Это хуже, чем нераспакованные коробки Лэйни.
Грязная дыра, в которой может жить только паразит. Это и есть Элиза Эспозито.
Он должен был понять в то мгновение, когда негритянка сказала, что Элиза выросла в сиротском приюте. Никто никогда не мог и не сможет захотеть такую женщину.
Вонь приводит его в захламленную спальню.
Стена над кроватью украшена туфлями, и многие, к собственному стыду, он узнает. Член Стрикланда реагирует, и он хочет оторвать его точно так же, как оторвал пальцы. Может быть, позже, когда он вернется, чтобы понаблюдать за тем, как горит все здание.
Запах Deus Brânquia силен здесь.
Стрикланд торопится в ванную, видит, что все там засыпано сверкающими чешуйками, а крохотные освежители воздуха для автомобилей покрывают каждый дюйм стен.
Что здесь произошло? Начавшие формироваться догадки вызывают отвращение.
Стрикланд возвращается в гостиную, все плывет перед его глазами – их здесь нет, Образец неким образом забрали. «Беретта» тяжелеет в руке, она тянет его вправо, вправо, по кругу, затем еще раз, и еще.
Он вращается.
Мусор того мира, в котором жила Элиза, та женщина, которую он однажды хотел, размывается в полосы гнусного коричневого цвета. В них мелькает нечто яркое, белое. Поначалу – слишком быстро, чтобы он осознал, но он прижимает пистолет к столу, пытаясь прекратить вращение.
Календарь. Перечеркнутая сегодняшняя дата. Надпись.
«ПОЛНОЧЬ, ДОКИ».
Стрикланд проверяет часы, висящие над столом: еще нет двенадцати, время есть. Есть время, чтобы прекратить вращаться, если он хочет бежать по прямой линии, как надо.
Он хватает телефонную трубку, набирает пальцем, который выглядит точно лапка насекомого, длинным и уродливым рядом с короткими братьями. Флеминг отвечает. Стрикланд пытается сказать, что группу захвата нужно перенацелить, отправить всех из «Оккама» в доки.
Он не может понять, справился ли. Голос звучит так, словно принадлежит не ему:
– хххххххххххххххххххххххххххххххххххх! Ххххххххххххххх! Хххххххх!
Крыс они заметили первыми лишь потому, что их значительно больше, чем остальных. К моменту, как под ногами оказалась дамба, затуманенные глаза Элизы распознали и других обитателей Балтимора, затесавшихся в живую волну, хищники и жертвы рядом, под дланью межвидового перемирия, заключенного сегодня у нее в ванной.
Промокшие белки, дерганые кролики, увесистые еноты, испачканные в грязи лисы, прыгающие лягушки, торопливые ящерицы, скользящие змеи и… извивающийся под всем ковер из червей, многоножек и слизней. Облака насекомых кишат над млекопитающими и пресмыкающимися, сопротивляясь дождю.
Собаки, кошки, утки, единственная свинья, непонятно откуда взявшаяся – все они тянутся следом, будто их ведет за собой некий бог, прихода которого животные ожидали много столетий.
Им дают дорогу, освобождают путь на дамбу, туда, где начинается пирс.
Насколько Элиза помнит, он короткий, около сорока футов, и отметка, которую она недавно видела, давно исчезла под волнами, торчит только верхушка бетонной опоры. Вода колышется около самых ног, ветер гонит ее на дамбу, еще несколько дюймов, и захлестнет, брызги летят через ограждение.
Вот оно, здесь. Все элементы сошлись воедино.
Элиста стоит, дождь вонзается в ее плоть сотнями крохотных сверл, дыхание вырывается рваными облачками.
На спину ей опускается рука.
– Поспешим, – шепчет Джайлс.
Она вскрикивает, и вместе с ней вскрикивают небеса, вселенная целиком всхлипывает, люди и животные, и вода, и земля оплакивают единство меж двух различных миров, почти достигнутое, почти состоявшееся, но обреченное на разрушение. Руки Элизы падают, и холодная, покрытая чешуйками ладонь скользит по ее предплечью.
Они держатся за руки. Они соединены, возможно, в последний раз.
Элиза смотрит на его прекрасное лицо через тюремную решетку ливня, его ониксовые глаза не выражают желания немедленно кинуться в воду, хотя ее отсутствие убивает его.
Он будет стоять тут вечно, если этого хочет она.
Так что она идет вперед. Чтобы спасти его жизнь. Один шаг, два, против шторма.
Рев бури перекрывают голоса животных, но они становятся все слабее, только Джайлс идет следом. Сорок футов не могут тянуться вечно, Элиза понимает, что дошла. Конец. Конец всему. Квадратные носки серебристых туфель задевают край пирса. Существо рядом, его когти нависают над водой.
Несколькими дюймами ниже волны рыгают пеной.
Элиза делает глубокий соленый вдох и поворачивается к нему, порыв апокалиптического ветра хватает ее розовый халат, срывает пояс, и одежда бьется за плечами словно крылья бабочки.
Он сияет зеленым, его свет пульсирует через дождь, он весь словно маяк.
Это восхитительно; дыхание Элизы перехватывает, она пытается улыбнуться.
Она кивает в сторону воды, он разглядывает волны, сияние усиливается, а жабры трепещут в ожидании. Он переводит взгляд на нее, прозрачная жидкость струится с лица. Может ли он плакать? Она верит, что может, хотя его всхлипы не доносятся из груди.
