Формирование института государственной службы во Франции XIII–XV веков. — страница 15 из 30

Формирование прав чиновников на занимаемые должности

Новые принципы королевской администрации с середине XIII в. характеризовались четким стремлением короны не допустить прежней инфеодации должностей, превращения их в наследуемую собственность[1333]. Так появился принцип временности исполнения чиновником функций, что придало королевским должностям новый статус, взятый, как и многое другое в строящемся государстве, из церковной организации: клерикализация должностей выражалась в форме их держания и передачи, исключавшей в принципе возможность наследования.

Как же получилось, что эти первоначально четкие стремления верховной власти затем оказались забыты, и должности в королевской администрации превратились в пожизненные, наследуемые, уступаемые и продаваемые? Причем последнее в скрытой форме существовало задолго до введения «полетты», т. е. легальной продажи короной должностей[1334]. Явилось ли это следствием естественной логики формирования средневековых элит или имело свою специфическую подоплеку? И какие последствия для формирующегося государства имел этот процесс? Вот круг вопросов, без ответа на которые невозможно понять особенности складывающегося аппарата королевской власти во Франции XIII–XV вв.

Утверждение принципа несменяемости чиновников

Принцип несменяемости королевских чинов (inamovibilité des offices royaux) формально был утвержден указом Людовика XI от 21 октября 1467 г. Указ разрешал королю назначать на должность только в одном случае, если она вакантна; а легальными основаниями для вакансии признавались только смерть чиновника, добровольная и своевременная уступка им при жизни должности другому лицу или судебной процедурой доказанное преступление, не совместимое с занятием королевской службы[1335].

Однако этот указ, как и большая часть королевского законодательства, не вводил никакого новшества; он даже не был первым законодательным закреплением установившейся практики[1336]. Лишь последующая апелляция чиновников к этому указу превратила его в окончательную легитимацию прав на занимаемые должности. При всей условности квалификации королевских указов, не стоит преуменьшать в целом значение именно данного акта: пусть и не впервые, но он суммировал, подтвердил и узаконил сложившиеся правила и процедуры, фактически превратившие королевских чиновников во владельцев должностей[1337].

Путь к принципу несменяемости чиновников отличался сложностью, нелинейностью и постепенностью[1338]. Едва ли не главным фактором стало ограничение к середине XIV в. количества ординарных должностей, вызванное общественным недовольством растущим аппаратом власти и скудными финансовыми возможностями казны его оплачивать в условиях Столетней войны. Именно последнее, как и нежелание нищающего общества содержать непомерно разросшийся аппарат королевской власти, спровоцировали первый указ, который явился началом пути к несменяемости чиновников. Издан он был первым королем новой династии Валуа Филиппом VI 9 июля 1341 г. как подтверждение не найденного в архивах указа от 17 марта 1337 г.: в целях облегчения нагрузки на казну король обещал отныне давать «должности или бенефиции, только если они вакантны на деле» (de fait)[1339].

Мощным стимулом укрепления прав чиновников на занимаемые должности стал политический кризис 1356–1358 гг., впервые наметивший угрозу превращения королевских служителей в «козлов отпущения» за прегрешения и ошибки власти. Собранные после тяжелого и унизительного поражения в битве при Пуатье Штаты Лангедойля в октябре 1356 г. стали ареной борьбы за контроль над действиями короля Франции[1340]. В обмен на вотирование остро необходимого для выкупа короля из плена налога дофину Карлу был выставлен ультиматум сместить 22 высших чина королевской администрации[1341]. Основанием для этого объявлялась катастрофическая ситуация, в которой они огульно обвинялись. Удар был рассчитан весьма умело: обвинения были направлены против самой верховной власти, которой предлагалось заплатить высокую цену за свои просчеты и ошибки, принеся в жертву общественному возмущению своих самых доверенных и близких к персоне монарха служителей. Важно при этом, что отстранение 22 чиновников осуществлялось одномоментно и без предоставления им права быть выслушанными и оправдаться, поскольку «их дурное правление настолько очевидно трем штатам и всему королевству, что нет смысла выслушивать их объяснения и извинения». Они лишались королевских служб «навсегда» (perpetruelement) и не могли больше никаким способом добиться восстановления на должностях[1342].

