камрад. Трошки перебрал!
Журба медленно вернулся к ресторану, пошарил в кармане пальто: на ладони оказалось несколько никелевых монеток и скомканная радужная бумажка.
– Не густо, Максим Остапович, – усмехнулся моряк и подкинул на ладони деньги. – Двадцать центов и пять иен.
Он помрачнел, сунул деньги в карман и быстро зашагал прочь. Он не может рисковать последними грошами. Без еды пока обойдется, а без табака – нет. Как бы сейчас кстати была затяжка. Рот его наполнился слюной...
Журба не сделал и двух шагов, как сзади послышался гортанный голос.
– Максима... капитана... маманди[7] мало-мало... Жулба...
Моряк оглянулся. К нему с робкой улыбкой бежал китаец в широкой синей кацавейке с разрезами и в таких же ватных штанах, туго перехваченных у щиколотки. Бутсы на толстой подошве были ему явно велики. Из-под рваной меховой шапки на Журбу радостно смотрели горящие глаза. Медное скуластое лицо, освещенное улыбкой, показалось Максиму знакомым. «Кажется, встречались».
Китаец быстро-быстро заговорил:
– Сдластвуй, Максима. Твоя моя знай.
Журба вынул изо рта трубку, почесал мундштуком небритую щеку. Знакомый, что ли?
– Моя Ли Ти-сян... – улыбался китаец, часто кивая головой.
– Фу ты!.. Лешка! – в свою очередь обрадовался Журба, хотя смутно помнил китайца. – Не узнал я тебя. Выходит, и ты здесь?
– Моя здеся, – еще быстрее закивал китаец. – Твоя какой пароход ходи?
– На мели сижу, Лешка, – помрачнел Журба. – А ты?
– Моя работа нет, – и он горестно покачал головой.
Моряк понял, что китаец такой же одинокий, бездомный человек, как и он. Журба вспомнил, что с Ли Ти-сяном они плавали на шхуне. Китаец был коком. После кораблекрушения судьба развела их в разные стороны, и вот они вновь встретились.
Было видно, что Ли Ти-сян особенно рад встрече. Журба вспомнил, что китаец вкусно готовил.
– Добрые ты, Лешка, манты[8] варил.
Он не замечал, что Ли смотрит на него внимательными, умными глазами. Это был взгляд человека, много пережившего и повидавшего. Осунувшееся лицо Журбы, пересохшие губы, лихорадочный блеск глаз – все говорило Ли Ти-сяну о том, что его друг находится не в блестящем положении.
– Ходи мало-мало кушать, – снова заулыбался китаец и сделал приглашающий жест в сторону ресторана. – Моя шибко хочу кушать. Мало-мало сиди, говори...
Журба качнул головой.
– С деньгами, Лешка, туговато. Остатки на табачок да на ночлег берегу. Ли Ти-сян быстро, стараясь не обидеть моряка, проговорил:
– Моя твоя угощай... Моя чена ю![9]
– Нет, браток, не дело переходить на твои харчи. – Максим подумал: «Не хватало еще, чтоб я тебя объедал. У самого, наверное, грошей не больше моего».
– Моя твоя шибко проси ходи, – прижав руки к груди и низко наклонившись, повторил китаец, и в его голосе зазвучали такие умоляющие нотки, что Журба смутился:
– Ну, спасибо, друг!
Они вошли в маленький коридор с заплеванным полом. Гардероб не работал, и моряки прошли в полутемный зал с низким прогнувшимся потолком, который поддерживали деревянные колонны. Гул голосов, звон посуды, обрывки песен и ругань – все это мешалось в синеватом кухонном чаду.
Найдя в углу у окна, выходящего в сторону гавани, свободный столик, друзья сели. Журба сдвинул на затылок фуражку, открыв начинающие редеть и поблескивающие сединой каштановые волосы. Ли Ти-сян снял шапку. Его черные блестящие волосы были гладко зачесаны назад и на затылке переходили в косу с вплетенной красной ленточкой. Лицо с выдающимися скулами было гладким, без единой морщинки. Только по губам и глазам можно было догадаться, что китаец примерно ровесник Журбе: он, как и все коренные жители Азии, медленно старел лицом.
– Чего твоя буду кушай? – Ли Ти-сян достал из-за ворота кацавейки грязный узелок. Развязав его, он склонился над небольшой стопкой медных и серебряных монет. «Все его богатство, – мелькнуло у Журбы. – Жалкие гроши, а готов отдать». Он осторожно отодвинул руку Ли Ти-сяна, закрыл монеты углом затасканного платка.
– Убери свои чены.
– Чего твоя? – с удивлением спросил Ли Ти-сян, не понимая движения Журбы. – Моя считай, сколько тебе надо сулен тю[10] покупай.
– Водки пить не будем, Лешка, – Журба почувствовал, как затуманились его глаза. – На нее, ты знаешь, я небольшой охотник.
Моряк пододвинул монеты Ли Ти-сяна, который все еще не понимал его.
– Спрячь!
– Моя твоя угощай! – воскликнул китаец, и его лицо стало сердитым.
Журба достал свои деньги.
– Вот сначала эти проживем, а потом твои. Компания у нас будет, согласен?
Ли Ти-сян посмотрел на мятую бумажку, улыбнулся.
– Твоя одинаково моя?..
