Он чтото произнёс Тир пошатнулся, его лицо исказилось от боли.
– Тир! Нет!
Карас стиснул её сильнее, его пальцы впились в её плечи. Тир, задыхаясь, собрал последние силы и рубанул мечом по верёвкам моста. Доски затрещали, но мост выдержал.
Элли зарыдала, её тело дрожало. Карас смотрел, его лицо было каменным, но в глазах тлела боль. Они поняли: Тир умер, но мост уцелел. Урин и его армия всё ещё могли их преследовать. Надежда угасла, надо бежать.
Но затем случилось невозможное. Взрыв был оглушительным, как гнев богов. Мост разорвало, верёвки лопнули, доски разлетелись в щепки. Огонь и дым поглотили всё, ущелье озарилось алым светом, деревья сбросили листву, камни посыпались вниз. Урин, Тир, обломки моста – всё полетело в пропасть, их силуэты смешались в вихре пламени. Птицы взметнулись в небо, их крики смешались с эхом взрыва.
Элли, Карас и Саруно застыли, их рты открылись от шока. Никто – ни осознанный, ни бог – не мог победить Урина и двух Уравнителей. Но Тир, сделал это. Он не просто умер – он утащил богов за собой, разрушив мост и преградив путь их врагам. Это была победа, оплаченная его кровью.
Саруно машинально коснулся щеки пальцами, будто проверяя, не течёт ли слеза. Его глаза блестели, но не от скорби – от восхищения. Он видел, как мним переписал законы Мира Грёз. Элли стояла, потеряв дар речи, её глаза, пустые, как пропасть, смотрели туда, где только что был мост. Её сознание перешло границы, её разум трещал, как лёд под ногами. Тир, её брат, её рыцарь, её единственный свет в этом тёмном мире, погиб, защищая их. Его смерть была ножом, вонзённым в её сердце.
Карас знал: Тир сделал то, что не смогли бы ни он, ни Саруно. Он умер, но не сдался. Его жертва была легендой, но Карас чувствовал вину, как яд, разъедающий душу. Он мог остановить Тира, мог пойти вместо него, но не сделал этого. И в глубине души, хоть ему и было жаль Тира, он ощутил тёмное удовлетворение: один из якорей, державших Элли – или Аню, её истинное «я» – в этом мире, исчез. Без Тира она была ближе к тому, чтобы вернуться в реальный мир, тут ее ничего не держало…или почти ничего. Но он молчал, его губы были сжаты, как могила.
Элли развернулась, её глаза, горели яростью. Она ударила осознанностью, как молнией. Карас отлетел на пять метров, его тело рухнуло в пыль, кровь брызнула из носа. Она не подбежала – подлетела, её пальцы впились в его горло, её голос был криком боли:
– Ты убил его! Ты не пустил меня помочь! Ты не пошёл сам! Он умер вместо тебя!
Карас не сопротивлялся, его глаза были полны скорби. Он прохрипел:
– Элли… прости…
Но его слова утонули в её рыданиях. Элли упала на колени, её слёзы падали на землю, смешиваясь с пылью. Она зарыдала, её тело сотрясалось, как дерево под ураганом. Воспоминания нахлынули, унося её в прошлое.
Пять лет назад, деревня Звень, приют.
Земля трескалась, как кожа мертвеца, выжженная солнцем. На камнях – детские каракули, попытки вызвать дождь, нарисованные углём. Элли, десятилетняя, сидела под мёртвым дубом, сжавшись в комок. Её щёки были мокрыми от слёз, руки дрожали.
– Опять? – Тир, пятнадцатилетний, сел рядом, его голос был мягким, как летний ветер.
– Они сказали… что я украла ложку. Но я не брала! – её голос дрожал, полный отчаяния.
Тир снял рубаху, показав фиолетовый синяк на груди – след от удара воспитателя. Его глаза были тёплыми, но полными решимости.
– Видишь? Они бьют, потому что боятся. – Он взял её руку, прижал к ране. – Но мы-то знаем правду: ты – особенная. И однажды… я стану таким же сильным, как ты.
Он достал нож, разрезал ладонь. Кровь капала в трещину земли, алые капли смешивались с пылью.
– Клянусь: если кто-то обидит тебя – я убью их. Даже если мне самому сдохнуть.
Элли в ужасе отшатнулась:
– Ты… сумасшедший!
Но Тир ухмыльнулся, его улыбка была светом в её темноте:
– Ты – волшебница. А волшебникам нужны рыцари.
Элли поняла. Она разрезала свою ладонь, их кровь смешалась с землёй. Это был их первый обет. И последний.
Теперь она стояла над пропастью, а его не было. Её рыдания эхом отдавались в ущелье, её слёзы были криком души, потерявшей свой свет. Мир стал чернее. Навсегда.
8. Тяжесть уз
Лес Мира Грёз был густым и молчаливым, его деревья, увитые серебристым мхом, стояли, как стражи, хранящие древние тайны. Тонкий туман стелился по земле, цепляясь за корни, а звёзды над головой сияли холодным, равнодушным светом. Карас, Элли и Саруно остановились на небольшой поляне, окружённой соснами, чьи иглы шептались под ветром, словно перебирая старые обиды. Костёр, разведённый Карасом, потрескивал, отбрасывая золотые блики на их лица, но тепло его не могло прогнать холод, сковавший их сердца после гибели Тира.
