Откушенные пальцы нельзя сравнить с тем, что джунгли вырвали из него и что он пытается сшить обратно. Он пытается. Разве она не видит, как настойчиво он пытается?
Он поднимает со стола одну из двух папок личных дел.
– Зельда Д. Фуллер?
– Да, сэр, – отвечает она.
– Тут написано, что замужем. Но почему тогда у твоего мужа другая фамилия? Если вы в разводе или живете отдельно, это должно быть зафиксировано.
– Брюстер – это имя, сэр.
– Для меня звучит как фамилия.
– Да, сэр. Но нет, сэр.
– Да – но нет. Да, но нет, – он скребет лоб большим пальцем правой руки, стараясь не думать о боли, терзающей левую. – Так же ты отвечала и прошлой ночью. Помнишь? Ха-ха. Я мог бы позвать вас к себе посреди дня, упростить дело для меня, но я так не поступил. Лучшее, что вы можете сделать, это вернуть услугу, чтобы я мог убраться отсюда побыстрее, выспаться и позавтракать с детьми. Это звучит понятно, миссис Брюстер? Уверен, что у вас есть дети.
– Нет, сэр.
– Нет? Как же так?
– Я не знаю, сэр. Просто… не получилось.
– Мне жаль слышать это, миссис Брюстер.
– Я – миссис Фуллер. Брюстер – имя моего мужа.
– Брюстер… это фамилия, или я обезьяний дядюшка. Уверен, у вас есть братья. Сестры. В любом случае, вы знаете, как оно с детьми.
– У меня нет ни братьев, ни сестер. Я сожалею.
– Это здорово меня удивляет. Разве это не необычно? Для твоего народа?
– Моя мать умерла, рожая меня.
– О, – Стрикланд перелистывает страницу. – Вот оно, страница два. Это печально. Хотя если она умерла при родах, то я полагаю, что ты не можешь по ней скучать.
– Я не знаю, сэр.
– Положительная сторона во всем, вот о чем я говорю.
– Может быть, сэр.
Может быть.
Все выглядит так, словно два шарика с кислотой надуваются внутри его висков. Может быть, они лопнут. Может быть, кожа слезет с его лица и этим девкам придется смотреть на его вопящий череп.
Он прижимает палец к странице и заставляет сфокусироваться блуждающие глаза. Умершая при родах мать. Наверняка аборт. Какое-нибудь экстравагантное замужество. Бессмысленное дерьмо. Слова вообще бессмысленны.
Взять хотя бы коммюнике генерала Хойта по поводу Deus Brânquia.
Само собой, оно описывало предстоящую миссию, но была ли в нем хоть буква о том, как джунгли проникают в тебя, как лианы просачиваются через москитную сетку, пока ты спишь, проскальзывают меж твоих губ, залезают в пищевод и опутывают сердце?
Наверняка где-то существует правительственное коммюнике по поводу той вещи в Ф-1, и оно тоже полное дерьмище. То, что внутри резервуара, нельзя поймать словами. Для этого нужны все твои чувства.
Он был наэлектризован тогда, на Амазонке, бешеный механизм, работающий на гневе и buchite. Возвращение в Америку опустошило его, Балтимор просто вверг в кому. Может быть, то, что сегодня он лишился двух пальцев, сможет разбудить его обратно. Посмотрите на него: в глухой ночной час слушает низкооплачиваемых пресмыкающихся, взятых на работу исключительно потому, что они глупые женщины без образования.
И одна из них говорит ему прямо в лицо «может быть»?
– Что такое «Д»? – требует он.
Мужчины, обладающие властью или силой, угрожали Зельде всю ее жизнь. Рабочий-литейщик, преследовавший ее на игровой площадке, чтобы сказать, что ее папочка украл его работу и за это будет висеть в петле. Учителя в школе, говорившие, что если обучить черную девочку, то она лишь возмечтает о том, чего никогда не получит. Гид в форте Мак-Генри, перечисливший солдат, убитых во время гражданской войны, а потом спросивший, не хочет ли она сказать «спасибо» белым одноклассникам.
В «Оккаме» угроза исходила только от Флеминга, и она давно научилась с ней справляться. Знай свой ЛПК вдоль и поперек, знай, как выглядеть забитой и несчастной, знай, как льстить.
Но мистер Стрикланд совсем другой.
Зельда не знает его и чувствует, что если бы даже знала, то это не имело бы значения. У него глаза как у льва, которого она однажды видела в зоопарке, и по ним невозможно понять, бросится ли он на тебя в следующий момент или примется лизать лапу.
Лучше забыть догадки по поводу того, почему их с Элизой вызвали сюда, к этой стене из мониторов.
– Д, сэр? – осмеливается спросить она.
– Зельда Д. Фуллер.
Это вопрос, на который она знает ответ, и она беззаботно хватается за него:
– Далила. Вы знаете, ну, в Библии.
– Далила? Так тебя назвала мертвая мать?
Она знает, как держать удар.
– Так сказал мне отец, сэр. Мама планировала это имя, если родится девочка.
Стрикланд вгрызается в свои леденцы челюстями столь же широкими, как у льва. Зельда узнает дешевые сладости при первом взгляде, она практически выросла на них, но это новый уровень дешевизны. Они раскалываются на куски, она видит, как осколки впиваются ему в щеки и губы, она видит смешанную со слюной кровь и почти чувствует ее вкус, холодный и горький, полная противоположность вкусу леденцов.