Реакция самих чиновников на такой демарш Штатов в полной мере выразилась в «Обвинительном заключении против Робера Ле Кока», одного из идеологов восстания и королевского чиновника, чье поведение усугублялось в глазах коллег предательством корпоративных интересов[1343]. Стержнем обвинения Робера Ле Кока являлся запрет отстраненным чиновникам возможности оправдаться; именно он становится главным признаком незаконности такой процедуры в глазах чиновников. Более того, она провоцирует ошибочное распределение ответственности между королем и его служителями. В тексте «Обвинительного заключения» выдвинутые претензии к чиновникам трактуются как скрытые обвинения против самого короля, так что недвусмысленно заявляется о нежелании чиновников превращаться в «козлов отпущения», будучи смещенными навсегда с должностей за ошибочные действия монарха[1344].

Тема распределения ответственности между королем и его служителями в «Обвинительном заключении» стала важным вкладом в политическую теорию французской монархии. Широкомасштабное общественное движение за реформы в сфере управления, посягнувшее на статус и права высших чинов, способствовало в итоге укреплению этих прав и статуса, поскольку повлекло принятие указа, запрещавшего отныне огульные и политически мотивированные смещения служителей короны Франции.

Этим фундаментальным актом, заложившим прочные основы несменяемости чиновников, явился указ от 28 мая 1359 г.[1345] Он не только восстановил на должностях смещенных чиновников и не только отклонил все обвинения, возвратив им «добрую репутацию», но и ввел правовые гарантии от повторения в будущем подобных акций. Указ осудил действия Штатов за их форму: «без всякого следования праву и обычаю… их не вызвав (в суд) и не выслушав»[1346].

И вот здесь мы сталкиваемся с еще одним, возможно, решающим двигателем процесса утверждения прав чиновников на занимаемые места — с интересами их самих, взявших из арсенала канонического права способ гарантировать свой статус[1347]. С одной стороны, к середине XIV в. королевские службы превратились в постоянные, штатные (ординарные), т. е. существующие вне персон, их замещающих. Персоны могут отныне меняться, но должности остаются неизменными, что открывало путь к возможности сформировать владельческие права на них[1348]. Фиксация штатов ведомств и служб короны и повышение статуса и привилегий королевских служителей создали напряженную ситуацию вокруг королевских должностей. Кризис 1356–1358 гг. впервые наметил контуры этого острого конфликта из-за доступа к чинам между теми, кто все очевиднее терял надежду добиться постов, и теми, кто все надежнее обеспечивал гарантиями свои права на занимаемую должность[1349].

И в этом королевским чиновникам помогала сама верховная власть, вынужденная опираться на их специфические интересы. Ввиду совпадения взаимных интересов она позволяет чиновному корпусу создать правовые гарантии на владение должностями. Идейным оправданием и легитимацией этих прав было стремление монарха заручиться лояльностью и неподкупностью чиновников, которую трудно было бы ожидать от служителей, не уверенных в стабильности своего положения[1350].

Такая трактовка прав чиновников на должности фигурирует и в политических трактатах теоретиков власти, и в королевских указах[1351]. Так, Жан Жерсон в программной речи «Vivat rex!» отстаивал заинтересованность самого общества в несменяемости судейских чинов, давая ей моральное оправдание: ссылаясь на Аристотеля, он описал частую смену чиновников в виде притчи о том, как облепленного мухами окровавленного человека решили спасти, просто отогнав мух, чем подвергли еще большим мукам, «ведь налетят новые мухи и доедят его в конец»[1352]. Та же общественная заинтересованность в стабильности положения чиновника, но с большим упором на гарантии его лояльности, отражена в «Совете Изабо Баварской»: по мнению автора, король не должен менять без причины хорошего бальи и сенешаля или другого чиновника, слывущего честным и угодным подданным, ибо это ухудшит ситуацию в подчиненной ему области, и чиновник не будет заинтересован хорошо исполнять службу, по каковой причине многие беды обрушились ныне на королевство[1353]. Позднее Тома Базен восхвалял Карла VII, особенно по контрасту с его сыном Людовиком XI, за то, что тот крайне редко менял своих чиновников и делал это якобы только в форме их продвижения по службе[1354].

По сути, та же цель гарантии лояльности чиновников заявлена и в указе Людовика XI от 21 октября 1467 г. В его преамбуле выражалось сожаление относительно произведенных королем при восшествии на престол смещений, ошибочно сделанных якобы по вине просителей и «по неведению короля» (nous non advertiz duement). В результате чиновники, опасаясь подобных смещений, «не были столь усердны и рьяны в службе, как если бы этих опасений у них не было»[1355]. К концу исследуемого периода принцип несменяемости как гарантия лояльности должностных лиц сделался общепризнанным. Показательно, что в наказе Штатов 1484 г. рекомендовано строго соблюдать этот принцип и не отстранять без причины чиновников, которые тогда будут хорошо, верно и честно служить королю[1356].

