Элиза должна быть в их числе.
Но Зельда видела, как ее подруга вела себя, когда они катили тележки мимо Ф-1 – жалобные звуки могло издавать не разболтанное колесо, а сама Элиза!
Зельда воображает, что это пройдет – каждый в свой черед начинает чуток напрягаться по поводу правительственных заговоров, а потом выкидывает всю эту чушь в корзину и забывает о ней.
Или…
Элиза – единственный человек в «Оккаме», кто видит Зельду такой, какая та есть – хорошей женщиной и чертовски хорошей трудягой. Если Элиза окажется уволенной, то Зельда не знает, сможет ли она выдержать это. Это эгоистично, может быть, но правда. Костяшки пальцев у нее болят, но не после отмывания полов, а от разговоров, которые они вели сегодня.
И сама идея потерять возможность молчаливых бесед, лишиться подтверждения того, что она, Зельда Фуллер, имеет значение…
Это больно.
Одна вещь насчет Ф-1 выглядит несомненной: большие шишки следят за тем, что там происходит. Элиза играет с настоящим огнем, проявляя внимание к этой лаборатории.
Зельда заканчивает переодеваться и вздыхает, вспоминая острый запах «Лаки Страйк». Она разворачивает извлеченный из кармана ЛПК, рассматривает его снова. Флеминг постоянно перетасовывает задачи, словно пытается запутать уборщиков: если бы Зельда была Элизой, она могла бы заподозрить, что он занимается этим, чтобы не оставить времени на посторонние мысли.
Она трет усталые глаза и продолжает читать – каждый ряд, всякую колонку, не слушая, как уборщики дневной смены хлопают дверцами ящиков.
ЛПК заполнен пустыми, бессмысленными клетками, как и ее жизнь в целом. Предметы, которых у нее никогда не будет, места, куда она никогда не попадет.
Раздевалка забита женщинами.
Зельда оглядывается, смотрит через частокол задранных ног, разбросанных одеяний и машущих рук. ЛПК – не единственная причина, из-за которой она торчит тут. Она ждет Элизу, чтобы они вместе подождали автобуса – ждать, чтобы подождать, история ее жизни.
Мысль об этом заставляет ее ощутить, насколько она убога.
Последний человек, о котором Элиза думает в последние дни, – как раз Зельда. ЛПК размывается перед ее глазами, остается одна-единственная непроверенная клетка, где прячется Элиза.
Где она? Ведь до сих пор не сняла униформу, и это значит – она внутри «Оккама».
Зельда встает, ЛПК соскальзывает на пол.
О Господи, девчонка явно во что-то впуталась…
Голос Матроны звенит у нее в голове: «Глупая маленькая девочка!»
Элиза замедляет ход, чтобы выждать, пока мимо не пройдут два болтающих работника дневной смены.
«Ты никогда не следуешь указаниям; ничего удивительного, что все девочки тебя ненавидят».
Так, она одна. Стремительно бежит к двери Ф-1, достает пропуск.
«Однажды я поймаю тебя на лжи или воровстве и выкину на улицу!»
Замок клацает, и она распахивает дверь – откровенное нарушение в это время суток.
«У тебя не будет иного выбора, кроме как продавать твое тело! Бесстыдница».
Элиза проскальзывает внутрь, захлопывает дверь, прижимается к ней спиной и слушает, ожидая шагов; ее затуманенный страхом разум полнят кошмарные образы Матроны, швыряющей маленькую Молчок вниз по лестнице только для того, чтобы внизу ее подхватил Дэвид Флеминг.
«Оккам» переполнен работниками.
Это опасное время для визита, но Элиза ничего не может с собой поделать: ей нужно увидеть его, убедиться, что он в порядке.
Поначалу трудно различить хоть что-то, освещение на максимуме, как в ту ночь, когда сюда ввезли резервуар на колесах. Элиза прищуривается, идет вперед едва не вслепую, шатаясь, но на лице ее, несмотря ни на что, – улыбка.
Просто заглянуть сюда, чтобы он понял: она его не забыла; продемонстрировать, что она скучает по нему, по теплу, которое он излучает, показать Э-Л-И-З-А; поднять его дух с помощью вареного яйца.
Она вынимает яйцо из кармана и устремляется вперед, на ходу вспоминая танцевальные движения. Она слышит его раньше, чем видит, – похожий на стон кита пронзительный звук словно обходит ее уши, чтоб завязать узел из проволоки вокруг груди.
Элиза останавливается, вся, целиком: тело, дыхание, сердце.
Яйцо выскальзывает у нее из ладони, мягко падает ей на ногу и катится через лужицы, явно оставшиеся после борьбы.
Существо не в бассейне, не в резервуаре; оно стоит на коленях посреди лаборатории, прикованное за ошейник к бетонным блокам. Медицинская лампа на суставчатой ножке жжет его ярчайшим сиянием, и она может ощутить его соленую сухость, словно у рыбы, оставленной мучителями на пирсе.
Блистающие чешуйки потускнели и посерели, грация скользящего через воду существа оказалась уничтожена тяжелыми оковами, не дающими даже распрямить ног. Вместо тихого дыхания из груди доносится хрип, словно у очень старого человека с одышкой, а жабры надсадно трепещут, словно на каждой висит по гире, обнажая грубую красноту внутри.
