ь ненароком под брызги огненного плевка. А кое-кто уже ничего не мог рассказать.
Отчаянно хлопая крыльями, уносились прочь голуби. Более догадливые вороны удрали еще раньше.
Геннадий Родионович и Рыбаба тоже подались назад, но уходить не спешили. Во-первых, проще было подождать конца ликвидации, чем обходить ее место, давая кругаля по соседним улочкам либо плутая во дворах, а во-вторых – зрелище.
Со стороны проспекта тоже было все готово, даже пожарные. Огнеметчики с ранцами – отважные ребята – рысили у самых стен домов. Проскользнув впритирку к сельхозавру – оттянулись во дворы. Маневр окружения был завершен.
– Сейчас начнут, – плотоядно облизнувшись, сказал Рыбаба. – А пойдем-ка вон туда встанем…
Указанное Рыбабой место – пьедестал рекламного щита – оказалось удачным. Отсюда Геннадий Родионович видел и МЧСовцев, и пожарных, и даже пригнанную на всякий случай машину «Скорой помощи». Но главное – он видел серую тушу сельхозавра. Почти всю.
Туша не шла вперед – топталась на месте, встретив преграду. Возможно, сельхозавра стегали радиокомандами, пытаясь силком загнать в русло программы – в последний раз. А может быть, он просто чувствовал опасность.
Голос из мегафона проорал, что жителям прилегающих к месту ликвидации домов надлежит плотно закрыть форточки и не подходить к окнам. Ага! – расплющенные об оконные стекла носы любопытных были видны даже Геннадию Родионовичу.
– Начали! – завопил Рыбаба.
С ревом ударили огненные струи. Четыре штуки. На зрителей дохнуло жаром. Выплюнув по дымному сгустку пламени, машины, казалось, призадумались на секунду, после чего решили: мало. И выплюнули еще.
Сельхозавр удивился – так, во всяком случае, это выглядело со стороны. Замотал подобием башки, попятился. Сообразил, что сзади тоже припекает, и быстро крутнулся на месте, совершив полный оборот. Будто решал, кого сокрушить сначала – передних обидчиков или задних.
Огнеметы выплюнули еще по струе.
– Сейчас его проймет, – тоном знатока сообщил Рыбаба. – А помнишь, как скороварки по улицам ездили?
Геннадий Родионович помнил. Еще с полгода назад наивные городские власти воображали, будто можно обратить в бегство сельхозавра, направив на него струю перегретого пара. Пробовали также электроразряды и вонючие аэрозоли. Без толку.
– А сколько ему нужно – градусов небось с тысячу? – спросил любознательный Рыбаба.
– Меньше. Для деструкции хватит и восьмисот.
Сельхозавр корчился. Сельхозавр бурлил. Клубился. Бывало, Геннадия Родионовича охватывала жалость к несчастным нанороботам, что из последних сил пытались уцелеть, нырнув в толпу себе подобных. А с другой стороны – не очень-то они и отличались от примитивных живых существ вроде планктона. Ну кто, скажите, проникнется сочувствием к стае саранчи, состоящей из значительно более высокоорганизованных особей? Саранчу – жалеть?! Дустом ее, дустом!
Пожалуй, жальче было не каждую особь в отдельности, а весь организм, если только это слово могло быть применено к сельхозавру. Хотя сей организм находился явно не там, где следовало, и уже натворил дел на железнодорожных путях…
– Гля, дерево загорелось! – ликовал Рыбаба.
– Этак мы всей зелени в городе лишимся, – брюзгливо предрек Геннадий Родионович. – И без того дышать нечем.
Сельхозавр внезапно завопил, и резкий вопль его, перекрывший рев огня, был похож на крик киношного Годзиллы. Чем может кричать эта туша, оставалось неясным, да Геннадий Родионович и не думал об этом сейчас. Ему чудились стенания живого, страдающего существа, захотелось даже заткнуть уши и стремглав бежать прочь. Нервы, подумал он, стараясь привести сердцебиение в норму. Всякая дрянь нам живой представляется, да еще и одушевленной… А что есть сельхозавр? Конгломерат, структурируемый заданной извне программой. Он дурак дураком, как компьютер, а уж каждый наноробот в отдельности и вовсе немногим умнее пылинки. Чего жалеть такого? Только из-за того, что эта туша умеет целенаправленно двигаться и вопить? Так тепловоз это еще лучше умеет…
Пылающий сельхозавр быстро уменьшался в объеме. Он пробовал метаться, норовил скрыться от пламени во дворах, но сбоку его встречали длинные плевки из ранцевых огнеметов, и он, вздрогнув, пятился. Он уже не напоминал четвероногое существо – он был амебой, и амебой гибнущей. В крутящемся столбе раскаленного воздуха реяли над ним черные хлопья. Неприятный, ни на что не похожий запах достиг зрительских носов.
Рыбаба попятился.
– Мало того, что этих тварей на нас напустили, так еще и отравой дышать заставляют…
– Кто напустил-то? – спросил Геннадий Родионович.
– Кто-нибудь да напустил. Кому-нибудь это надо. Что, не так?
В ответ на это оставалось лишь пожать плечами и сменить тему:
– И никакой особенной отравы… Основа нанороботов – углеродная. Скандий в них еще есть, иттрий, фтор… в общем, половина таблицы Менделеева. Но ни ртути, ни свинца, ни кадмия, ни бериллия нет, за это я ручаюсь.
– А мышьяк? – покрутив носом, вопросил Рыбаба.