Элли сидела, прислонившись к стволу сосны, её чёрные волосы, теперь цвета вороньего крыла, падали на лицо, скрывая глаза. В её руках, прижавшись к груди, лежал Сахарок – маленький щенок с пушистой шерстью цвета ржавой меди. Его тёплое тельце дрожало, прерывистое дыхание струилось горячими струйками между её пальцами, согревая озябшие ладони. Сахарок пах молоком и пылью дорог – невинным, почти забытым ароматом мира, где Тир ещё смеялся, где деревья не шептались за спиной, а небо не казалось стеклянным куполом, готовым расколоться. Щенок был последним якорем Элли, её ниточкой к тому, что осталось от её прошлого, от её человечности.
Она гладила Сахарка, чувствуя, как его рёбра поднимаются и опадают под её пальцами, как бьётся его крошечное сердце, быстрое и живое. Это сердцебиение было для неё музыкой, напоминанием о том, что не всё в этом мире – кровь и пепел. Сахарок доверчиво прижимался к ней, его влажный нос уткнулся в её шею, и Элли почувствовала, как слёзы жгут глаза. Она не плакала – не могла, – но её грудь сжалась от нежности, от любви к этому маленькому существу, которое ничего не знало о Мире Грёз, об Уравнителях, об осознанности. Сахарок был чистым, как первый снег, и Элли поклялась себе защитить его, даже если это будет стоить ей жизни.
– Ты его любишь, да? – голос Саруно был тихим, почти шёпотом, но он резанул тишину, как нож. Элли вздрогнула, её пальцы замерли на шерсти щенка. Саруно сидел у костра, его посох лежал на коленях, а глаза, скрытые тенью капюшона, блестели, как у кошки, наблюдающей за мышью. Его голос был тёплым, почти отеческим, но в нём сквозила едва уловимая насмешка.
Элли машинально провела рукой по ребристым позвонкам Сахарка, чувствуя, как его сердцебиение ускоряется под её прикосновением. Она не ответила, но её молчание было красноречивее слов. Саруно наклонился чуть ближе, его улыбка стала шире.
– Карас говорил о нём вчера, – продолжил он, делая паузу, словно давая её воображению дорисовать остальное. – Считает, что привязанности делают нас уязвимыми. Особенно… такие бесполезные.
Элли напряглась, её пальцы сжали Сахарка чуть сильнее, и щенок тихо пискнул во сне. Она подняла взгляд и встретилась глазами с Карасом, сидящим по другую сторону костра. Его лицо, изуродованное ожогом, было неподвижным, но единственный глаз, скрытый под полуопущенной веко, смотрели на неё и Сахарка с холодным расчётом. В этом взгляде не было ни злобы, ни жалости – только пустота, словно он взвешивал их на невидимых весах, решая, стоят ли они риска. Элли почувствовала, как ярость закипает в груди, смешиваясь с болью. Сахарок был не просто щенком – он был её последним светом в этом тёмном мире, её напоминанием о Тире, о том, кем она была до того, как стала Элизабет. Карас не имел права судить его. Не имел права судить её.
– Он не бесполезный, – тихо сказала она, её голос дрожал, но в нём была сталь. – Он… он всё, что у меня осталось.
Саруно откинулся назад, его улыбка стала ещё шире, почти нечеловеческой. Он знал, что его слова попали в цель. Карас молчал, но его взгляд не отрывался от Элли. Она прижала Сахарка ближе, чувствуя, как его тепло прогоняет холод, сковавший её сердце. Щенок вздохнул во сне, его лапки дёрнулись, словно он гнался за чем-то в своих снах, и Элли улыбнулась сквозь слёзы. Она вспомнила, как Тир нашёл Сахарка в переулке. Теперь Тира не было, но Сахарок остался – живой кусочек его души.
Элли закрыла глаза, её пальцы перебирали шерсть щенка, и она поклялась себе: она не позволит никому отнять у неё это. Сахарок был её семьёй, её надеждой, её причиной продолжать.
Два месяца назад, Звень, переулок
Переулок Звени был узким и вонючим, заваленным мусором и ржавыми обломками паровых машин. Элли и Тир сидели на перевёрнутом ящике, прячась от патруля Урина. Небо было серым, как пепел, а дождь моросил, оставляя пятна на их одежде. Элли дрожала, её волосы, тогда ещё белые, прилипли к лицу.
– Холодно, – буркнула она, потирая руки.
Тир ухмыльнулся, снимая свой потрёпанный плащ и накидывая ей на плечи.
– Держи, Лиза. Не то замёрзнешь, и мне придётся тащить тебя на горбу.
Она фыркнула, но плащ был тёплым, пахнущим его потом и кожей. Внезапно из кучи мусора раздался писк. Тир насторожился, его рука легла на рукоять кинжала, но вместо врага он увидел щенка – крошечного, с мокрой шерстью и огромными глазами, полными страха. Щенок дрожал, его лапки скользили по грязи.
– Смотри, Лиза, наш новый боец! – Тир подхватил щенка, тот пискнул, но тут же лизнул его руку. Элли засмеялась, впервые за много дней. Тир покормил щенка куском хлеба из кармана, и тот начал вилять хвостом, словно маленький пропеллер.
– Назови его, – сказал Тир, протягивая щенка Элли.
Она взяла его, чувствуя, как его теплое тельце дрожит в её руках.
– Сахарок, – сказала она, улыбаясь. – Потому что он белый как сахар.
Тир рассмеялся, его глаза сияли.
– Сахарок, значит. Ну, Сахарок, добро пожаловать в нашу банду!