Они вышли к деревне. Храм, увитый плющом, стоял на холме, его шпиль пронзал небо. Мнимы, в лохмотьях, молились у входа, их голоса сливались в гимн. «Святая Роди, спаси нас», – пели они. Гавриил нахмурился, Барго замер. Внутри храма стены были увешаны портретами – женщина с зелёными глазами, с улыбкой, что зажигала сердца. Гавриил ахнул, его колени подкосились. Это была Татьяна. Но надпись гласила: «Святая Роди, просветительница».
– Это не она, – прошептал Гавриил, но голос дрожал. – Не может быть.
Барго молчал, его глаза метались по портрету. Он шагнул ближе, пальцы коснулись холста, словно могли оживить её. «Таня», – шепнул он, и в этом слове была вся его боль. Они расспросили мнимов. Старуха, чьи руки были как сухие ветки, рассказала: Святая Роди пришла сто лет назад, научила их создавать паровые машины, лечить травами и племенью. Она создала школы, дала надежду. Но она умерла, её могила —за храмом на холме.
Там лежал камень. На нём было вырезано: «Татьяна Родина». Гавриил замер, его сердце сжалось, как в тисках. Он опустился на колени и приложил ладонь к холодному камню, чувствуя, как слёзы жгут глаза. Он отвернулся от Барго, пряча лицо, но слёзы всё равно текли, горячие и горькие.
– Гавр, не плачь, – голос Барго был резким. – Очнись, это Мир Грёз! Здесь мы боги! Мы воскресим её!
Гавриил покачал головой, его пальцы впились в землю.
– Законы жизни неизменны, Лёха, – прошептал он. – В любом мире. Воскресить нельзя.
Но Барго не слушал. Его глаза горели фанатичным огнём.
– Гавр, мы можем всё! – его голос дрожал от возбуждения. – Нейролептик – это ключ. Я понял, как сделать бога. Мы возьмём молодое сознание, детское, с пластичными нейронами. Добавим в нейролептик агонисты NMDA-рецепторов, чтобы усилить синаптическую связь в таламусе, где фильтруется реальность. Если тело сохраним в стазисе – гипотермия, питательный гель – таламус синхронизирует миры без коллапса. Это оружие! Ручной бог под нашим контролем, через обратную нейронную петлю. Мы уничтожим Уравнителей, Урина, вернём Таню. Этот мир будет наш!
Барго повернулся, его улыбка была нечеловеческой, как у зверя, загнанного в угол. «Можно всё, Гавр. Всё! Мы победим смерть». Он шагнул к камню, его пальцы гладили камень, как кожу возлюбленной. Он шептал её имя, как молитву, его разум тонул в фанатизме.
Гавриил смотрел на друга и видел чужака. Барго свихнулся – не резко, а медленно, как механизм, чьи шестерни ржавеют. Его любовь к Татьяне, неразделённая, стала ядом, толкающим к безумию: эксперименты на детях, создание «оружия» из нейролептика. Гавриил содрогнулся, осознав: он тоже виновен. Они вместе создали «Разлом», вместе потеряли Таню. Если Барго наломает дров, кровь детей будет и на его руках.
Гавриил боялся за него, но знал: Лёха не остановится. Он вернётся в реальный мир, уничтожит «Разлом», чтобы защитить других от этой судьбы. Но Барго? Он останется здесь, в погоне за призраком.
Гавриил страдал, его душа кровоточила, но он цеплялся за долг. Барго же тонул в своей любви, как в чёрной воде, и его крик эхом разносился над могилой: «Я найду тебя, Таня».
––
– Хватит витать, – прохрипел Саруно, выдернув Караса из воспоминаний.
Карас моргнул, его взгляд сфокусировался на реальности. Саруно, сидящий впереди, смотрел на него с холодной усмешкой, его дубовый посох стучал по борту повозки.
– Нам надо где-то укрыться, – продолжил Саруно. – Нас ищут, и мне кажется, они близко.
Где-то вдалеке зазвонили колокола – низкий, зловещий гул, разносившийся над полями. Карас почувствовал, как холод пробегает по спине. События на площади Валии не остались безнаказанными. Урин не простит. Уравнители не отступят.
3. Тир и воспоминания Элли
Тир застонал, его тело дрожало от боли. Раны не давали покоя, каждая из них была источником мучений. Он сдерживал себя, стиснув зубы, но хрипы вырывались из его груди, как ржавые гвозди. Эллизабет прижала его уцелевую руку к своей груди, её пальцы дрожали. На неё нахлынули воспоминания, унося её в прошлое.
Пять лет назад, деревня Звень
Приют в деревне Звень пах варёной капустой и сыростью. Длинный дубовый стол в столовой был покрыт потёртой скатертью, на которой стояли миски с жидкой похлёбкой. Элли, тогда ещё худенькая девочка с белыми волосами, стояла в углу, её щёки пылали от стыда. На полу лежала разбитая тарелка, осколки блестели в тусклом свете. Её руки дрожали – не от слабости, а от страха.
– Опять руки дрожат, подкидыш! – рявкнул рыжий толстый подросток по имени Григ, его лицо кривилось в злобной ухмылке. Дети вокруг засмеялись, кто-то швырнул в Элли хлебную корку. Она втянула голову в плечи, её глаза наполнились слезами.
И тут Тир вскочил со скамьи. Его глаза горели яростью, кулаки сжались.
– Заткнись, Григ! – прорычал он. – Ещё раз её тронешь, и я тебе челюсть сломаю!