– В гомеопатических дозах. Дыши смело.
– Откуда знаешь?
– Читал.
– А! – понимающе покивал Рыбаба. – Читай больше. Тебе напишут, а ты читай. Всему верь, главное. Гадом буду, мы небось и живы только потому, что этот твой скандий – редкий металл…
Нет, все-таки школьный учитель – это диагноз неизлечимой болезни. Как ни кривишься от фатальной бестолковости окружающих, в какую черную меланхолию ни впадаешь от всеобщего нежелания ничего знать, а главный симптом болезни, проявляющийся в неудержимом желании делиться сведениями, – вот он. Выскакивает неожиданно, как чертик из табакерки.
Геннадий Родионович даже руками всплеснул.
– Он не мой скандий, он сам по себе скандий! И не редкий он вовсе, а рассеянный. Везде присутствует. Ты ешь, пьешь – глотаешь сколько-то скандия. Ну и что – помер?
– Не помер, так помру, – огрызнулся Рыбаба. – И даже не узнаю, что от скандия.
– Ну да, – съязвил Геннадий Родионович. – А погоду спутники испортили.
– А что, не они, что ли?
Пришлось прервать диалог. Огнеметчики добивали сельхозавра. Привставший на цыпочки Рыбаба заявил, что недожженные остатки утекли сквозь канализационную решетку, и сейчас же высказал уверенность в том, что этот студень из нанороботов копится где-нибудь в городских коллекторах, пока не вырастет настолько, что даст всем прикурить. «Все подземные пустоты захватит, метро захватит, а потом ка-ак полезет изо всех щелей – тут-то нам и каюк». Напрягшись, Геннадий Родионович поборолся с педагогическим симптомом – и одолел.
Черные хлопья рассеялись, вонь улетучилась, машины ликвидаторов разъехались, оцепление сняли. Шагая к дому, Геннадий Родионович подумал, что сегодня, пожалуй, надо будет позволить себе не одну банку пива, а две.
Под акацией, высокой, развесистой и, наверное, удивленной тем, что добилась таких успехов в климате средней полосы, лет двадцать гнил, но все еще держался изрезанный надписями столик с двумя скамьями, стойко противостоя оглушительным ударам доминошников. Сегодня их, к счастью, не было. Геннадий Родионович не любил тех, кто слишком громко оповещает мир о своем существовании.
В сентябре в шесть вечера еще светло. До холостяцкого ужина – двух котлет фабричной выработки – время есть, и чем заняться, спрашивается, если препирательства с супругой невозможны за отсутствием последней? Кто одинок, тот ценит роскошь человеческого общения – даже с Рыбабой.
Откупорив пивную банку – все-таки единственную, – Геннадий Родионович двинул черную пешку на c6.
– Опять таракан, – скривился Рыбаба. Так он называл защиту Каро-Канн.
– Играй черными и выбирай любую защиту, – предложил Геннадий Родионович.
– Тогда с форой, а? Туру, а?
– Во-первых, ладью, а не туру, а во-вторых, обойдешься. Как договорились, так и играем.
Рыбаба покорился. Делать ему было все равно нечего. Поблизости слонялся всего один знакомый – пенсионер, известный под прозвищем Гулкий Пень. Он ждал себе подобных и к шахматистам не лез – знал, что отошьют. Всецело сосредоточившись на доске, Рыбаба повел атаку и возликовал, помешав противнику рокироваться в короткую сторону.
Что ж, можно и в длинную…
В миттельшпиле назревал грандиозный размен фигур.
– Ха! – возликовал было Рыбаба. – А ведь ты без ферзя!
– Еще чего, – бросил Геннадий Родионович. – Я отдам качество. Вот так. Если ты не берешь мою ладью, тебе мат в три хода. Ты ее возьмешь. Далее размен, я без качества, а ты без пешки. Ну и много ты выиграл?
Рыбаба надолго задумался, и видно было, что он мучительно размышляет: откуда здесь взяться мату в три хода? Потом вздохнул, взял ладью и присосался к пивной банке.
– Слышь, физик, – сказал он, зашуршав пакетиком с орешками. – А ведь это олигархи, падлы, виноваты. Они и натравили.
– Кого и на кого? – поинтересовался Геннадий Родионович, уже подозревая ответ.
– Да сельхозавров же, ёшкин кот! На нас! Ну на хрен им сдался простой народ, ты сам прикинь. Работать – гастарбайтеры есть да те же сельхозавры. Рынок сбыта? За бугром у них рынки сбыта. Не, народ не нужен. Одна морока с ним, не так, что ли? Зарплату ему хоть какую, а дай. Пенсии ему плати. Учи, лечи. По ящику зомбируй, а не то забунтует…
«Много ты бунтуешь», – подумал Геннадий Родионович, но сказал иное:
– Извести народ, значит… Ну допустим…
– И допускать нечего!
– Постой. Они по сравнению с нами кто?
– Олигархи!
– Они элита, – сказал Геннадий Родионович, наставительно подняв указательный палец. – Вон Гулкий Пень ходит, бутылки собирает – для него мы с тобой элита. А они, – тут палец устремился выше, – и для нас элита, и для него. Предположим, извели они народ. Ну и для кого они тогда элита? Сам подумай.
– Кого-нибудь оставят, – неуверенно предположил Рыбаба.
– А остальных на удобрения? – Улыбка так и кривила рот. – Ну-ну. Убери фундамент – рухнет дом. А фундамент – это мы с тобой, консументы первого-второго порядка…