– Алексей… – начал он, но не договорил.
Монитор мигнул. 99,8%.
– Это полное погружение, – прошептала Елена, её голос дрожал. – Её мозг уже не отличит сон от реальности. Разбудишь – сломаешь.
Гавриил посмотрел на Аню, её бледное лицо, её слабое дыхание.
– У нас мало времени, – сказал Гавриил, его голос был стальным. – Второй раз я такой ошибки не допущу. Быстро готовим её к перевозке в нашу лабораторию! Счёт идёт на часы!
Елена замерла, её глаза расширились. «Гавриил, нет… – начала она, но он перебил.
– Лена, звони нашим. Пусть собирают группу и готовят его!»
– Его? – Елена задохнулась, её голос был полон ужаса. Она знала, о чём он говорит. Капсула, которую Гавриил восстановил в их лаборатории. Из студенческих опытов с Барго.
– Нет! – крикнула она, её пальцы впились в его руку. – Ты не можешь туда вернуться!
– Да, Лена, да! – твёрдо сказал Гавриил, его глаза горели. – Я иду за ней. Я не оставлю её там.
5. Мир Грёз и реальность
Где-то далеко, в Мире Грёз, Аня стояла среди руин старого города. Камни, покрытые мхом, возвышались вокруг, как скелеты. Небо было чёрным, но звёзды сияли, как осколки стекла. Она плакала, её руки дрожали, она не знала, где она. Её волосы, ещё светлые, касались плеч. Она слышала шёпот – голос, зовущий её. Она не знала, кто это. Но она пошла.
А в реальности её сердце замедлило ход. Монитор мигнул. 99,7%.
День 1: Порог пустоты
1. Дневник Барго
«Гавриил, ты всегда искал правду, но правда – это бездна. Я не убийца, я – проводник. Аня – ключ к новому миру, где нет боли, где мы могли бы стать богами. Ты можешь остановить меня, но не её. Она уже там, в мире грёз, и её свет затмит звёзды. Сартр говорил: "Человек обречён быть свободным". Она свободна. А ты? Спаси её тело. Я подожду.»
А.А.
2. Больница: серая реальность
Больница имени Лобачевского возвышалась на окраине города, как бетонный монстр, проглотивший надежду. Её серые стены, покрытые трещинами и пятнами ржавчины, отражали холодное небо, а окна, забранные решётками, смотрели на мир пустыми глазами. Внутри пахло дезинфекцией, сыростью и чем-то металлическим, как будто воздух был пропитан кровью старых операций. Коридоры, выложенные потрескавшейся плиткой, тянулись бесконечно, их освещали тусклые лампы, мигающие, как предсмертные судороги. Где-то вдали гудел лифт, его скрип напоминал стон умирающего зверя.
Кабинет нейростимуляции находился в подвале, за двумя дверями с кодовыми замками. Это была просторная комната, с низким потолком, где светильники отбрасывали резкие тени на стены, покрытые белой краской. В центре стоял аппарат ИВЛ, его трубки змеились по полу, как вены. Рядом – ЭЭГ-монитор, испещрённый графиками, и дефибриллятор, покрытый пылью, словно его не трогали годами. На столе валялись шприцы, ампулы с ноотропами и старый лабораторный журнал, страницы которого пожелтели от времени.
Но главным в комнате был нейрококон. Он стоял в углу, как призрак прошлого, собранный по памяти Гавриилом Карасом из обломков их с Барго мечты. Цилиндр из матового титана, испещрённый швами, был опутан жгутами кабелей, словно паутиной. Внутри – прозрачная капсула, наполненная голубым гидрогелем, над которым висела паутина самонаводящихся электродов. Экран на корпусе показывал нейронные паттерны, пульсирующие, как сердцебиение. Это был не просто аппарат – это были врата в Мир Грёз, созданные по прототипу, когда Карасов и Барго пытались спасти Татьяну Родину. Тогда они потеряли её. Теперь он терял Аню.
3. Гавриил Карас: на грани
Гавриил Карасов, 35-летний нейрофизиолог с запавшими глазами и тремором в пальцах – побочным эффектом транскраниальной микрополяризации, – двигался между капельниц, как реаниматолог на грани клинической смерти пациента. Его руки, испещрённые ожогами от электродов, подключали к Ане сложную систему жизнеобеспечения: ЭЭГ-шлем с транскраниальными датчиками, чтобы мозг не забыл дышать; центральный венозный катетер, подающий ноотропный коктейль из фенотропила и церебролизина; кремниевый кокон – гибрид искусственного кровообращения и нейроинтерфейса четвёртого поколения, опутанный биосенсорами, следящими за каждым импульсом её тела.
«Как Лёха мог…?» – мысль ударила, как разряд дефибриллятора.
Перед ним лежала девочка. Не пациентка – подопытная. Её тело, опутанное трубками интубации и парентерального питания, напоминало биологический макет из учебника по патофизиологии. На ЭЭГ – тета-ритмы 4–7 Гц, пограничное состояние между вегетативным статусом и минимальным сознанием. Карасов доставил её сюда ночью, минуя больничную систему учёта. Нейрококон должен был стабилизировать её витальные функции, но что-то пошло не так. Вокруг ходили, техники и инженеры, в дверях стоял Сергей Громов, он понимал, что случай из ряда вон выходящий и способствовать выздоровлении девочки, он собирался до конца.
Монитор над капсулой мигал тревожными цифрами:
СИНХРОНИЗАЦИЯ: 99,7%
SaO₂: 82% (гипоксия!)
