Как сообщает Лаврентьевская летопись, 25 февраля 1303 г. «преставися Борисъ князь сынъ Андрѣевъ на Костромѣ»[779]. Кострома относилась к территории владимирского стола, а Борис Андреевич был сыном великого князя Андрея Александровича[780]. Князья обычно умирали в своих владениях. Поэтому указанные в летописях места кончины князей означали, как правило, места их княжений[781]. Что касается Костромы, то она, по-видимому, была выделена Андреем Александровичем из его великокняжеских земель и еще при жизни отдана сыну Борису[782]. Произошло это между 22 мая 1299 г. и 25 февраля 1303 г.[783] Смерть Бориса вернула Кострому под непосредственную власть его отца, великого князя Андрея.
Тем же 1303 г. датируется известие, которое следует расценивать. как самое раннее свидетельство формирования великокняжеской части на Вологде. Оно помещено в рукописи конца XV в.[784] В записи сообщается, что «В лѣто 6711. Създана бысть на Вологдѣ церкви въ имя пресвятыа богородица и священна бысть благовѣрнымъ епископомъ Новогородскым Феоктистом при благоверном кпязѣ Андрѣи и сынѣ его Михаилѣ. И священа бысть въ 15 день августа на память Успениа»[785]. Опубликовавший запись несколько лет тому назад И.М. Кудрявцев отметил, что в ней перепутана дата: вместо 6711 (1203) надо читать 6811 (1303) г., поскольку Феоктист был новгородским архиепископом в 1300–1308 гг.[786] Что касается упомянутых в приведенном известии князей, то о них И.М. Кудрявцев писал следующее: «Здесь имеются в виду, надо полагать, вел. кн. Новгородский Андрей Александрович (умер в 6812 г.), после которого княжил Михаил Ярославич. Составитель, следовательно, путает и дату, и отношения князей»[787].
С первой высказанной исследователем мыслью следует согласиться. Дата записи действительно неверна, и ошибка составляет сто лет. Очевидно, писец допустил описку в числе сотен, когда проставлял год освящения вологодской церкви. Сходные ошибки встречаются в рукописях. Так, в одном из псковских паримеиников, написанном во времена святительства новгородского архиепископа Давыда и княжения во Владимире князя Михаила Ярославича Тверского, т. е. в начале XIV в., вместо даты 6821 (1313) г., была поставлена дата 6921 (1413) г.[788] В последнем случае в дате по ошибке произошло увеличение на единицу числа сотен.
Что касается мнения И.М. Кудрявцева относительно названных в записи князей, то тут следует внести ряд уточнений. Современником новгородского владыки Феоктиста был единственный русский князь с именем Андрей — именно Андрей Александрович, как это и указал И.М. Кудрявцев. Только князь Андрей был не великим князем Новгородским, а занимавшим в начале XIV в. новгородский стол великим князем Владимирским. Отождествление же упомянутого в известии князя Михаила с тверским князем Михаилом Ярославичем не имеет под собой серьезных оснований, оно зиждется только на сходстве имен. В самом деле, в приведенной цитате Михаил прямо назван сыном Андрея, и этот факт никак нельзя игнорировать. Он вполне согласуется с теми данными о князе Михаиле Андреевиче, которые приведены в статье 1305 г. Софийской I и Новгородской IV летописей[789]. Таким образом, запись содержит лишь единственную ошибку — в дате, в остальном же она вполне достоверна.
Известие об освящении богородичной церкви в Вологде при великом князе Владимирском Андрее и его сыне Михаиле примечательно. Вологда считалась новгородским владением[790]. И если вологодское событие связывалось с именем владимирского князя, то это явный признак существования его власти в данном районе. Сказанное подкрепляется несколько более поздним свидетельством, впрочем датируемым тем же первым десятилетием XIV в., относительно великокняжеского тиуна в Вологде[791]. В последнем случае речь прямо идет о сформировавшихся там великокняжеских владениях[792]. С этой точки зрения запись 1303 г. надо расценивать как косвенный показатель образования этих владений в годы княжения великого князя Андрея Александровича.
Описанному событию 1303 г., проливающему свет на процесс расширения территории великого княжества Владимирского в начале XIV в., предшествовало еще одно, последствия которого сказались несколько лет спустя. 15 мая 1302 г. умер переяславский князь Иван Дмитриевич[793]. По свидетельству летописи, Иван Переяславский «бѣаше чадъ не имѣя»[794]. Не было у него и близких родственников[795]. Согласно нормам, сложившимся в XIII в., выморочное княжество должно было быть присоединено к великому княжеству Владимирскому[796]. Так было, например, с княжествами Стародубским после 1228 г. и Костромским после 1277 г. И в данном случае великий князь Владимирский Андрей Александрович поступил по традиции: в Переяславль были присланы великокняжеские наместники[797]. Сам Андрей осенью 1302 г. отправился в Орду[798], скорее всего, для получения ханского ярлыка на Переяславское княжество.
Но не дожидаясь возвращения великого князя, «на зиму», т. е. примерно в декабре[799], того же года Переяславль захватил московский князь Даниил Александрович[800]. Позднее московское летописание сохранило известие, согласно которому Иван Переяславский «благослови въ свое мѣсто Данила Московскаго въ Переяславли княжити, того бо любляше паче инѣхъ»[801]. Но в более раннем тверском великокняжеском летописании такого сообщения нет[802]. Как будет показано ниже, Переяславль в 1305 г. явился объектом спора между московским и тверским князьями. Поэтому и в летописании Твери, и в летописании Москвы могли быть сделаны тенденциозные пропуски текста или, напротив, вставки столь же тенденциозного характера, которые должны были умалить или, наоборот, подчеркнуть права московских князей на Переяславское княжество. Из-за отсутствия какого-либо третьего, независимого от тверского или московского летописания источника однозначно решить данный вопрос не представляется возможным. Правда, в исторической литературе считается, что запись о «благословении» переяславским князем Даниила Александровича отразила реальный исторический факт, но обоснования данного мнения не приводится[803]. Впрочем, как бы там ни было, бесспорным остается то, что в конце 1302 г. Переяславль перешел в руки московского князя, а расширившаяся было территория великого княжества Владимирского снова вошла в те свои границы, какие существовали до смерти Ивана Переяславского.
Однако вопрос о Переяславле не мог быть окончательно решен без санкции хана. В 1303 г. «на осень» из Орды на Русь вернулся великий князь Андрей Александрович[804]. Как сообщает летопись, он вернулся «съ послы и съ пожалованиемъ царевымъ»[805]. Поскольку поездка князя Андрея к хану, последовавшая за смертью Ивана Дмитриевича, была явно связана с вопросом об отчине переяславского князя[806], летописное известие о «пожаловании» следует расценивать как предоставление Ордой владимирскому князю каких-то прав на переяславскую территорию. Но сразу эти права реализованы не были.
По возвращении владимирского великого князя «съѣхашася на съѣздъ въ Переяславль вси князи и митрополитъ Максимъ, князь Михаиле Ярославичь Тферскыи, князь Юрьи Даниловичь Московский съ братьею своею; и ту чли грамоты, царевы ярлыки, и князь Юрьи Даниловичь приатъ любовь и взялъ ceбѣ Переяславль, и разъѣхашася раздно»[807]. Результат этого единственного в своем роде политического форума как будто бы ясен: переяславскую территорию сумел удержать за собой старший сын скончавшегося 5 марта 1303 г. Даниила Александровича Московского[808] Юрий. Такой вывод делается во всех крупных исследованиях, посвященных русской истории начала XIV в.[809]
Между тем итог Переяславского съезда 1303 г. нуждается в более подробном комментарии, чем существующие. В самом деле, если великий князь Владимирский Андрей Александрович вернулся из Орды с каким-то пожалованием[810], относившимся, скорее всего, к Переяславлю, то становится непонятным, почему это пожалование не было закреплено Переяславским съездом? Ведь если верить дошедшей летописной версии, съезд закончился политическим триумфом московского князя и явным непризнанием прав на Переяславль великого князя Владимирского, наместники которого были оттуда изгнаны. Принимая, однако, во внимание, что данная версия сохранилась в московской великокняжеской летописной традиции