– Правильно, – Журба кивнул и торопливо вскрыл пачку английского табака, который принес официант. Пер вые затяжки он делал, ни о чем не думая, ничего не слыша, весь отдаваясь наслаждению. Только когда трубка была выкурена и немного закружилась голова, Журба принялся за борщ. Оба моряка ели быстро, лишь изредка переговариваясь.
Из скупых слов Ли Ти-сяна Журба узнал, что китаец все это время плавал коком на грузовых и промысловых судах. Он даже побывал в Южной Америке на каком-то чилийском китобойном судне и все пытался поподробнее об этом рассказать: широко разводил руки в стороны, показывая, какого большого кита они промышляли. Но Журба рассеянно слушал Ли Ти-сяна.
Раскуривая вторую трубку, он думал о том, что даже табак здесь, на полуострове, иностранный, английский... Когда же все станет своим? Когда эти товары он, Журба, будет доставлять из Одессы, Херсона, Ростова, Петрограда?..
Сильный пароходный гудок прокатился над гаванью и ворвался в ресторан. Сразу оборвались разговоры, стук посуды, только пьяный матрос за соседним столиком бормотал какую-то песню. Все прислушались: второй, третий! К ним присоединилось еще несколько, и скоро тревожный хор низких гудков зазвучал над притихшим городом.
– Тревога! – раздался чей-то испуганный голос. Люди вскочили с мест и, опрокидывая стулья, роняя посуду, ринулись к окнам. На плечи Журбы и Ли Ти-сяна, которые при первых гудках припали к своему окну, навалилось несколько человек. Слышалось чье-то тяжелое дыхание, каждый кричал свое.
– Эскадра входит! Может, американцы?
– Держись, братва, снова смена власти!
– Не паникуй, больше никто к нам не сунется, – вмешался более трезвый голос. – Всем по морде надавали, еще синяки не сошли!
– Граждане! Дредноут и миноносцы входят под флагом Лиги наций, – истошно завопил человечек в драной шинели. – Петропавловск будет международным открытым портом!
– Заткни свое хайло! – подступил к нему моряк в бушлате и бескозырке без ленточки. – Камчатка наша, советская!
В гавань входил большой грузовой пароход без каких-либо признаков вооружения. За ним в кильватер вытянулось пять маленьких судов, на каждом – силуэт небольшой короткоствольной пушки, затянутой брезентом.
Журба пытался разглядеть флаги, но не мог...
В памяти всплыли недавние годы борьбы с белогвардейцами и интервентами, когда с судов высаживались десанты, когда жерла орудий угрожающе смотрели на город, а власти менялись чаще, чем капризная морская погода.
Друзья вышли из ресторана и в общем людском потоке направились в порт. Здесь они узнали, что на Камчатку прибыла норвежская китобойная флотилия «Вега», которая будет вести промысел у Камчатского и Чукотского побережья по предоставленной Советским правительством концессии. Тут же прошел слух, что флотилии понадобятся рабочие и матросы. Упорно, с надеждой, переходящей в уверенность, эту весть повторяли все, кто оказался в таком же положении, как Журба и Ли Ти-сян.
2
Китобойная флотилия «Вега» входила в гостеприимно распахнутые ворота Авачинской губы. Капитан-директор Элесеус Микальсен не бывал на Камчатке и сейчас с любопытством осматривал новые для него берега, бухту, которая считается лучшей в мире стоянкой для судов.
Погода стояла хмурая, и на душе у Микальсена было мрачно. С тяжелым сердцем шел он на промысел в русские воды. И чем ближе суда подходили к камчатским берегам, тем чаще хмурился старый моряк. Не было той праздничной приподнятости, которую он испытывал всегда при выходе на промысел. «Там была честная охота, – думал Микальсен, осматривая в бинокль берега. –А тут... дай бог унести ноги отсюда!»
Он задержал взгляд на трех темных скалах, что, как стражи, поднимались из воды направо от входа. Налево же, чуть дальше – пологий островок в больших серо-зеленоватых пятнах мха и лишайника. Они придавали островку веселый вид среди серой, на вид тяжелой, как свинец, воды. «Как он называется? – Микальсен напрягал память. Он же детально по картам и лоциям изучил камчатские берега! - Да, кажется, он вспомнил название островка: «Бабушка». Странные слова у этих русских. В переводе это значит: старуха, имеющая внуков. Ну, уж к такому островку это имя не подходит!»
Проход становился уже. «Вега» подходила к порту. Капитан-директор насторожился. Лоция указывает здесь отмель. Микальсен вышел на открытое крыло мостика, посмотрел на идущих следом китобойцев. Они тоже уменьшили ход. Микальсен поймал в окуляры мостик «Веги-1», увидел на нем гарпунера Юрта Бромсета и с раздражением отвернулся. Он чувствовал большую антипатию к этому белобрысому немцу, выдававшему себя за норвежца.
Справа впереди открылся Петропавловск, и его вид разочаровал Микальсена. «Точно деревушка, а домики как ящики из-под апельсинов». Но тут же он понял, что дома кажутся микроскопическими на фоне вздымающихся к небу сопок. В этот момент в разрывах туч скользнул луч солнца, позолотив снеговые вершины вулканов. Это было такое захватывающее зрелище, что Микальсен прошептал:
– Божественно! – и усмешка скользнула по его толстым губам: они же в стране большевиков-безбожников.