НЕЙРОННЫЙ РЕЗОНАНС: КРИТИЧЕСКИЙ
Энтропия ЭЭГ: 0,89 (предсмертные паттерны)
– Доктор, у неё нарастает отёк мозга! – медсестра, женщина с усталым лицом, тыкала в КТ-снимки, где гиппокамп пылал ишемическим свечением.
Карасов не реагировал. Перед глазами стояли страницы лабораторного журнала, который они вели с Барго: «Гавриил, если подавать 40 Гц на таламус через глубинные электроды, можно удержать сознание в фазе REM-сна бесконечно. Мы создадим новый вид реальности!» Теперь эта «реальность» пожирала детей.
Аня лежала в нейрококоне, доставленном из «Солнечного дома». Её грудная клетка поднималась с задержкой в 5,3 секунды – апноэ. Карасов выпрямил пальцы, его тремор усилился.
– Зачем ты указал на меня, Алексей? – прошептал он.
Ответ был в дневнике, найденном в приюте: «Только ты знаешь, как стабилизировать "Разлом". Эти дети будут жить. Аня – последняя. Вернёшь её – разрушишь всё. Оставь её там… и дашь ей вечную жизнь». Запись заканчивалась мазками крови, как будто Барго перешёл грань между наукой и безумием.
– Мы теряем её, – главный невролог, мужчина с сединой, схватил Карасова за рукав. – Через три часа – декортикация.
Карасов знал: цифры лгут. Они не «теряли» Аню. Она уже ушла. Туда. В Мир Грёз, который они с Барго и Родиной обнаружили, экспериментируя с триптаминами и транскраниальной стимуляцией.
– Готовьте вторую капсулу, – приказал он.
Врачи переглянулись, их лица были напряжёнными.
– Гавриил, это…
– Я знаю протокол.
Капсула была готова, её титановый корпус блестел тускло, как старая хирургическая сталь. Внутри – гидрогель, подогретый до 36,6°C, температура мозга в фазе REM-сна. 256-канальная ЭЭГ-матрица сканировала мозг, пока ИВЛ и гемодиализный модуль поддерживали тело. Электроды ввинчивались в череп с хирургической точностью, а сенсорные экраны отображали нейронные паттерны, пульсирующие, как живые.
Елена, жена Карасова, стояла у монитора, её тонкие пальцы сжимали планшет с показателями. Ей было 25, но тени под глазами и морщинки у губ делали её старше. Её светлые волосы выбились из-под хирургической шапочки, а голос дрожал от сдерживаемой ярости.
– Ты понимаешь, что делаешь? – спросила она, её глаза блестели от слёз. – Её ЭЭГ – Как у пациентов в «Разломе».
Карас не поднял головы, калибруя электроды. Его коренастая фигура отбрасывала тень на белую плитку.
– Я знаю.
– Знаешь? – Елена шагнула к нему, её голос сорвался. – Тогда объясни, почему у неё гиперсинхронные разряды в гиппокампе? Это эпилептический статус!
Карасов посмотрел ей в глаза, его серые глаза горели.
– Потому что она не здесь, Лена. Она там.
– Опять твой Мир Грёз? – Елена дёрнула головой. – Мы тебя чуть не похоронили!
– А Барго похоронил десять. И он прислал её мне.
Тишина. Гул аппаратов заполнил паузу.
Елена выдохнула, её брови сдвинулись.
– Что ты хочешь сделать?
– Войти за ней.
– Ты с ума сошёл.
– Возможно.
Она схватила его за руку, и сжала.
– Ты умрёшь.
– Нет. – Он высвободил руку. – Я уже был там. И вернулся.
– С памятью, как у золотой рыбки! – крикнула она.
– Но вернулся.
Карасов снял халат, обнажив тело, покрытое шрамами от первых экспериментов. На груди – татуировка: уравнение квантовой когерентности, выведенное с Барго в университете. Он лёг в капсулу, гидрогель обволок его тело. Электроды вонзились в виски.
– Включай.
– Давай хотя бы дочитаем записи, которые оставил Барго?!
– Времени нет!, по моим подсчётам там уже прошло 6 лет!
Елена нажала кнопку, её зубы впились в губу.
Боль. Не погружение – разрыв. Кора мозга горела, затем онемела. Зрение пропало последним: Гавриил видел, как Елена хватает его за руку, но прикосновение уже не чувствовал.
Последняя мысль в реальности: «Прости, Лена. Я должен это закончить.»
4. Мир Грёз: пробуждение Караса
Карасов очнулся, лёжа на тёплой, влажной земле. Его грудь вздымалась, как после долгого бега, а голова гудела, словно в неё вбили раскалённый гвоздь. Он открыл глаза и замер. Мир Грёз встретил его ослепительной красотой, такой, что реальность казалась серым сном.
Над ним раскинулось небо – не голубое, а сапфировое, с золотыми прожилками облаков, переливающихся, как расплавленное стекло. В воздухе дрожали ароматы диких трав, спелых яблок и чего-то сладкого, как мёд. Деревья вокруг были гигантскими, их стволы, покрытые серебристой корой, уходили ввысь, а листья, изумрудные и полупрозрачные, шептались на ветру, отбрасывая радужные блики. Земля под ногами была мягкой, усыпанной мхом, светящимся мягким зелёным.
Карасов поднялся, его одежда – рваная рубаха и штаны – выглядела нелепо в этом мире. Он стоял среди руин – обломков мраморных колонн, поросших цветами, чьи лепестки мерцали, как звёзды. Где-то рядом журчала река, её звук был чистым, как звон хрусталя. Он знал: Аня здесь. Его цель. Он должен найти её.