Его кулак врезался в нос Грига. Хрящ хрустнул, кровь брызнула на скатерть, заливая похлёбку. Григ взвыл, хватаясь за лицо. Дети замолчали, их смех оборвался. Воспитательница, тучная женщина с одутловатым лицом, схватила Тира за волосы.
– Мерзавец! – прошипела она. – В чулан – на сутки!
Той же ночью Элли пробралась к чулану. Тьма внутри пахла плесенью и крысиным помётом. Тир сидел на полу, прижимая к груди колени. Дверь скрипнула, и Элли проскользнула внутрь, держа кусок хлеба и яблоко, украденные из кладовой.
– Зачем ты это сделал? – прошептала она, протягивая еду.
Тир откусил яблоко и усмехнулся, его глаза блестели в полумраке.
– Не бойся, Лиза. Я всегда буду на твоей стороне – даже если ты вдруг окажешься… ну, знаешь. Не такой, как все.
Элли замерла, её сердце сжалось.
– Ты что-то видел? – спросила она тихо.
– Слышал, как ты разговаривала с Саруно, – ответил Тир. – Будто тебе кажется ты из другого места, и тебя положили в стеклянный гроб. Я не знаю, что это, но мне плевать. Ты – моя сестра.
Элли впервые перестала бояться своих воспоминаний. Тир уже тогда был готов за неё умереть.
4. Мельница и дилемма
Повозка остановилась на опушке, где стояла заброшенная мельница. Её крылья скрипели на ржавой оси, вращаясь под слабым ветром. Вокруг простиралось поле, заросшее бурьяном, с чёрными пятнами недавнего пожара. Карас посмотрел на Тира, чьё дыхание стало едва слышным.
– Здесь, – бросил он. – Он не дойдёт.
Эллизабет не спорила. Саруно одобрительно кивнул. Они перенесли Тира в мельницу, уложив на грубый помост, сколоченный из досок, покрытых мельничной шелухой. Карас разжог костер. Тут царила плесень крысы и запах разлождения. В углу мельницы лежали бочки с порохом, которые кто-то не вывез вовремя, а потом забыл. Тут видимо был склад оружейный, подумал Гавриил. Но на больше у него не хватило мыслей. Он прислонился к заплесневелой стене, сжимая виски пальцами. Зелье Саруно давно выветрилось, в ушах звенело, будто после удара колокола. Шесть дней без сна превратили его разум в вязкий дёготь, а веки казались наждачной бумагой. Он шептал себе:
– Гавриил… Ты должен был остановить её раньше.
Перед глазами мелькнуло лицо Елены, оставленной в реальном мире. Её голос, полный боли, эхом звучал в его голове: «Ты обещал вернуться…»
Карас встрепенуля, его голос был холодным, как лёд:
– Урин не найдёт нас, если мы будем осторожны. Уравнители тоже. Они слепы без осознанности. Но если Элли снова использует силу, мы все покойники.
Все промолчали. Гавриил развёл огонь, и пламя заплясало на стенах, отбрасывая длинные тени. Тир бредил, его голос был хриплым, как шёпот умирающего:
– Эл… не парься… Я… должен был сдохнуть… ещё там…
Эллизабет, стоя на коленях у его ног, сжимала край плаща, её пальцы дрожали, как листья на ветру. Слёзы текли по её щекам, оставляя дорожки на пыльной коже. Её зелёные глаза, сияющие, как звёзды в ночи, были полны боли. Тир – её брат, её щит, её друг – умирал, и каждая капля его крови резала её сердце. Она помнила их ночи в Звени, когда он учил её метать ножи, смеялся над её промахами, называл «Лиса». Теперь он был тенью себя, и её мир рушился.
Саруно, скрытый в полумраке, шагнул вперёд, его голос был как шорох яда:
– Ты можешь спасти его, Элли. Чувствуешь силу внутри? Один импульс осознанности, и его раны срастутся. Ты – богиня этого мира. Не дай ему угаснуть.
Карас рванулся, его голос был холоден, как лёд:
– Замолчи, Саруно! Твои игры привели нас сюда! Из-за тебя она убила десятки в Валии! Уравнители слепы без осознанности, но если она использует силу, они найдут нас за секунды!
Саруно не дрогнул, его улыбка, острая, как клинок, стала шире. Его глаза горели, как угли в ночи.
– О, Карас, ты винишь меня? А кто нашёл дорогу в этот мир? Кто не остановил Барго, который насильно отправил её сюда? Кто не уничтожил «Разлом»? Твоя совесть чиста, спаситель?
Элли вздрогнула, её взгляд метнулся к Карасу. Его лицо побледнело, но он не отступил, его голос дрожал от гнева:
– Я защищаю её! Ты – яд, Саруно! Ты знаешь, что Уравнители не простят осознанность. Ты хочешь, чтобы она погибла, чтобы мы все сгорели!
Саруно рассмеялся, его смех был как скрежет ржавого металла, эхом отражаясь от стен. Он шагнул к Элли, его пальцы, холодные, как могильный камень, сжали её плечо. Она замерла, её дыхание сбилось.
– Слушай его, девочка? – прошептал он, его голос был как ветер над пропастью. – Карас боится за себя, не за Тира. Твой друг умирает, его кровь вытекает, как высыпается песок из разбитых часов. Ты же не бросишь его? Он – твой мост, твоя семья. Один взгляд, и он дышит снова.
Карас бросился вперёд, его кулак врезался в лицо Саруно с глухим хрустом. Кровь брызнула из губы, но Саруно лишь осклабился, его глаза сияли триумфом.