Принцип несменяемости чиновников получил весомое подкрепление в виде переназначения всех находящихся на должностях людей при восшествии на престол 8 апреля 1364 г. Карла Мудрого. Такое новшество невозможно объяснить вне контекста событий 1356–1358 гг. и желания победивших чиновников закрепить свой успех. В отношении чиновников Парламента был издан отдельный указ, в котором указанное решение короля обосновывалось важностью правосудия и безупречностью служения ему перечисленных в тексте лиц[1357]. Таким образом, легитимность данного решения базировалась на соответствии достоинств и усердия служителей Парламента целям их службы, что делало принцип несменяемости чиновников следствием безупречного исполнения служебного долга.

Этот акт, в немалой степени обусловленный тяжелыми испытаниями, выпавшими на долю Карла в бытность его регентом королевства, становится затем административной традицией. Новые короли, взойдя на престол, подтверждали на должностях всех находящихся на них лиц[1358]. В этой связи хотелось бы обратить внимание на коллизию, возникшую при восшествии на престол Людовика XI в 1461 г. Общеизвестно, что будучи не в ладах с отцом и желая с первых же шагов добиться всевластия над администрацией, новый король еще до коронации отстранил от должностей самых высокопоставленных и наиболее близких к персоне отца чиновников: канцлера, главу Парламента и многих советников, генерального прокурора и адвоката короля, прево Парижа, адмиралов, маршалов и сенешалей[1359]. Однако исследователями практически не упоминается тот факт, что формально Людовик XI издал указы в духе сложившейся традиции — переназначил остальных служителей верховных ведомств[1360]. Основанием для переназначения в этих указах объявляется намерение «следовать похвальным деяниям предков», забота об общем благе королевства и воздаяние чиновникам за «великие, верные и постоянные службы», как и подтверждение их «добрых нравов и почтенной жизни, и большого опыта в службе»[1361]. Как же сочетались эти указы Людовика XI о переназначении состава верховных ведомств с одновременными отстранениями чиновников? Вот тут мы вновь сталкиваемся с неустранимым сочетанием патримониального и бюрократического принципов комплектования. Король оставался главным распорядителем всех должностей даже при появлении определенных прав чиновников на занимаемые должности. Об условности этих прав свидетельствует и уже разбиравшаяся выше обязательность формального переназначения чиновников специальным указом короля, ведь при смене монарха все должности считались вакантными[1362]. Показательно, что в свой формуляр Одар Моршен включил типовое письмо о переназначении (confirmacion d'office), где прямо говорится, что «при восшествии к короне она (должность) может считаться вакантной и переходит в наше распоряжение»[1363]. В этом типовом указе основанием для переназначения чиновника также выдвигается долгая и безупречная служба, дающая право на несменяемость[1364].

Принцип несменяемости чиновников, заложенный в середине XIV в. королевскими указами, выражался с тех пор в необходимости наличия вакансии для назначения, в запрете создавать новые должности, а также в обоснованности смещения чиновника и соблюдении определенной процедуры, которая включала право смещаемого быть выслушанным. Рассмотрим отдельно каждую из этих взаимодополняющих форм, обеспечивающих фактическую несменяемость чиновников.

Итак, первым и главным условием нового назначения чиновника на должность признавалось со времени указов Филиппа VI Валуа наличие вакансии, т. е. освободившейся ординарной (штатной) должности. С тех пор, как численность ординарных должностей в столице и на местах была зафиксирована и «заморожена» в середине XIV в. на сто лет, до конца Столетней войны, наличие вакансии превратилось в строго соблюдаемое правило. В этой ситуации возрастало значение проверки королевских указов о назначениях в Парламенте и в Палате счетов и их опротестования в случае ошибки — назначения на невакантную должность. В правление Людовика XI подобное «сотрудничество» короля и верховных ведомств в сфере комплектования подверглось испытанию ввиду нежелания нового монарха считаться с этими ограничениями. Еще в бытность дофином Людовик выдал два письма о назначении на одно и то же место шателлена в Дофинэ. В результате ему пришлось писать письмо «правителям и членам Совета в Дофинэ» и объясняться. Ссылаясь на свою оплошность, вызванную настойчивыми просьбами соискателей, Людовик делал выбор в пользу Адама де Камбре, которому первому дал это место[1365]. Приказной тон письма, требование немедленно ввести Адама «во владение и сейзину должности» и угрозы в противном случае вызвать его «недовольство (encourir nostre indignation)» объясняются равными правами обоих обладателей королевского письма, что грозило встречными исками и долгим судебным процессом между двумя претендентами.