Гром рокочет над ними – вот его крик.
Он освобождает руку, показывает ее имя, его любимое слово «Э-Л-И-З-А», затем изображает последовательность знаков, которые ей нелегко расшифровать, хотя она все их знает.
«Идти одному?»
Сердце Элизы, и так разбитое, превращается в черепки. Как долго он был один? Когда последний раз встречал кого-то своего вида? Но она не может держать его более.
Она кивает, показывает на воду.
Он показывает «нет». Она уже двумя руками тычет в волны.
Он продолжает показывать, быстрее, он выучил так много: «Мне нужно…», но она не дает ему закончить, она тоже нуждается в нем, но их желания не имеют значения, и она толкает его.
Глаза его вспыхивают голубым, потом зеленым, плечи обвисают, взгляд обращается к воде.
Она рада, поскольку не хочет, чтобы он видел ее пальцы, то, что они показывают.
«Останься. Останься. Останься. Останься».
– Элиза! – кричит Джайлс. – Элиза!
Verâo, сухой сезон, окончен.
Вернулся сезон дождей, чье имя – тайна, чье чрево укрывает секретную цель. Никаких сомнений.
Крысы, ящерицы, змеи, мухи, целый мир, заполненный живыми, дышащими вещами. Они сверкают глазами, оскаливают зубы, они осмеливаются преградить ему путь.
Обезьяны в голове выкрикивают приказы, каждый из них под грифом «секретно». Он честный солдат, он сам Образец, образец того, как нужно вести себя.
Он рычит и бежит, пиная тварей под ногами, стряхивая белок, пытающихся укусить его за икры. Они не могут остановить его, Джунглебога, того, кто держит наказание в деснице своей.
Хрупкие черепа хрустят под его ногами, тонкие шеи ломаются в пальцах.
Он на дамбе, отрывает последнюю крысу, уносящую в пасти кусок его бедра. Перед глазами – черный туннель, и на другом его конце стоят Элиза Эспозито и Deus Brânquia, спиной к нему, смотрят в волны.
Стрикланд покрывает расстояние в секунды, его ноги не скользят.
Краем глаза видит старика и узнает его сразу: водитель грузовичка, тот самый. Все сходится. Какое же это будет удовольствие.
– Элиза! – кричит старик.
Стрикланд двигается быстро, его не остановить.
Но старик делает то, чего от него нельзя ожидать: он бросается наперерез Стрикланду. Тот вынужден остановиться, нога поскальзывается на покрытом брызгами камне, он теряет равновесие.
Чтобы удержаться, он взмахивает рукой, и «Беретта» в руке врезается в череп старика. Тот падает, катится по дамбе, пока не оказывается на самом краю, в руках набегающих волн.
Мгновение он пытается удержаться, но не может. Падает и исчезает в воде.
Теперь Элиза видит Стрикланда, тот распрямляется, наводит пистолет на Deus Brânquia, до которого десять футов. Но смотрит по-прежнему на нее, только на нее. Никакой одежды, почти сорванный ветром халат не в счет… и туфли, конечно, туфли, блистающее серебро, чтобы мучить его.
Искусительница, Иезавель, обманщица.
Она все время была настоящей Далилой, ловко прятала естество под маской скромности.
В ответ он заставит ее смотреть, как будет покончено с Deus Brânquia.
Скоро-скоро, через миг, Жабробог станет прошлым.
А он, Ричард Стрикланд? Как там сказал тот стальной человек, продавец? «Будущее. Это хорошо. Ты выглядишь человеком, способным туда заглянуть».
И он в конечном итоге чувствует удовлетворение еще по одному поводу: он заставил немую девку запищать. Только так она может предупредить Deus Brânquia. Сообщить ему, что пуля вот-вот пронзит его голову.
Она сглатывает перемешанный с водой воздух, вены на ее шее раздуваются.
Вскрик.
Стрикланд уверен – это первый звук, вырвавшийся из ее глотки за всю жизнь. Негромкий, разрывающий то, что осталось от ее гортани, то же самое карканье, которое издал стервятник, прикованный к «Жозефине», когда подавился дневником Энрикеса.
Но звук перекрывает завывание шторма, и Deus Brânquia разворачивается.
Молния режет небеса, и белый свет поглощает зелено-голубое сияние Жабробога. Только слишком поздно: Стрикланд, человек будущего, владеет оружием будущего. Дергает спусковой крючок раз, второй.
Грохот выстрелов звучит слабо на фоне ветра: поп, поп.
Две дыры появляются в груди Deus Brânquia, тварь шатается, падает на колени. Дождь брызжет из его тела, смешивается с дождем.
После такой эпической погони через два континента, за таким ужасающим существом… итог вызывает разочарования. Но ведь такова, несомненно, природа охоты. Иногда твоя жертва погибает, яростно сопротивляясь, попадает в легенду; в другой раз ее просто уносит прочь.
Стрикланд встряхивает головой, убирая воду с лица, целится в опущенную голову Deus Brânquia.
Он нажимает на спусковой крючок.
В этот момент Элиза понимает неистовство, что бросает человека на гранату ради товарищей, жертвоприношение, которое готова совершить мать ради спасения детей, нетерпение, охватывающее влюбленного, не способного видеть, как страдает объект любви.