Он снова взглянул на вулкан, но солнечный луч исчез, и все стало серым, скучным. Бегло осмотрев порт, Микальсен выбрал место для стоянки на рейде. Занятый постановкой флотилии, он мельком заметил, что от стенки отчалил и направился к базе портовый катерок. Капитан-директор вновь почувствовал себя беспокойно, «Может быть, большевикам уже хорошо известно, зачем сюда пришла флотилия?»
...Журба и Ли Ти-сян с трудом пробились сквозь плотную толпу к воде в тот момент, когда от причала отходил катер с представителями городских и портовых властей.
– Капитана... Моя капитана! – неожиданно закричал Ли Ти-сян, схватив за рукав Журбу и показывая на высокого человека в черном пальто с поясом и в капитанской фуражке. Тот стоял около рубки катера, придерживаясь за леер.
Ли Ти-сян возбужденно повторял:
– Моя капитана... Северова... – и вдруг закричал – Капитана Северова!
Но Иван Алексеевич не слышал голоса Ли Ти-сяна. Со смешанным чувством любопытства и неприязни смотрел он на китобойную базу «Вега». Обычное океанское грузовое судно, водоизмещением в шесть–семь тысяч тонн, оно выделялось лишь увеличенной системой стрел и такелажа. «Могут одновременно обрабатывать много грузов» – безошибочно определил Северов. В душе шевельнулась обида. Опять иностранцы будут бить китов в наших водах, опять грабить, хозяйничать, как при Невельском, Лигове, его отце... Впрочем, не совсем так. Он не прав. Норвежцы теперь должны вести промысел, не нарушая установленных правил «Тогда наши запасы китов не пострадают, а доходы от концессии позволят построить свою китобойную флотилию... У нас будут свои китобойцы! Будут!» В этом его заверил секретарь Приморского губкома партии.
Северов перевел взгляд на китобойные суда-охотники с гарпунными пушками на полубаках. Металлические, метров в тридцать длиной, двухмачтовые китобойцы были с низкими бортами. «Быстроходны, с хорошей остойчивостью, – оценил Иван Алексеевич. – Смогут вести охоту в больших масштабах».
Катер, подходя к базе, застопорил ход. Матрос на нижней площадке поймал брошенный трос и подтянул катер к парадному трапу. Следом за начальником порта, служащими таможни и пограничниками Северов поднялся на верхнюю палубу «Веги».
Низенький, грузный Микальсен, старавшийся держаться с достоинством и подчеркнутой независимостью, был огорчен, что, обмениваясь с русскими рукопожатиями, вынужден смотреть на них снизу вверх. От волнения у него на лбу выступил пот. Он всматривался в лица большевиков, старался по выражению глаз узнать, что им известно о подлинных целях его экспедиции, но русские оказались вежливыми, очень сдержанными на слова людьми.
Северов знакомился с Микальсеном последним. У капитан-директора, когда он услышал, что это и есть советский уполномоченный, который будет следить на флотилии за соблюдением условий концессии, чуть не вырвалось: «Вы и есть комиссар?», но он сдержался.
– Очень приятно. Прошу располагаться на моем судне!
Микальсен был ошарашен. Он ожидал увидеть перед собой нечто похожее на тех звероподобных комиссаров-большевиков, которых рисуют в газетах и журналах. А перед ним нормальный человек и, судя по всему, бывалый моряк. Лицо с чуть восточными черточками, нос с горбинкой, темные строгие глаза выдавали человека с незаурядной натурой. К тому же уполномоченный держался свободно и просто, великолепно изъяснялся на английском языке, и все, что он говорил, отличалось лаконичностью и точностью. Микальсен при первых же словах уполномоченного почувствовал его превосходство над собой.
На Северова капитан-директор произвел обратное впечатление. «Моряк, но почему-то держится натянуто и даже волнуется. Кажется, хитрая бестия, – вынес первое заключение Северов. – Впрочем, поживем, увидим...»
Все формальности, неизбежные при входе в иностранный порт, были проведены так быстро и благожелательно, с явным дружелюбием, что это поставило Микальсена в тупик. Он не знал, как это расценивать.
По традиции капитан-директор пригласил всех в кают-компанию на рюмку коньяку. Русские приняли предложение. Начальник порта, как старший, поздравил Микальсена с благополучным прибытием и пожелал флотилии удачной охоты. Норвежец недоверчиво поглядывал на гостей. Все были дружелюбны.
– Может быть, господа желают осмотреть судно? – спросил Микальсен.
– Вы же не уходите сегодня? – вопросом на вопрос ответил начальник порта.
– Два дня даю командам на отдых, – Микальсен вертел в руках рюмку. – А затем – на охоту!
– Значит, мы еще успеем познакомиться с вашим судном.
– А у меня будет достаточно времени сделать это и позже, – добавил Северов.
– О, конечно, господин Северов, – нагнул голову Микальсен.
Когда русские покидали «Бегу», Северов сказал капитан-директору:
– Буду завтра в полдень!
– Жду вас! – Микальсен следил, как русские спускались по трапу.
Первая встреча с ними прошла слишком гладко, и это тревожило норвежца. Об этом он и сказал Бромсету, когда тот поднялся на базу.