Став королем и учтя негативные последствия подобной раздачи должностей, Людовик XI отдал Парламенту приказ не принимать во внимание письма о должностях, которые он мог выдать нескольким людям, так как признался, что не помнит, кому точно их давал[1366]. Но так происходило, если королю было безразлично, кто именно из обладателей писем-назначений получит в итоге должность. Если же выбор короля был осознанным и обдуманным, то тут даже Парламент с его обширной компетенцией не имел в арсенале средств противодействовать воле монарха. Так случилось в уже упоминавшемся споре за должность бальи Мелёна в 1478 г. Сначала она была дана Пьеру Оберу, причем в пожизненное владение (à sa vie), однако затем Людовик XI решил назначить «любимого и верного советника и камерария Филиппа де Кампреми, рыцаря». Парламент, который утверждал всех сенешалей и бальи и принимал их клятву при вступлении в должность, сначала отказался принять ее от Камреми, учитывая «оппозицию и иски» Обера, однако ослушаться приказа короля и не принять того, кого он выбрал, Парламент не смог[1367]. Аналогичный конфликт имел место между Людовиком XI и Парламентом, отказавшимся утвердить назначение на место генерального прокурора в Парламенте Мишея де Понса в ущерб Жану де Сен-Ромену, которого король своей волей отстранил. Сложность ситуации заключалась в том, что Сен-Ромен являлся генеральным прокурором короля давно, с 11 сентября 1461 г. (и останется до середины 1484 г.). Сначала в 1475 г. король ввел для Понса должность экстраординарного генерального прокурора, что, возможно, объяснялось преклонным возрастом Сен-Ромена, а затем в 1479 г. назначил его уже на ординарную должность. На помощь возмутившемуся Парламенту пришли служители Палаты счетов, отказавшиеся выплачивать жалованье Понсу и продолжая его платить Сен-Ромену, чем вызвали гневное письмо короля[1368]. И на этот раз Парламент вынужден был подчиниться, приняв, скрепя сердце, нового генерального прокурора, в том числе и потому что тот уже исполнял эти функции в течение четырех лет как экстраординарный чиновник. Однако как только Людовик XI скончался и появилась возможность выбрать одного из двух, Парламент вернул 15 ноября 1483 г. на эту должность того же Сен-Ромена[1369].

Таким образом, хотя наличие вакансии и ограничивало новые назначения, это правило входило в противоречие с волей короля видеть на королевской службе того, кто ему угоден. Поскольку число должностей было фиксированным, а чиновники все реже их добровольно оставляли, если только не уходили на повышение, то выходом из тупика сделались экстраординарные должности.

Однако эта практика наталкивалась на сопротивление ординарных чиновников. Вследствие фиксации численности королевских служб и регулярного приведения ее к «освященному традицией» штату король не мог их увеличивать. Вызванное скромными возможностями казны, это ограничение, к тому же, подкреплялось заинтересованностью самих чиновников в сохранении установленной численности должностей. Причина такой заинтересованности, очевидно, лежит в той же финансовой плоскости: возрастание нагрузки на казну приводило к систематическим задержкам жалованья. Не случайно впервые эта личная заинтересованность чиновников в сохранении штата должностей проявилась уже в начале Столетней войны: 6 мая 1339 г. Парламент сместил экстраординарного судебного пристава, назначенного сверх установленного штата, и пригрозил наказывать впредь тех, кто попытается увеличивать число приставов, объявив такие письма незаконными[1370].

Как следствие возникает еще один источник прав чиновников на занимаемые должности: фиксация штата должностей ведет к формированию корпораций, воспринимаемых как коллективная собственность, где права каждого члена «тела ведомства» гарантированы. Такие гарантии провоцировали конфликты с королем. Так, Людовик XI попытался было увеличить число экзаменаторов в Шатле с 16 до 20 человек, однако корпорация воспротивилась этому и, возбудив дело в Парламенте, выиграла его[1371]. Спустя четыре года король своим указом создал две новые ординарные должности экзаменаторов Шатле, однако Парламент отказался этот указ зарегистрировать и оглашать, так что королю пришлось писать в верховный суд письмо с требованием «прекратить всяческие препятствия и позволить назначенным людям вступить в должность»[1372]. Вслед за этим Людовик XI создает еще одну должность экзаменатора Шатле, на этот раз внештатную, специально для Филиппа Мюнье, в качестве вознаграждения за «некие особые и приятные услуги, каковые этот Мюнье и его родные и друзья из нашего окружения нам оказали» в деле присоединения Бургундии к короне Франции. Должность как вознаграждение за услуги королю являлась вполне привычным явлением, тем более что в данном случае речь шла о внештатной должности и данной лишь пожизненно (sa vie durant seullement). Однако и в этом случае Парламент попытался указ короля оспорить, что спровоцировало новое, приказное письмо Людовика XI[1373]. Долгий конфликт с Парламентом разгорелся из-за создания специально для Жана де Ла Вьевиля ординарного поста экзаменатора Шатле, против чего активно возражали остальные экзаменаторы. Хотя Людовик XI написал несколько писем в верховный суд, в которых обосновывал свое решение особыми заслугами претендента и его родни перед королем, дело де Ла Вьевиля длилось больше года[1374].

