«Мы с этим справимся, – говорит это пожатие. – Вместе, ты и я, мы прорвемся».
мы поднимаемся…
солнце ушло… совсем ушло… только поддельные солнца здесь… поддельные солнца мы чувствовали много циклов… нам не нравятся поддельные солнца… поддельные солнца изнуряют нас… но женщина слепа без поддельных солнц, и мы пытаемся привыкнуть к ним для нее… для нее, для нее… воды в этой пещере мало, но мы начинаем исцеляться… и это лучшая вода, чем последняя вода… вода не должна приносить боль… вода не должна быть стоячей… вода не должна быть пустой… вода не должна быть мертвой… вода не должна иметь форму, отличную от формы воды… в этой пещере только женщина, и мужчина, и еда… это хорошо, ощущать голод… мы не ощущали настоящего голода с реки, с травы, с грязи, с деревьев, с солнца, с луны, с дождя… голод – это жизнь… так что мы поднимаемся, и поддельные солнца оказываются ближе… мужчина не спрятал поддельные солнца, когда он ушел… мы скучаем по мужчине… мужчина хороший… он сидит у малой воды и использует черный камень, чтобы делать наши маленькие подобия… давно люди реки делают маленькие подобия нас из прутьев, листьев и цветов… подобия – хорошие подобия… делают нас вечными, и сейчас люди реки уходят, и мы печальны… но мужчина хороший и делает подобия целый день, и это приносит нам больше сил, чем голод… женщина помещает растения в пещере и свет от настоящих солнц проходит из внешних пещер… сейчас мы трогаем ветки и листья, и они трогают нас… они счастливы, и мы любим растения… и женщина помещает другие растения на стены, маленькие и плоские, они не пахнут как растения… они не счастливы, не живы… но женщина помещает их, и мы будем любить эти маленькие несчастные растения для нее, для нее, для нее… двигаясь свободно… нет металлических лиан, что держат нас… много циклов с того времени, когда мы двигались свободно… эта маленькая пещера становится большей пещерой… здесь мужчина, он сложил подобия, которые он делает из нас… его глаза закрыты, но он дышит в жизненном цикле и делает спящие звуки… и это хорошо… и мы голодны… но мы не будем есть мужчину, поскольку мужчина хороший… мы чуем запах женщины… запах сильный… и есть другая пещера, ее пещера, и мы заходим туда… ее нет там, но запах ее живой… ее кожа, ее волосы, ее жидкости, ее дыхание… сильнейший запах – ее плавники на стене… много разноцветных плавников…. нам нравятся ее плавники, и мы беспокоимся, что она потеряла плавники… но нет запаха крови, нет запаха боли, и мы смущены… голод… и мы проходим мимо мужчины в место запахов… нечто плоское, высокое и белое… и мы пытаемся поднять, но оно тяжелое… мы пытаемся сломать, но не находим швов… и мы толкаем и тянем, и оно открывается… и запахи, запахи, запахи… очень маленькая пещера с запахами, пещера с его собственным поддельным солнцем… и мы берем камень, но это не камень… мы сжимаем… оно трескается… это молоко… молоко течет… мы держим его высоко и пьем… и это хорошо, и мы жуем камень… это не хорошо… мы отбрасываем его и берем новый камень… он открывается, и там яйца, много яиц… так много яиц… мы счастливы… мы едим яйца, и они не плотные яйца, которые женщина дает нам… они жидкие внутри, но они хорошие, и скорлупу приятно жевать… мы пожираем хорошую еду… много хорошей еды… и мужчина делает счастливые звуки сна… и мы счастливы… и там есть другое плоское, высокое и белое, и мы думаем, что внутри больше еды… мы толкаем и тянем… оно открывается, но там нет еды, это проход, и в проходе другие запахи… наружные запахи и птичьи звуки… и звуки насекомых… мы не хотим упустить женщину, когда она возвращается, но мы исследователи… это наша природа – исследовать… мы сыты, и мы сильнее… и так много циклов прошло, когда мы исследовали… так что мы идем…
Красный телефон. Он не перестает звонить. Стрикланд не отвечает.
Он не может.
По крайней мере до тех пор, пока не ухватит ситуацию за короткий, покрытый чешуйками хвост.
Телефон будет звонить пять минут.
Пройдут тридцать минут, час, если ему повезет, и телефон зазвонит снова.
Стрикланд пытается сфокусироваться. Хоффстетлер. Этот красный троцкист.
Хоффстетлер смотрит на телефон так, словно никогда не встречался с красным цветом, словно не так окрашен флаг его родины. Стрикланд берет поданные ему бумаги. Этого достаточно, чтобы носитель белого халата вспотел.
Он всегда читал лишь первое предложение.
Не может чувствовать бумаги омертвевшими пальцами, и это его не волнует. Бумажки – для людей, а не для Джунглебога.
– Разве вы не должны ответить? – спрашивает Хоффстетлер. – Если я буду нужен…
– Ты никуда не уходишь, Боб.
Телефон продолжает трезвонить. Обезьяны присоединяются к какофонии. Выкрикивают инструкции. Стрикланд расправляет лист бумаги на столе и улыбается. Хоффстетлер отводит глаза, осматривается, мониторы привлекают его внимание.
Половина их работает, половина замерла на паузе со вчерашнего дня.
Стрикланд ощущает себя так же, наполовину живым, наполовину омертвевшим, отчаявшимся найти Deus Brânquia даже в том случае, если его вены сплетутся с толстыми венами лиан.