Они сидели в каюте Микальсена и обсуждали «визит большевиков». Гарпунер, выслушав капитан-директора, насмешливо улыбнулся в русую бороду.
– Вы, кажется, волнуетесь? Почему? Любезность русских – хороший знак, попомните меня. Ну, а с этим комиссаром Северовым, я думаю, мы поладим... Какую вы отведете ему каюту?
– Первого помощника!
– Слишком близко к вашей. – Бромсет погладил усы, прищурил светло-серые, с легкой синевой глаза. – Поселите господина комиссара в каюте штурмана.
– Но она не совсем удобна, и к тому же на два человека...
– Вы же утверждали, что русские – люди вежливые, и поэтому наш комиссар, – тут Бромсет ядовито хмыкнул в бороду, – не будет возражать.
– Хорошо, господин Бромсет, – покорно согласился Микальсен. «Тряпка, – в который уже раз подумал о нем гарпунер. – Ему бы не капитан-директором быть, а лакеем в таверне». Юрту Бромсету немногим больше тридцати лет, хотя борода и усы делают его старше. А насколько он сильнее этого Микальсена, какие дела ему поручают! И здесь, на флотилии, он полный хозяин.
– Я ухожу на берег. Будьте на судне. Вечером вы мне понадобитесь.
– Хорошо.
На берег Бромсет отправился в том же платье, что было на нем во время плавания. Вязаная куртка, высокие сапоги с большими отворотами, вязаная шапочка делали его незаметным в толпе китобоев, отправившихся в город повеселиться, пропить последние деньги. Скупиться не к чему – впереди ожидаются большие заработки.
Бромсет неторопливо бродил по Петропавловску. Заглянул в шумный «Вулкан», побывал еще в трех портовых кабачках, где китобои пьянствовали и угощали случайных знакомых – безработных моряков. Затем он снова поднялся в город и в сумерках подошел к большому, в половину человеческого роста, камню, на котором белела металлическая пластинка с барельефом парусного судна. Надпись о том, что это памятник в честь французского мореплавателя Лаперуза, уже нельзя было прочитать.
Бромсет медленно, как человек, выжидающий время, набил трубку, раскурил ее и облокотился о памятник. Он 6ыл терпелив. Сумерки сменились ночной темнотой. Суда в гавани смотрели па берег освещенными иллюминаторами. Начинался дождь. Бромсет поднял воротник, выбил о памятник трубку. По камню скатились рубиновые, еще не сгоревшие крошки табаку.
Юрт стал негромко насвистывать. Прошло еще минут тридцать, когда из темноты выдвинулась человеческая фигура. Незнакомец сказал по-немецки:
– В этом городе мало огней.
– К знакомому порогу и в темноте найдете дорогу, – в тон ему произнес Бромсет.
– Как лучше пройти к порту? – в голосе неизвестного была настороженность.
– Могу вас проводить, – оторвался от камня гарпунер. – Я иду туда же.
– На свое судно? – поинтересовался ночной собеседник. – Сегодня холодно...
– Могу пригласить вас на рюмку коньяку, – любезно сказал Бромсет и тут же сердито заметил: – Долго же вас пришлось ждать, господин Комбаров.
– Осторожность – лучшее качество из всех, – отпарировал тот. – Нетерпение – худшее из худших.
Тихо переговариваясь, они пошли в порт, куда сходились пьяные китобои. На одном из вельботов Комбаров и Бромсет добрались до «Веги». На спутника Юрта никто не обращал внимания. Большинство команды базы, в отличие от китобойных судов, было набрано на последних стоянках в Китае и Японии, и люди не успели еще перезнакомиться.
На корабль пришлось подниматься по штормтрапу. Комбаров сделал это с легкостью опытного моряка, Бромсет последовал за ним. На мокрой, слабо освещенной палубе их никто не встретил, и Юрт провел спутника к капитан-директору.
Микальсен сидел у себя в каюте. Казалось, он не поднимался из-за стола с тех пор, как его оставил Бромсет. Когда гарпунер и его спутник, жмурясь от яркого света, вошли в каюту, капитан-директор торопливо вышел им навстречу. Бромсет познакомил его с Комбаровым.
– Господин Комберг, или по-русски Комбаров.
Микальсек увидел перед собой человека среднего роста, сухощавого, с глубоко сидящими глазами, высоким лбом и неестественно маленьким тонким носом, точно он был пересажен Комбергу с другого лица. Кожа имела красноватый оттенок, а узкий подбородок с глубокой ямкой порос остренькой, клинышком, рыжеватой бородкой. Комберг стоял, чуть вздернув плечи и прижав руки к телу. Когда он здоровался с капитан-директором, то прищелкнул каблуками и рывком нагнул голову, прижав на мгновенье подбородок к груди, отчего на лоб упала прядь светлых волос.
«Офицер», – догадался Микальсен, и его сердце сжалась.
Бромсет, наблюдавший за капитан-директором, пояснил:
– Господии Комберг останется на нашей флотилии. Зачислите его матросом.
– Слушаюсь, – машинально ответил Микальсен.
– Вам надо сменить платье, – повернулся к Комбергу гарпунер. – Сейчас у вас слишком комиссарский вид.
Оба рассмеялись. Комберг снял кожаную куртку и поношенную солдатскую фуражку, оставшись в черной сатиновой косоворотке и суконных брюках, заправленных в сапоги. Он потер руки.