В двух последних казусах мы имеем дело с назначением как вознаграждением за особые заслуги. Правда, экстраординарная должность не посягала на «тело ведомства», ибо давалась лишь данному человеку и лишь в течение его жизни. Другим типом экстраординарных должностей были такие, которые давались в перспективе появления первой же вакансии. Хотя они формально не посягали на штат ведомства, но ограничивали права штатных чиновников распоряжаться своими должностями.

Примером может служить назначение Людовиком XI за «особые заслуги нам и отцу» Бертрана де Бово внештатным первым президентом Палаты счетов с особым титулом «хранителя и главного защитника домена», однако, дабы избежать «приумножения чинов» и сохранить численность, «привычную издавна» (d'ancienneté), она вводилась до смерти одного из двух президентов[1375]. Еще один пример — назначение мэтра Гийома де ла Э, президента Палаты прошений, на место внештатного пятого президента Парламента, что встретило сопротивление верховного суда. В письме короля с требованием «прекратить препятствия» ясно выражено намерение способствовать быстрейшему «продвижению к почестям и богатству (desirons de plus en plus son avancement en honneurs et bien)» его протеже[1376]. Точно так же Парламент отреагировал на назначение Жака Лепервье первым президентом Следственной палаты сверх штата и в ожидании, когда освободится ординарная должность[1377]. Настаивая на своем решении, Людовик XI ссылался на исключительное право короля «создавать и раздавать наши службы и чины по нашему желанию».

Красноречив в этом плане указ Людовика XI от 6 июля 1468 г. о назначении двух экстраординарных приставов Парламента — Матьё Машко и Жана Мёнье, в перспективе появления вакансий в штате (actendant le premier mourant). Из текста указа ясно, что судебные приставы усмотрели во внештатных служителях угрозу своим правам, поскольку их должности могли в будущем достаться этим экстраординарным служителям (actendant le premier lieu et office ordinaire qui vacquera), что ущемляло их право самим распорядиться должностями — в форме уступки или наследования. Поэтому король обосновывает обещание не делать даров экстраординарных должностей стремлением не допустить «снижения статуса этих ординарных приставов… дабы они могли в дальнейшем лучше обеспечить себя, поддержать их статус, прокормить жен, детей и слуг, и содержать себя в почете при нас и в службе нам», и главное, дабы гарантировать лояльность служителей[1378].

Таким образом, право короля создавать внештатных чиновников в перспективе их перехода в штат столкнулось с укреплением прав чиновников, верно и долго служивших, на занимаемую должность. Эти права опирались на незыблемость «тела» и штатного расписания ведомств и служб.

Правление Людовика XI стало знамением новой эпохи в административной истории, когда были сняты ограничения на численность королевского аппарата и начался галопирующий рост штата должностей. Не случайно поэтому именно в его правление был создан трактат о праве короля увеличивать число должностей. Аргументы в эту пользу сводятся к следующему: растет домен короны, следовательно, появляется нужда в новых службах. Два аргумента прямо отсылают к правам чиновников: во-первых, создание новых должностей способствует более быстрому продвижению тех чиновников, кто «долго и верно служил королю», а во-вторых, создание внештатных постов стимулирует штатных чиновников «не допускать ошибок и небрежностей в отправлении должностных обязанностей». Аргументация противоположной позиции также исходит из цели улучшить работу королевского аппарата и стимулировать чиновников. Противники создания новых должностей апеллируют к неприкосновенности давней традиции, поддерживаемой ордонансами предыдущих королей, посягать на которые опасно для власти в принципе, поскольку всякое изменение (mutation) грозит стабильности и преемственности власти. Что же до вознаграждения преданных людей, то поощрять за «хорошую и верную службу» лучше каким-нибудь «даром или иначе» (par dons ou autrement)[1379].