– Как идет расследование? – спрашивает Хоффстетлер.
– Хорошо. Очень хорошо. У нас есть след. Очень многообещающий след.
– Ну, это… – ученый поправляет очки. – Это прекрасно.
– Ты не болен, Боб? Ты выглядишь немного серым.
– Нет, совсем нет. Это все серая погода, должно быть.
– Правда? Я думал, что тому, кто прибыл из России, такая погода должна казаться привычной.
Телефон продолжает звонить. Обезьяны продолжают орать.
– Я не знаю. Я не был там с детства.
– Откуда ты прибыл к нам?
– Висконсин.
– А до этого?
– Бостон. Гарвард.
– А еще раньше?
– Вы уверены, что не должны взять тру…
– Итака, не так ли? И университет Дарема. У меня хорошая память, Боб.
– Да, все верно.
– Впечатляюще. Вот что я хотел сказать, – Стрикланд на миг замолкает, хмурится. – Другая вещь, которую я о тебе помню, это то, что ты у нас пожизненный профессор. Людям приходится поработать, чтобы получить такое, не так ли?
– Я предполагаю, что да.
– И ты отказался от всего этого ради нас.
– Да, так я и поступил.
– Знаменательно, Боб. Заставляет человека моей позиции ощущать себя хорошо, – Стрикланд сжимает бумажку, за которую держится, та хрустит, и Хоффстетлер подпрыгивает на стуле. – И как мне кажется, именно это меня сильно удивило, – говорит Стрикланд. – Отринуть подобные достижения ради того, чтобы присоединиться к нашему маленькому проекту. И теперь ты уходишь?
Красный телефон перестает надрываться, но звонок в аппарате не утихает добрых двенадцать секунд. Стрикланд считает про себя, наблюдая в то же время за поведением Хоффстетлера.
Ученый выглядит больным. Но это можно сказать обо всех в «Оккаме».
Нужны лучшие доказательства.
Если Стрикланд попробует навесить такое серьезное дерьмо на ведущего исследователя и ошибется, то красный телефон зазвонит снова, и уже намного громче.
Он старается дышать через нос, чувствует опаляющий жар джунглей.
С новой энергией изучает глаза Хоффстетлера: уклончивые, но они всегда были такие; блестят, словно покрытые потом, но половина из этих яйцеголовых падает в обморок при виде солдата военной полиции.
– Я хочу вернуться к моим исследованиям.
– Да? Какого рода?
– Я еще не решил. Всегда есть то, чем можно заняться. Таксономическое дерево. Многоклеточность. И я не верю, что когда-либо устану от астробилогии или она от меня.
– Длинные слова, Боб. Эй, как насчет того, чтобы ты поучил меня малость? Последний термин. Астро… чтозахрень?
– Ну… что бы вы хотели знать?
– Ты – профессор. Первая лекция, они все смотрят на тебя. Что ты им скажешь?
– Я… обычно я учу их песне. Если вы хотите знать правду.
– Конечно, хочу. Очень хочу знать правду. Никогда не думал, что ты певец, Боб.
– Это просто… ну… детская песенка…
– Если ты думаешь, что я позволю тебе выйти отсюда без этой песенки, то ты свихнулся.
Теперь Хоффстетлер потеет по-настоящему, а Стрикланд улыбается по-настоящему. Он кладет ладонь на рот, чтобы убедиться, что безумные обезьяньи вопли не начинают рвать его собственное горло.
Ученый пытается рассмеяться, сделать вид, что это шутка, но Стрикланд не отводит взгляда.
Хоффстетлер моргает, смотрит на руки, лежащие на коленях. Секунды убегают. Каждая делает ситуацию все более неприятной, они оба это знают.
Ученый прочищает горло и начинает петь:
– Цвет звезды, скажу я как гуру, прямо объявит тебе ее температуру…
Это нестройное завывание более, чем обычная речь, выдает русский акцент. Хоффстетлер знает это, без вопросов, и он тяжело сглатывает.
Стрикланд хлопает в ладоши, мертвые пальцы мотаются как пластиковые:
– Прекрасно, Боб. Если тебя не затруднит, растолкуй, о чем идет речь.
Хоффстетлер наклоняется вперед, достаточно быстро, чтобы нанести смертельный удар. Стрикланда охватывает ужас, он отклоняется, пытается нащупать мачете или что там у него спрятано под столом.
Он проклинает себя. Никогда, никогда не недооценивай загнанную в угол добычу.
Но оружие ему не нужно… пока не нужно.
Хоффстетлер сидит на краешке стула, но не встает, голос ученого дрожит, но не от страха. Унижение рождает гнев, и тот столь же остр, словно края пластины из обсидиана.
– Речь о том, что это правда, – огрызается он. – Мы все состоим из звездной пыли. Звездного вещества: кислород, водород, углерод, азот и кальций. Если кое-кто из нас добьется своего и начнут рваться боеголовки, то мы просто вернемся в звездную пыль. Все до единого. И какого цвета будут наши звезды? Это вопрос. Ответьте на него сами!
Дружеский треп окончен, они пристально смотрят друг на друга.
– Твоя последняя неделя, – говорит Стрикланд медленно. – Буду скучать, Боб.
Хоффстетлер поднимается, его ноги трясутся – ну, хотя бы это.
– Если проект получит развитие, то я, конечно, сразу же вернусь.