– Что-то промерз.
– Может, рому или коньяку? – предупредительно спросил Микальсен.
– Пожалуй, второе.
Пока капитан-директор угощал ночного посетителя, Бромсет, отказавшись от вина, развернул на столе карту Тихого океана и, не оборачиваясь, проговорил:
– Прошу, господин Комберг.
Тот с рюмкой коньяку подошел к столу. Поймав недовольный взгляд Бромсета, он усмехнулся и с вызовом выпил. «Эта свинья, кажется, пьяница», – подумал Бромсет и повторил:
– Прошу. Начните с Командорских островов. Когда вы там были последний раз?
– Вернулся месяц назад. Как работник кооперации, проверял постановку снабжения. Население малочисленно. Есть песцы. На островах, особенно острове Беринга, большое лежбище котиков...
– Охрана? – задал вопрос Бромсет.
– Сейчас нет, но скоро установят. Конец июля – лучшее время для охоты: мех самого высокого качества... Вот схема лежбищ зверей.
Комберг вынул из кармана свернутую вчетверо вырезку из какой-то карты. Бромсет взял ее и, развернув, увидел Командоры с нанесенными на них пометками.
– Подходы к берегу?
– Плохие. Только на мелкосидящих судах, лучше на вельботах.
– Так! Подробности обсудим позднее. – Бромсет свернул вырезку из карты и спрятал ее в нагрудный карман.
– Покажите устья рек, которые необходимо закрыть. Прямо на карте…
– Прежде всего необходимо идти в Кроноцкий залив. Вот сюда.
Микальсен и Бромсет нагнулись над картой.
На рассвете Бромсет возвратился на «Вегу-1». Комберга устроили в одном из кубриков базы. Сам капитан-директор еще долго не ложился. Ночное совещание вовсе лишило его сна.
Микальсен размышлял об услышанном. «Это же будут сплошные преступления. Но что я могу поделать? Разве можно не выполнить приказ, если желаешь сохранить свою голову на плечах?»
Еще в Бергене капитан понял, что концессия, полученная у русских, только ширма для грязных дел. «А он, Микальсен, – честный моряк, и ни на какие жульничества никогда не пускался. Лучше уж было тогда отказаться от этого плавания! Нет, испугался, что будет уволен, останется без работы. А не подумал, каково придется вот сейчас. Быть на побегушках у этого авантюриста Бромсета... Что бы сказали друзья китобои, если бы узнали обо всем этом?..»
Микалъсен закрыл лицо руками и долго сидел неподвижно. Когда склянки пробили утреннюю вахту, он поднялся с кресла и направился к койке. Нужно было хоть немного отдохнуть. В полдень на базу прибудет Северов, а это – новые переживания.
3
Волнение, вызванное в Петропавловске приходом флотилии «Вега», постепенно утихало. Насмотревшись на базу и китобойные суда, люди стали расходиться из порта. На берегу оставались лишь те, кто надеялся получить работу. Они обсуждали события, гадали, что это принесет городу и, конечно, прежде всего им.
Среди этих людей были Журба и Ли Ти-сян. Китаец все еще не мог успокоиться после того, как узнал Северова.
– Капитана шибко хороший человек, – возбужденно повторял Ли Ти-сян. Лицо его как-то помолодело, глаза приобрели юношескую живость.
Журбу несколько забавляла детская убежденность Ли Ти-сяна. В китайце он неожиданно приобрел друга, хотя, собственно говоря, ничем не заслужил этого. В то же время где-то в глубине души у Журбы появлялась маленькая надежда: а что если действительно на флотилию будут брать людей? Но тут же моряк сердито хмурил брови. «Опять под чужой флаг, опять драить палубу иностранного судна. Нет! Он сыт этим по горло».
Погода все хмурилась. К вечеру нужно было ожидать дождя. Ли Ти-сян не сводил глаз с «Веги», а когда увидел, как по трапу в катер спускается Северов, пришел в такое возбуждение, что Журба сказал ему:
– Тише, Лешка.
Китаец нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Он стоял на самом краю пристани, нагнувшись вперед, словно собирался прыгнуть на подходивший катер. Журба, опасаясь, что его друг может сорваться в воду, придерживал его за куртку.
Катер причалил к стенке. Увлекая за собой Журбу, Ли Ти-сян подбежал к Северову:
– Сдластвуй, капитана, моя кока Ли Ти-сян... мало-мало болей... твоя говори потом моя назад парохода ходи...
Все это он выпалил одним духом. Северов взглянул в светившиеся надеждой глаза китайца. Лицо Ли Ти-сяна расплылось в улыбке.
– А-а, Ли Ти-сян, – обрадованно воскликнул Северов: – И ты здесь! Рад, очень рад видеть тебя! – он пожал руку коку, – Теперь что делаешь? Журба! И ты здесь! – Северов едва верил своим глазам.
– Я, я! – Журба был взволнован не менее капитана. Они обнялись. Растроганный воспоминаниями, Северов сказал:
– Вечером приходите на «Кишинев». Поговорим.
– Сыпасиба, капитана, – широко улыбался Ли Ти- сян. – Сыпасиба!
Северов спешил в губком партии. Там уже его ждали. Секретарь губкома, еще не старый, но совершенно седой человек, стоял у окна и смотрел на гавань. Прежде чем успел заговорить Северов, он жестом указал гостю на стул:
– Стоят норвежцы. Мощная флотилия. Если уж пригнали ее с другого конца света, значит, ожидают большой выгоды.
– Только так, – подтвердил Северов.
Тесный кабинет был обставлен очень просто, почти бедно: письменный стол, два венских стула, книжный шкаф, огромная старая карта Камчатки во всю стену.
Узнав, что Северов на следующий день перебирается на «Вегу», секретарь губкома предупредил его:
– Со стороны иностранцев возможны нарушения условий концессии: там, где речь идет о барыше, господа капиталисты звереют. Они превращаются в преступников. Будьте все время начеку, не позволяйте, чтобы они выбивали малолеток. В недалеком будущем мы сами начнем здесь свой большой советский промысел. – В голосе секретаря губкома звучала такая уверенность, что Иван Алексеевич на мгновение как бы увидел будущую советскую китобойную флотилию.
«Сколько русских людей об этом мечтало, сколько сил затрачено», – вспомнил Северов, и по его лицу промелькнула тень грусти.
Секретарь понимающе взглянул на него и, помолчав, продолжал:
– Вы, Иван Алексеевич – уполномоченный нашего правительства. Ваши права определены условиями концессии, но ведь прежде всего вы – коммунист... Опасаюсь, что господа концессионеры интересуются еще кое-чем, кроме китов.
– Прошлое подтверждает ваши слова, – сказал Северов.
– Да. Наш край очень богат, и соблазнов для любителей легкой наживы здесь много, – секретарь губкома посмотрел на карту. – Территория Камчатки и Чукотки обширная, а охраняется еще слабо. Следите за концессионерами, не стесняйтесь одернуть, если начнут забывать о том, что мы, а не они здесь хозяева.
– По условиям концессии на флотилии может быть пять советских людей, – заметил Северов, – и я об этом говорил с капитаном-директором. Он готов их принять, но предупредил, что не сможет допустить непосредственно к добыче и разделке китовых туш, так как это составляет профессиональную тайну.
– Старая песня, – усмехнулся секретарь. – Но тут мы ничего не сможем поделать. Впрочем, это не так важно. Будет у нас своя китобойная флотилия – будут и свои мастера-китобои, которые не уступят иностранным. И даже обгонят их! Так кого же вы возьмете с собой?
– Есть тут несколько человек, которых я знаю, – ответил Северов. Он имел в виду Джо, сына Мэйла, дожидавшегося его на «Кишиневе», Ли Ти-сяна и Журбу.
– Регулярно информируйте нас по радио, – сказал на прощанье секретарь губкома и, дружески улыбнувшись, крепко пожал руку. – Счастливого плавания!
На следующий день Северов поднимался на «Вегу» ровно в назначенное время. Дождь с утра прекратился, ветер разогнал тучи, и солнце заливало сопки, гавань, суда. На палубе базы было шумно. С первого взгляда Иван Алексеевич понял, что идет подготовка к выходу в море. «Странно. Ведь они собирались простоять два дня», – вспомнил Северов и сразу же спросил об этом Микальсена.
Норвежец подтвердил предположение Ивана Алексеевича.
– Стоянку решил сократить. Время дорого.
Он провел Северова в свою просторную, отделанную под красное дерево каюту. Пол устилал ковер, на стенах висело несколько картин, изображающих китобоев на промысле. Круглый стол с мягкими креслами и диван дополняли обстановку. В открытую дверь была видна спальня.
Слушая Микальсена, который объяснял намеченный курс флотилии, Северов рассматривал капитан-директора и отметил, что тот выглядит сейчас не так, как при первой встрече. Под глазами отвисли мешки, на помятом, хотя и старательно выбритом лице еще глубже стали морщины. Сильнее, чем накануне, была заметна и нервозность Микальсена. Он старательно избегал встречаться взглядом и более многословно, чем требовалось, объяснял, где флотилия будет вести охоту, где намечается стоянка базы.
– Эти воды и берега, – указал Северов на карту, исчерканную карандашом норвежца, – мне хорошо знакомы. Я часто тут ходил.
– А-а? – только и мог произнести в ответ Микальсен. Чтобы скрыть свое смущение, он достал платок и шумно высморкался. Мысли лихорадочно бились: «Как же Бромсет выполнит свои планы, если комиссару все тут известно? Обмануть его, отвлечь внимание будет очень трудно». Страх все больше овладевал им, хотя он и пытался себя успокоить: «Комиссар ничего не сможет сделать. Он один в море будет беспомощен». Тут Микальсен вспомнил, что с Северовым должны быть еще четверо.
– Когда прибудут ваши люди?
– Сегодня. Пока трое. – Северов назвал имена Джо Мэйла, Ли Ти-сяна и Журбы. – Я бы хотел знать, куда вы их поставите?
– Механика на китобойное судно «Вега-1», – распределял Микальсен, заглядывая в составленный список спутников Северова. – Там как раз не укомплектована машинная команда. Кока... Китаец, вы говорите? Это хорошие повара, – можно оставить на базе. А вот матроса...
С палубы донесся страшный крик. Послышались громкие взволнованные голоса, топот людей.