В этом трактате отразилась в полной мере специфика исследуемого периода, когда патримониальный принцип комплектования еще превалировал над зарождающимся бюрократическим. Король мог создавать и новые должности, но не посягая существенно на «тело ведомства». Как пример такого ограничения приведу указ короля «соединенного королевства» Генриха VI от 26 декабря 1431 г. о создании службы «присяжного монетчика», где сказано, что король имеет право один раз в правление создавать «подобную должность в Монетной палате»[1380].

Однако даже это ограниченное право короля могло быть оспорено штатными чиновниками, чьи интересы оно ущемляло. Так случилось при воцарении того же Генриха VI, создавшего новую штатную должность растопителя воска (chauffecire) в Канцелярии. В отличие от казуса в Монетной палате это назначение натолкнулось на жесткую оппозицию штатных чиновников, вылившееся в судебный иск, длившийся два с половиной года и закончившийся их победой[1381]. В этом казусе проявилось восприятие чиновниками штата ведомства как их корпоративной собственности, правами на которую они обладают. И без их согласия или без достижения компромисса король уже не мог на нее посягать.

Примеры таких компромиссов мы находим в правление Людовика XI. Так, 15 мая 1466 г. король создал должность экстраординарного адвоката в налоговом суде и назначил на нее мэтра Жана Дюфренуа, лиценциата гражданского и обычного права (ès loix et en droict), адвоката Парламента, в качестве награды за «добрые и приятные службы» его тестя Жана Ле Буланже. Экстраординарная должность создана в перспективе появления вакансии, «и если этот Дюфренуа еще будет в ту пору жив», он должен автоматически войти в штат, не дожидаясь нового королевского указа. При утверждении этого назначения в Парламенте в присутствии генерального прокурора налогового суда был выслушан и ординарный королевский адвокат Андре Виоль, который выразил свое согласие с этим назначением. Он сказал, что «не хочет препятствовать утверждению и вступлению в должность Дюфренуа, раз такова воля короля (le plaisir du Roy)»[1382].

Свидетельство складывания фактической несменяемости чиновников можно обнаружить уже в сборнике судебных казусов Жана Ле Кока. В него включен в качестве образца судебный процесс между адвокатом Никола Блонделем и новым приором церкви Сен-Мартен-де-Шан, пожелавшим отказаться от услуг Блонделя, причем казус этот озаглавлен Ле Коком весьма красноречиво: «Может ли оффициал быть несменяемым»[1383]. Надо заметить, что Ле Кок выступал в этом деле на стороне приора церкви и по сути отрицал принцип несменяемости, однако, вероятнее всего, делал это из соображений профессионального долга, замечая в своих комментариях, что Блондель купил эту должность, не вполне соответствуя ей. Однако нам интересен сам спор вокруг принципа несменяемости и аргументы обеих сторон. Приор церкви Сен-Мартен-де-Шан, помимо ссылок на незаконность исполнения Блонделем функций адвоката в своем же приходе, апеллирует к двум фундаментальным принципам временности королевских должностей: «судейские должности являются временными, а не постоянными, во-первых, потому что это открывало бы двери жадности (convoitise) и накопительству (avarice), а судья не так свободно был бы наказуем за свои проступки (offensis); а во-вторых, приор действует, как и король, который меняет своих чиновников, когда пожелает» (quant bon lui samble). Таким образом, по букве права и по разуму чиновники, особенно судейские, не должны назначаться пожизненно[1384].

Какими же аргументами парирует Никола Блондель эти, казалось бы, бесспорные доводы? Он апеллирует к реальной практике, сложившейся к концу XIV в. во Франции, когда для отстранения чиновника нужен весомый повод. Блондель заявляет, что должность вполне может быть дана ему пожизненно, поскольку он «честный и опытный, не ославлен и не порочен, и не был осужден по суду, а в области писаного права судейские должности переходят по наследству»[1385]. Как видим, истец опирается в защите своих прав на соответствие достоинствам судейского чиновника — на моральные качества, репутацию и профессиональную состоятельность — как гарантию несменяемости, подкрепленную к тому же отсутствием судебно доказанного проступка. Показательно, что он ссылается и на реально соблюдаемую практику несменяемости чиновников — на мэра Арраса и прево Лаона, которые являлись «пожизненными (à vie) должностями, если (чиновники) не подвергались штрафу (se n'y chet amande)».

Таким образом, в ходе этого значимого в глазах королевского адвоката судебного казуса мы сталкиваемся с укоренившейся на практике и в сознании королевских чиновников фактической несменяемостью должностей. В пользу ее укорененности еще более свидетельствует то обстоятельство, что Ле Кок дело проиграл, и Блондель остался на должности.