Существо поворачивает голову – слюна течет у него изо рта – и смотрит на нее. Глаза, точно так же как и чешуя, подернуты тусклой пленкой, и хотя из-за этого сложно разобрать, какого они цвета, нет сомнений, что он пытается изобразить с помощью рук, не обращая внимания на сжимающие их цепи.
Два указательных пальца, направленных на дверь.
Это Элиза понимает хорошо: «Уходи».
Жест его, она не знает как, привлекает ее внимание к стулу, расположившемуся у одного из бетонных блоков. Она не знает, как не увидела этого раньше, не различила яркое пятно посреди лабораторной монотонности.
На стуле лежит открытый пакет зеленых леденцов.
Никогда за годы в «Оккаме» Зельда не ходила по его коридорам в обычной одежде.
Ее униформа, как она понимает, служит чем-то вроде волшебного плаща. Избавившись от нее, Зельда становится заметной: зевающие ученые и обслуживающий персонал таращатся на нее так, что это вызывает краску на щеках, но всего на мгновение.
Затем ее смывает ледяная волна страха.
Ее платье в крупных цветках, вполне пристойное, выглядит неприличным в этом царстве белых халатов и серых комбинезонов. Она закрывает как можно больше себя с помощью сумочки и торопится дальше – хаос на границе смен продлится еще несколько минут, и этого времени хватит, чтобы найти Элизу и привести в сознание.
Она огибает угол, когда видит Ричарда Стрикланда, выходящего из своего кабинета – он шатается, словно только что спустился с корабля.
Зельда знает этот вид нестабильной походки, она видела ее у Брюстера перед тем, как он завязал бухать, у отца после того, как он попал в лапы старческого слабоумия, у дяди, когда его дом сгорел дотла.
Стрикланд выпрямляется и потирает глаза, которые выглядят так, словно их покрывает корка.
Что, он спал здесь? Нет, похоже, он не спит уже несколько ночей…
Он завершает свой маневр по пересечению порога, и Зельда подпрыгивает, услышав лязг металла о металл. Это оранжевый электрохлыст, Стрикланд волочит его, словно пещерный человек – дубинку.
Он не видит ее, и она сомневается, что он видит вообще хоть что-то.
Он тяжело шагает в другую сторону, и это обрадовало бы Зельду, не знай она, куда именно он направляется – в точности туда, где она собиралась разыскивать сгинувшую Элизу. Она разворачивает мысленную карту «Оккама» – подземный уровень по форме квадратный, и есть еще один путь к Ф-1, но в два раза длиннее.
Стрикланд спотыкается, опирается о стену, чтобы не упасть, рычит от боли в пальцах.
Он шагает медленно. Может быть, она справится.
Если бы только она могла выкашлять страх, затыкающий легкие и ослабляющий ноги…
Она двигается быстро, руки раскачиваются, оставляет позади кафетерий, полный движения и запахов – никаких бутербродов из автомата, настоящий полноценный завтрак. Грубо обгоняет белую женщину, надевавшую сеточку для волос, и получает в спину раздраженное шипение.
Секретари, привлеченные стуком ее каблуков, высовывают головы из копировальной комнаты.
Затем проблема – бутылочное горлышко у входа в амфитеатр.
Эта аудитория так редко открыта по ночам, что Зельда пренебрегла ею в расчетах. Ученые ломятся внутрь, наверняка чтобы посмотреть на очередную вивисекцию, но ей кажется, что они разглядывают фильм ужасов, тот самый, в котором она живет сейчас: шабаш монстров в белых халатах, пялящихся на ее крупное тело и пленку пота на лице.
Они осложняют ее задачу. Но разве так не происходит всегда?
Она принуждена протискиваться через толпу, ставшую вдруг очень вязкой, бормоча «прошу прощения» и «извините» до тех пор, пока она не прорывается на другую сторону и не несется дальше, пытаясь игнорировать смех, нагоняющий ее точно выстрелы из пушки.
«Нет вам прощения, – думает она. – Хотя я и вправду извиняюсь».
Ее сердце колотится, дыхание осталось где-то позади.
Только по инерции она одолевает следующий отрезок и выскакивает из-за угла, едва не налетает на ковыляющего Стрикланда.
Теперь ее заметили.
Повернуть обратно – все равно что признать свою вину. Что она может сделать?
Зельда шагает прямо ему навстречу – ничего более смелого она никогда не желала. Сердце колотит по ребрам точно отбойный молоток, дыхание происходит само собой, без участия сведенных судорогой мускулов.
Он таращится на нее словно на привидение и поднимает электрохлыст.
Хотя по крайней мере не хихикает, точно безумный.
Они стоят точно напротив входа в Ф-1, и между судорожными вдохами Зельда ухитряется выдавить:
– О, доброе утро, мистер Стрикланд.
Он оценивает ее поблескивающими глазами – никаких следов узнавания, хотя они встречались дважды. Лицо его выглядит изможденным и болезненным, следы гранулированного порошка виднеются на нижней губе.
Он прерывает процесс ее изучения, издав презрительное ворчание:
– Где твоя униформа?
Он из тех мужчин, кто знает, как уколоть: делай это первым, и глубоко.
С тем вдохновением, что рождается из отчаяния, Зельда выставляет перед собой то, что только и есть у нее в руках: