Но она не может избавиться от мысли, что Элиза сегодня выглядит бледной, как рыбье брюхо, что она постоянно оглядывается через плечо, что выпадают у нее из рук предметы, с которыми она имеет дело годами.
Иоланда тычет Зельду пальцем в спину, и это значит, что пришла ее очередь. Только вот пропуск она ищет даже не десять лет, как Антонио, а намного дольше, целую жизнь, словно тянется за ней через бездонный провал.
Унижение и гнев, и не имеет значения, насколько она их заслужила и насколько она хочет обладать ими, выглядят для Зельды скользкими предметами, столь же скользкими, как пропуск. Он выпадает из ее ладони, падает, точно отломанное крылышко.
«Мопс», подпрыгивая, несется по Фаллс-роад.
Он должен приехать на место точно по расписанию, за час до того, как появится настоящий грузовик из прачечной. Если прикатит раньше, то возникнут подозрения. Джайлс несется через лужи света на асфальте, и те плещутся под шинами, как жидкий натрий, вдоль извивающейся вены ручья Джонс-Фаллс, мимо черных стволов парка, вокруг лужаек «Балтимор Кантри Клаб».
Те части города, где он никогда не бывал. И никогда не побывает.
Джайлс слишком сильно давит на педаль, поскольку нервничает, и, когда выворачивает на Сауф-Авеню, он чувствует, как колеса с пассажирской стороны почти теряют контакт с асфальтом. «Мопс» шлепается обратно на все четыре, и ящик позади сидений переворачивается, посылая бутылки с водой в стороны, точно подводная лодка – ядерные ракеты.
Джайлс сотрясает воздух проклятиями, крутит руль, сбрасывает скорость, поскольку до «Оккама» осталось чуть-чуть.
Он не был там с того дня, когда привез на собеседование восемнадцатилетнюю Элизу. Но ничего не изменилось: заросли по сторонам от дороги выглядят так, что в них могут жить тролли, часы на крыше сияют подобно второй луне.
Джайлс давно сожалеет о том, что помог ей получить эту работу.
Но не сегодня, сегодня у Элизы есть цель, и это просто и неразменно прекрасно. «Мопс» катится мимо пустой парковки, хотя нет, не такой уж и пустой, гигантский «Кадиллак Девиль» занимает место с краю.
Впереди появляется шлагбаум, свет фар хлещет по будке охранника, тот поднимает руку, давая Джайлсу знак остановиться, а другую опускает на рукоять спрятанного в кобуру пистолета.
Серый свет мониторов – это весь рассвет, что нужен Стрикланду.
Он поднимается с пола, который служит постелью в те ночи, когда он не может смотреть на Лэйни, и залезает в кресло. В кишках урчит – это перевариваются таблетки. Должно быть, это тяжелая работа для организма, ведь когда он кашляет, то кровь пятнает белый конверт на столе.
Стрикланд вытирает ее, она размазывается, но это даже хорошо.
С багровыми мазками конверт словно пульсирует от важности, а он важный. Бумажки, нужные для того, чтобы сегодня вскрыть Образец.
Стрикланд вынимает документ, чистый, прекрасный, без следов редактуры. Изучать его – только тратить время, поэтому он просто расписывается там, где нужно. Медлит над диаграммами – аутопсия выглядит банальной с учетом того, какая редкая тварь им попалась, Y-образное рассечение, вскрытие грудной клетки, извлечение органов, круговой спил черепа.
Мозг, падающий в кастрюлю. Он не может больше ждать.
Шаги снаружи, Стрикланд поднимает глаза от схемы.
Он ждет, что к нему заглянет мистер Планшет, но вместо Флеминга заходит Боб Хоффстетлер. Выглядит от дерьмово, бледный, потный, испуганный, точно Рауль Ромо Савала Энрикес, капитан «Жозефины».
Стрикланд откидывается в кресле, сплетает пальцы за головой, не обращая внимания на боль.
Ничего, это того стоит. Вот будет потеха.
Зельда встает на колени, чтобы подобрать пропуск, и Иоланда рычит за ее спиной.
Но Зельда в этот момент дома, слышит бурчание Брюстера по поводу того, что никому нельзя доверять. Но ведь он не знает Элизу, так? Конечно, он с ней не знаком. Элиза, несмотря на долгие годы знакомства, не была в доме у подруги, ни единого раза.
Только вот Зельда знает Элизу, она знает ее хорошо.
Но не ту Элизу, что явилась сегодня на работу.
Ее пропуск так и торчит в щели, и это после того, как Элиза торопливо умчалась из раздевалки. Мелочь, но ты добавляешь ее к тому, что происходит в «Оккаме» в последние дни: столики с оборудованием, закрытые покрывалами, которые выкатывают из Ф-1; ученые, обменивающиеся прощальными словами над кофе и пончиками; странное настроение, словно в последние полгода выпускного класса, возбуждение, страх и печаль, все вместе.
Зельда почти чувствует, как здание сжимается точно перед ударом.
Нечто важное происходит сегодня, и Элиза, совершенно очевидно, впуталась. Откуда Зельда это знает?
Она всю ночь смотрела на молчаливую, но красноречивую улику!
На уродливые серые кроссовки на ногах Элизы, созданные для бега!
Зельда поднимает свой пропуск, пробивает его, а затем, вынуждая Иоланду брызгать кислотой, берет и пробивает пропуск Элизы: ведь именно на эти отметки будет смотреть Флеминг, если что-то пойдет не так и придется выяснять, кто к этому причастен.
Затем она вопреки всем правилам разворачивается и, едва не сшибив Иоланду, без извинений несется в сторону лабораторий.
Не так?
Чутье просто вопит, что много всего пойдет не так, вот прямо сейчас, и очень быстро.
Хоффстетлер шагает в сторону Стрикланда, сжимая шприц внутри кармана.
Михалков никогда не узнает, поскольку ему будет не интересно: половина дозы для Стрикланда, половина – для девонианца.
Первого надо убить, чтобы убить второго достойно.
Хоффстетлер говорит себе, что полный ненависти, злобный mudak заслужил подобную гибель. Шприц кажется маслянистым на ощупь, он выскальзывает из ладони. Приходится вытирать ладонь о ткань кармана, пытаться ухватиться получше.
Он почти у стола. Главное – не остановиться.
– Вернись и постучи, – говорит Стрикланд.
Это бессмысленные слова, и Хоффстетлер, его настроенный на смысл мозг отвергает их, словно компьютер – битые данные, и еще он делает нечто очень плохое. Останавливается. Прямо перед стеной из мониторов, они ослепляют его, изливают потоки душного серого света.
Он поднимает руку, закрывая глаза, ту самую, в которой секунду назад был шприц. Теперь она пуста, мягкая, вялая, безвредная штуковина.
– Что?
– Протокол, Боб, – говорит Стрикланд. – Я знаю, как ты уважаешь протокол.
– Я хотел… дать тебе еще один шанс…
– Мне? Дать? Боб, я тебя не понимаю. Но ты можешь мне все объяснить, конечно. Только вернись к двери и постучи.
Не разумный автомобиль сам по себе, а обнаженные шины, ставшие частью Джайлса, катят прочь от шлагбаума, он ощущает каждый камушек и всякую трещину. Конечно, охранник махнул, велев ему проезжать, не рассматривая пропуск, обманутый рисунком на двери.
Но у шлагбаума все всегда было легко, разве не так?
Джайлс сбрасывает скорость до черепашьей, когда огибает угол, читает указатели на стенах. Протирает запотевшее ветровое стекло, ага, вот и она, загрузочная эстакада. Пытается сглотнуть ком страха, но горло словно наждачная бумага.
Он едет между желтыми линиями, и тут в свете фар появляется другой охранник, вскидывает ладони. Крутит пальцем в воздухе, и Джайлс обзывает себя имбецилом. Действительно, кто же он еще, ведь подъехать к эстакаде нужно задом?!
Вытирает пот со лба, переключает передачи и сдает назад, к точке разворота. Ситуация – хуже не придумаешь, он предпочел бы лишнюю милю публичному унижению параллельной парковки, а теперь в предрассветном сумраке он должен въехать задом в узкую щель, и все это на глазах у охранника?
Джайлс смотрит в зеркало заднего вида – там мерцает подозрительный красный глаз сигареты. Снова переключает передачу, хватает руль и молится богам «Дженерал моторс» о небольшом чуде.
– Итак, как дела, Боб? Входи. Что я могу сделать для тебя этим утром?
Хоффстетлер чувствует себя униженным ребенком, в точности тем, кем его и хочет выставить Стрикланд.
Десять или двенадцать раз Хоффстетлер постучал в дверь, и все это время Стрикланд ухмылялся, и все это время потеряно.
Он отступает перед пульсирующим сиянием мониторов, ничего не соображает от страха, настолько потерял равновесие, что, пихая руку в карман, царапает палец об иголку шприца. Паника заставляет его шипеть через стиснутые зубы, давиться словами, держать улыбку едва не силой.
– Я просто… хотел убедиться… что ты… хотел справиться с этим…
– Вот тут у нас приказы генерала Хойта, – Стрикланд поднимает документ, «украшенный» схемой: набросок, на котором Образец выглядит как разделанная мясником туша. – Я просто их передаю. И это значит, что через два часа сорок пять минут с этого момента мы с тобой как добрые американцы должны выпотрошить эту рыбину. Прекрасно понимаю, что ты чувствуешь. Но подумай о другом. Япошки, гансы, китайцы. Все они разумные существа, разве нет? Но мы чертовски легко убиваем их тысячами.
Хоффстетлер представляет, как он прыгает через стол, он знает, что до этого может дойти. Неуклюжий акт, но подобного от мужчины его возраста никто не ждет, и эффекта неожиданности может хватить.
Стрикланд поднимет руку, чтобы защититься, или отвернется, но это все неважно. Игла воткнется куда угодно.
Ноги Хоффстетлера напрягаются, он ловит малейшее движение со стороны врага. Возможно, его глаза привыкли к тому, чтобы замечать антропоцентрические детали любого размера, начиная от ресничек простейших.
Прямо за головой Стрикланда, на седьмом мониторе, изображение аккуратно сползает вниз, и вместе с ним уползает грузовичок из прачечной, остается только пустое черное небо над ним.
Хоффстетлер выпускает шприц.
Неразборчиво отвечает, что он присоединится к Стрикланду во время операции, а внутри громыхает хор «Slav’sya, Otechestvo nashe svobodnoye», гимн Советского Союза. После восемнадцати лет одинокой битвы ему присылают подкрепление.