Не менее важные данные о подобной практике и о ее восприятии самими служителями короны Франции содержатся в «Формуляре» Одара Морщена. В нем целых три образца писем Канцелярии так или иначе апеллируют к правилу несменяемости чиновников и к особой процедуре их отстранения: в письме о появлении вакансии вследствие доказанного преступления и в двух письмах об исках против назначения на невакантную должность[1386]. В первом письме за образец взято отстранение от должности хранителя монеты в Тулузе за «многие ошибки, хищения и злоупотребления», в результате чего место объявлялось вакантным[1387]. Еще более важен комментарий Моршена: «согласно королевским указам, ни один чиновник не должен быть отстранен с должности без причины и не будучи выслушан»[1388].

В двух других формулярах мы сталкиваемся с конфликтом прав короля распоряжаться «по своему желанию» должностями с оформившимися правами чиновников на них. В первом случае король назначил человека на уже занятую должность, причем чиновник служил на ней давно, при прежнем правлении, и при восшествии на престол нынешний король его утвердил. Образец приведенного Моршеном письма представляет собой не решение конфликта в пользу одной из сторон, а требование короля принять у фактически отстраненного чиновника прошение-протест и возбудить судебное разбирательство в Палате прошений Дома, которой «принадлежит дознание и решение о королевских службах»[1389].

В этом формуляре обращает на себя внимание не только передача в компетенцию ведомства короны права вынести решение в конфликте двух сторон — короля и его чиновника, но и обоснование необходимости принять у отстраняемого чиновника иск-протест. Основанием для иска являются его «долгая безупречная служба… без ошибок и претензий» и «королевские ордонансы, согласно которым ни один чиновник не должен быть отстранен от службы без причины и не будучи выслушан в его доводах и оправданиях»[1390].

Второй казус по сути и по аргументации повторяет первый: то же назначение на уже занятую должность, то же распоряжение принять у отстраненного чиновника иск на тех же самых основаниях — долгая безупречная служба и королевские указы о законной процедуре отстранения[1391]. По сути, оба письма представляют собой требование короля к соответствующему ведомству не вводить в должность новоназначенного чиновника до разбирательства иска смещенного им человека. Но возникает закономерный вопрос: почему король не делает выбор между двумя служителями сам и зачем нужно разбирать протест отстраненного чиновника? Идет ли речь о простом соблюдении формальной процедуры или за ней стоит какой-то смысл?

На первый взгляд, оба эти письма противоречат проанализированному выше правилу, согласно которому король имел право назначать чиновника только на вакантную должность. И все же ясно, что столкновение двух принципов комплектования, личностного и корпоративного, являлось системным и со временем нарастающим. В контексте конфликта этих двух принципов важно понять, с какой целью вчинялся иск отстраненным чиновником и каковы были его перспективы.

Начнем со второго. В комментариях Моршена содержится пространное пояснение преимущественных прав того, кто получил от короля место последним и тем самым отстранял предыдущего служителя. В судебном процессе отстраненный становился истцом, а новоназначенный — ответчиком, и все преимущества оказывались на стороне последнего. Как уточняет Моршен, в типовом письме о назначении всегда указывается возможность протеста того, кто терял права на должность, что позволяло соответствующим ведомствам принять иск и возбудить дело. Более того, именно истец должен был позаботиться о получении письма, свидетельствующего о его протесте[1392]. Однако возможность опротестовать новое назначение не гарантировала успеха предприятия.

Тем не менее шансы у истца оставались. Не только Палата прошений Дома короля, в чью компетенцию входил разбор исков между королевскими чиновниками, но и Парламент как верховный суд, куда любой человек мог обратиться в поисках «справедливости», имели возможность решить исход дела.

Конфликты с Парламентом стали лейтмотивом политики Людовика XI в сфере комплектования. Уже в начале нового правления Парламент отказался подчиниться указу короля и отстранить от должности своего секретаря[1393]. В том же году верховный суд вмешался в конфликт за должность сборщика налогов в элексьоне Компьень между Рено де Воском, на чье место был назначен Никола Фрере. В письме короля с требованием не принимать иск от Рено и тем более не выносить по нему решения обращено внимание на то, что Рено в данный момент находится в процессе, возбужденном против него в Палате прошений Дома короля генеральным прокурором за «большие хищения, ошибки и злоупотребления, им совершенные на службе контролера податей с чужаков в Париже», за которые он был отстранен от должности по приговору налогового суда[1394]. Решительный тон письма и содержащиеся в нем угрозы «поберечься от подобной ошибки, ибо такова наша воля и желание» (tel est nostre plaisir et vouloir), красноречиво свидетельствуют о смутных перспективах судебной инстанции отстоять свою позицию.