– Что это? – Микальсен повернулся к раструбу переговорной трубы, что шла с ходового мостика, выдернул никелированную пробку, свистнул:
– Вахтенный, что случилось на палубе? Что за шум? Выслушав ответ, сказал Северову:
– Матрос сорвался с вантов. Кажется, переломил ноги.
Северова удивило, что капитан-директор совершенно не взволнован случившимся. Он говорил так, будто речь шла о каком-то пустяке:
– Жаль, что на базе нет врача. Наш загулял в Сингапуре и остался там.
– Надо немедленно затребовать врача с берега, – поднялся Северов.
– Свезем матроса на берег, – Микальсен снова потянулся к переговорной трубке, но Северов остановил его:
– Возможно, трогать матроса нельзя. Пойдемте посмотрим...
Иван Алексеевич быстро вышел из каюты. Удивленный Микальсен засеменил следом. «Почему комиссар так заинтересовался этим матросом? Мало ли что с кем случится! Да и виноват матрос сам. Видно, вчера перехватил на берегу».
На палубе около грот-мачты шумело плотное кольцо людей. При виде Микальсена и Северова они расступились. Иван Алексеевич опустился на колени. Матрос лежал, прижавшись щекой к трубе, и тяжело дышал. Сквозь сжатые зубы вырывались хриплые стоны, из уголка рта бежала тоненькая струйка крови – на затоптанных, пропитанных жиром досках палубы уже образовалась лужица крови. Серое лицо, на котором особенно черными казались небрежно подбритые бакенбарды, подергивалось мелкой дрожью. «Шок», – подумал Северов. Он осторожно тронул матроса за руку, но тот не шевельнулся. Глаза его закатились.
Иван Алексеевич перевел взгляд на ноги пострадавшего, которые были неестественно согнуты в коленях. Левая штанина промокла от крови.
– Свое отплавал, – услышал Северов сожалеющий голос Микальсена. – Ларсен был хорошим матросом.
– Матрос в очень тяжелом состоянии. Необходимо срочное вмешательство врача, – тоном, не терпящим возражения, сказал Северов. – Сейчас его вызовем.
Люди, стоявшие вокруг, одобрительно загудели. С каждым из них может случиться то же самое, что и с этим беднягой, лежащим на палубе. На обветренных бородатых лицах отразилось что-то похожее на благодарность и любопытство к человеку, который так по-хозяйски ведет себя на корабле.
– До прибытия врача матроса не трогать, – обратился ко всем Микальсен.
Ожидая в каюте приезда врача, Микальсен и Северов больше молчали. Разговор не вязался. Капитан-директора несколько обидело вмешательство Северова.
– Разбившийся, видно, надолго уляжется на больничную койку, и я могу на его место взять вашего матроса... – Микальсен поискал в списке имя Максима Остаповича.
Северов подсказал ему:
– Журба!
– Да, да, Журба, – с трудом произнес норвежец. – Надеюсь, он опытный моряк?..
Вахтенный доложил, что на базу прибыл врач, и капитаны вышли на палубу. Кто-то уже хлопотал около разбившегося матроса. Северов подошел ближе и увидел незнакомую женщину лет двадцати семи–тридцати. Она была одета в рыжую оленью куртку. Сдвинутая на затылок меховая кепка открывала лоб, на который в беспорядке спадали черные вьющиеся волосы. Переносица, как и верхняя губа, темнела от черного пушка.
Женщина ни на кого не обращала внимания. Она уже сделала матросу укол. Его левый рукав был завернут, открывая сильную мускулистую руку с довольно непристойной татуировкой. Дышал он ровнее, без стонов.
Женщина, достав из чемоданчика ножницы, быстро и ловко разрезала ему левую штанину, обнажив искалеченный коленный сустав. Северов сразу отвел глаза в сторону.
– Товарищ, – обратилась женщина к Северову, узнав в нем по фуражке советского моряка. – Товарищ!
– Я слушаю вас, – взглянул ей в лицо Иван Алексеевич.
На него смотрели серьезные черные глаза. Большие, удлиненные, широко расставленные, они придавали лицу особую привлекательность, которую скорее почувствовал, чем увидел Северов.
– Я могу оказать только первую помощь и наложить транспортные шины на ноги. У пострадавшего сильное внутреннее кровотечение, его надо немедленно в больницу. Приготовьте носилки, людей для доставки больного.
Врач говорила быстро, отрывисто. Голос у нее был чуть глуховатый. Не ожидая ответа Северова, она вновь занялась матросом. Ее маленькие, крепкие руки с коротко остриженными ногтями двигались ловко, привычно разматывая бинты, что-то накладывая и перевязывая.
Когда пострадавшего отнесли на катер, Микальсен подошел к женщине и по-английски поблагодарил ее. Северов перевел его слова, но врач, к удивлению Ивана Алексеевича, ответила Микальсену тоже по-английски.
– Благодарить не за что. Это мой долг. А ваш долг иметь на судне своего врача. Там, где вы собираетесь охотиться, врачей нет... До свидания.
– До свидания, – повторил обескураженный Микальсен. Похоже было, что врач сделала ему выговор.
Женщина, насмешливо взглянув на норвежца, коротко кивнула Северову и пошла к трапу. Капитан-директор догнал ее.
– Ваше имя, мисс? Я должен внести запись в вахтенный журнал.