Так красное отличается от зеленого.
– Занятная дамочка была эта мертвая мать, – говорит Стрикланд. – Ты знаешь, что значит Далила, не так ли?
Зельда готова к тому, что Флеминг будет выговаривать ей за кражи вещей, которые рассеянные ученые просто положили не туда, а потом забыли, но вопросов по поводу библейских персонажей она не ждет.
– Я… церковь… они…
– Моя жена ходит в храм регулярно, так что я в курсе почти всех историй. Вспоминается мне, что Бог выдал Самсону кучу силы. Целую армию побил челюстью. Ослиной, я имею в виду. Ну а Далила его соблазнила, взяла старичка Самсона и размягчила, так что он выдал свой секрет. Она позвала служанку, чтобы она отрезала ему волосы, а затем кликнула своих приятелей филистимлян, ну а они выкололи Самсону глаза и искалечили так, что он перестал быть человеком. Остался только объект пыток. Такая вот Далила. Предмет гордости для женщин. Но странное имя, как мне кажется.
Разговор не должен идти таким образом, это нечестно.
Зельда знает все те же истории из Библии, но ее тело предает ее, превращает ее в статиста в театре Стрикланда. Она ощущает, как глаза расширяются, а губы трясутся. Стрикланд изучает ее личное дело, и она может слышать, как шелестят страницы.
Зельда стыдится этого, но она чувствует облегчение, когда Стрикланд переводит взгляд на Элизу. Она буквально может слышать его мысли: лень – это проблема не только негров, точно, простонародье есть простонародье потому, что они не могут завязать шнурки на ботинках; возьмите эту белую женщину, нормальное лицо, хорошая фигура, будь у нее хоть унция сметливости, она бы суетилась в опрятном доме, присматривая за детьми, а не выходила бы уборщиком в кладбищенскую смену как ночное животное.
Стрикланд хрустит леденцами, берет вторую папку.
– Элиза Эспозито, – говорит он, – Эспозито. Частью мексиканка или типа того?
Зельда бросает взгляд на Элизу.
Лицо той напряжено, отражает беспокойство, которое ее лучшая подруга испытывает, когда кто-то не понимает, что она немая.
Зельда откашливается и рискует вмешаться:
– Это итальянское, сэр. Эту фамилию дают сиротам. Ее нашли на берегу реки. Младенца то есть, и в приюте дали это имя.
Стрикланд хмуро смотрит на Зельду, и она узнает этот взгляд: он устал от ее болтовни, а еще наверняка думает, что создание мифов о собственном тайном величии тоже можно отнести к порокам низких людей. Эту вот девочку нашли на берегу реки. Мальчик родился в сорочке. Трогательные байки, попытки создать себе прошлое.
– Как долго вы двое знаете друг друга? – ворчит он.
– Все время, пока Элиза тут работает. Четырнадцать лет?
– Это хорошо. Я имею в виду, вы обе понимаете, как тут, в «Оккаме», все устроено. Знаете, как себя вести. Полагаю, это вы нашли мои пальцы? – Стрикланд потирает голову, по лбу его струится пот, и это выглядит как настоящая агония. – Это вопрос. Отвечай.
– Да, сэр.
– Я собираюсь поблагодарить вас за это, – говорит он. – Мы думали, что с ними… Хотя не имеет значения, что мы думали. Теперь я не так уж волнуюсь по поводу пакета. Наверняка там было что-то получше того жирного бумажного кулька, доктор говорит, что сырая тряпка подошла бы не хуже, чем лед. Он сказал, что они потеряли кучу времени, стерилизуя пальцы перед тем, как отыскать нервы и прочее. Я не пытаюсь обвинять вас. Но все же… Прямо сейчас мы не знаем, что случится дальше… Пальцы либо прирастут, либо нет. Но вы их нашли, и это все. Именно это я и хотел сказать по поводу…
– Я сожалею, сэр, – Зельда пожимает плечами. – Мы сделали все, что могли.
Искренне извинись как можно быстрее, чтобы не испытывать сомнений по этому поводу, – таков ее метод.
Стрикланд кивает, но затем ситуация осложняется.
Он смотрит на Элизу, ожидая извинений, и нетерпение омрачает его усталое, искаженное болью лицо. Молчание в этой ситуации выглядит как грубость, и нет возможности избежать неизбежного.
Зельда возносит безмолвную молитву и еще раз шагает в клетку ко льву:
– Элиза не говорит, сэр.
Служба в армии накладывает на сознание определенный отпечаток.
Человек, который не говорит, подозрителен, он прячет воинственные намерения или еще что-то похуже. Эти две женщины не выглядят достаточно сообразительными для того, чтобы вести интриги, но кто знает. Простонародье, в конце концов, то место, где водятся коммунисты, профсоюзные активисты, люди, которым нечего терять.
– Она не может говорить? – спрашивает Стрикланд. – Или предпочитает молчать?
– Не может, сэр, – говорит Зельда.
Пульсация в его руке утихает, отходит на задний план. Это интересно.
Это объясняет, почему Элиза Эспозито так долго держится на этой дерьмовой работе: не придурь, а ограничения, и наверняка все описано, как обычно, на странице два. Он закрывает папку и смотрит на девицу: она хорошо слышит, тут нет сомнения; еще в ней есть нечто от хищника, и это настораживает, ее глаза обращены на его губы таким образом, какой большинство женщин сочло бы неделикатным.