– Елена Васильевна Захматова, врач портовой больницы.
Она быстро спустилась на катер, и Северов видел, как Захматова сразу подошла к носилкам и взяла матроса за руку, проверяя пульс.
– Женщина – портовый врач, – заговорил Микальсен. – В других портах я не встречал... А мисс права. На флотилии должен быть врач, особенно сейчас, когда случай с Ларсеном произвел на команду такое тяжелое впечатление.
Северов понял завуалированную просьбу.
– Вы хотите, чтобы я помог вам найти врача?
– Разве здесь возможно? – Капитан-директор посмотрел на Петропавловск. Сейчас город выглядел лучше, приятнее, чем накануне. Блестела синеватая вода гавани, и чайки, скользившие по ней, казались большими белыми цветами.
– Думаю, что возможно. – Северов следил за катером, который подходил к причалу. И тут у него мелькнула мысль: «А что, если попытаться заполучить Захматову?» Он повернулся к Микальсену.
– Прикажите спустить вельбот. Не будем терять времени... Врач как раз и будет нашим пятым человеком на вашей флотилии.
– Это было бы прекрасно, – искренне обрадовался Микальсен: ему не нужно было ломать голову над тем, куда определить еще одного советского человека.
Северов съехал на берег, полный уверенности, что его замысел легко удастся. Но уже в портовой больнице, а затем в горздравотделе он натолкнулся на категорический отказ.
– Врачей нет. Один на несколько тысяч человек, а мы должны отдавать иностранцам!
Пришлось Ивану Алексеевичу обратиться за помощью к секретарю губкома. Тот, узнав, в чем дело, подумал, что-то прикидывая в уме, потом сказал:
– Дадим врача на флотилию! Там в большинстве такие же рабочие люди, как к у нас. К тому же они в какой-то степени наши гости. Кандидатура Захматовой вполне подходящая, она серьезный и весьма деловой человек.
Он вызвал Захматову, и, пока ее ожидали, Северов с интересом выслушал короткий рассказ о Елене Васильевне. Студентка медицинского института в Томске, она выполняла опасные задания большевиков-подпольщиков. Оказавшись на Камчатке, сражалась в партизанском отряде Елизарова, в труднейших условиях делала перевязки и даже операции.
– Многие наши партизаны обязаны ей жизнью, – закончил свой рассказ о Захматовой секретарь губкома.– Вам надо знать, что весной двадцать третьего года ее постигло большое горе. Во время ликвидации банды Бочкарева погиб ее муж. Елена Васильевна сильно переживает потерю. Возможно, пребывание на флотилии для нее будет полезно. Другая обстановка, люди, события...
В дверь постучали, и вошла Захматова.
– Ты меня по какому делу вызывал?
Видно, Елена Васильевна шла быстро. Она раскраснелась и часто дышала. Увидев Северова, она вопросительно посмотрела на секретаря губкома. Тот сказал добродушно:
– Знакомься, Елена. Это товарищ Северов, наш уполномоченный у норвежцев.
– Мы уже с ним знакомы, – кивнула в сторону капитана Захматова. – Так зачем меня звал?
– Садись и слушай, – секретарь пододвинул Захматовой папиросы.
Она привычным жестом взяла папиросу, размяла ее в пальцах.
Пока секретарь губкома говорил, Елена Васильевна смотрела куда-то в окно сквозь голубой табачный дым и, казалось, думала о чем-то своем. Северову не понравилось, что она курила. Это он считал непристойным для женщины. Но еще больше ему не понравилось, что она так панибратски, грубо, на «ты» говорила со всеми. «Может, ошибаюсь, что приглашаю ее», – думал Северов. И тут же устыдился, вспомнив рассказ секретаря о том, как Захматова переживает гибель мужа.
– А другого врача не можешь послать? – спросила Шахматова. – Чертовски не хочется на капиталистов работать!
– Ты будешь помогать простым людям, а не капиталистам, – улыбнулся секретарь. – К тому же ты у нас единственный врач коммунист. Вот мы и посылаем тебя. Согласна?
– Если надо, то согласна, – ткнула Захматова папиросу в пепельницу. – Когда уходит флотилия?
– На рассвете, – вступил в разговор Северов. – Успеете собраться?
– Успею, – тряхнула головой Захматова и спросила: – Как звать тебя?
Он назвал, и Захматова вновь нахмурилась, но не сердито, не зло, а печально. Нагнула голову, словно пряча от собеседников глаза. Северов не понимал, что произошло. Секретарь губкома с досадой покачал головой. Он забыл предупредить, что и мужа Захматовой звали Иваном Алексеевичем.
В кабинете несколько секунд стояла тягостная тишина. Елена Васильевна овладела собой, встала, тряхнула головой.
– Пойду собираться. Надо еще забежать в больницу.
– Как состояние матроса? – спросил Северов.
– Сейчас трудно сказать, – у Захматовой влажно поблескивали глаза. – Ну, я иду. Через два часа жди меня на пристани.
Распрощался и Северов. Когда он вышел из губкома, то увидел Захматову. Грустно опустив голову, она медленно шла по дороге, заложив руки в карманы куртки. И как-то странно было видеть это в яркий солнечный день.
Северов снял фуражку. Бриз легко перебирал волосы. Иван Алексеевич направился на «Кишинев» за моряками.