Они в полной мере проявились в конфликте с королем из-за назначения нового судебного пристава Парламента Луи Буржуа на место Алена Делакруа в 1478 г. В первом письме в это ведомство Людовик XI не снизошел до объяснений причин такой замены, считая достаточным заявить, что таково его «желание, воля и намерение», и потребовать немедленно и без задержек ввести Луи Буржуа «во владение и сейзину этой должности», так чтобы больше не возникало проблем. Но это не помогло: Парламент отказался это сделать, и конфликт с королем продлился более полугода. Людовик XI написал в общей сложности четыре «открытых» и «закрытых» письма в Парламент с требованием утвердить свое решение, в которых подкреплял его и намеком на некие причины, по которым он больше не желает держать в служителях Алена Делакруа[1395]. Несмотря на такое давление, Парламент упорствовал с января до 1 августа 1478 г., прежде чем смириться и принять в свой состав Луи Буржуа, однако лишь с тем условием, что изучит результаты расследования в отношении смещенного Алена Делакруа, которое король поручил нескольким комиссарам, после чего «поступит так, как подсказывает разум»[1396].

Аналогичный конфликт сопровождал спустя несколько лет назначение нового секретаря по уголовным делам: Людовик XI определил нотариуса-секретаря Канцелярии Франсуа Перро в Парламент на место уголовного секретаря, сместив одновременно с нее Гуго Аллигре. Королю пришлось четырежды писать в Парламент гневные и приказные письма, посылать переговорщиков — нотариуса Канцелярии Жака Шарпантье и капитана Мелана Оливье Ле Дэна — с заданием навязать свою волю и сломить сопротивление. В письмах король заявлял, что главы Парламента «не имеют права идти против его воли, защищая ордонансы и по своему их интерпретируя…, страшно удивлен плохим приемом, оказанным Перро, поскольку не имеют права так обращаться с нашим служителем»[1397]. Людовик XI так и не объяснил причин отстранения Аллигре, не считая, очевидно, это обязательным, лишь спустя более полугода намекнув, что таковые имеются: «ведь вы не знаете, — писал король Парламенту, — причин, по которым я сместил его с должности». Однако все усилия монарха натолкнулись на стену сопротивления в верховной судебной инстанции, чья позиция опиралась на выработанные критерии отбора чиновников и процедуру их отстранения: она не усматривает в службе Аллигре ничего, за что следовало бы его сместить, а «согласно королевским ордонансам, никто не должен терять службу, если не совершил преступления»; к тому же назначенный Перро «не кажется опытным и состоятельным для исполнения этой службы»[1398].

Дальнейшее развитие конфликта показывает лимиты действия обоих принципов комплектования — патримониального и бюрократического. Записав в протоколе все свои возражения, Парламент все же вынужден был 26 ноября 1481 г. принять Перро на службу, «опасаясь не угодить королю» и исчерпав на этом этапе все ресурсы сопротивления. Однако у него оставалось в арсенале законное средство «защиты справедливости»: принять иск у смещенного Аллигре, что он и сделал, возбудив судебный процесс. В результате Аллигре его выиграл и 5 января 1484 г. был восстановлен на должности, а Перро принужден был вернуть ему всё полученное за прошедшие годы жалованье[1399]. Так Парламент сумел в итоге настоять на своей позиции, однако нельзя не связать эту победу с отсутствием главного «противника», ведь Людовик XI к тому времени уже умер.

Процедура смещения чиновников, прописанная впервые в указе 1359 г., стала фундаментом несменяемости чинов и потому неизменно ими отстаивалась, прочно закрепившись в профессиональной этике. Следование королем этой процедуре входило в стандартный набор его добродетелей в глазах служителей власти. Так, в своем «Похвальном слове» Анри Бод упоминает в числе достоинств Карла VII, что он «никого не смещал без причины»; и наоборот, автор «Хроники первых четырех Валуа» в качестве показателя незаконности расправы над одним из глав восстания майотенов в Париже в 1382 г. Жаном де Марэ называет смещение в его отсутствие, так что он не был выслушан в своих оправданиях[1400].

С точки зрения утвердившейся процедуры смещения чиновников королевская схизма 1418–1436 гг. предстает подлинной катастрофой, посягнув на фактически сложившийся принцип несменяемости. В результате занятия Парижа войсками герцога Бургундского летом 1418 г. и поражения арманьяков королевская администрация оказалась под ударом. Часть чиновников спешно покинула Париж, «прихватив» с собой дофина Карла как гарантию своего политического выживания, другая добровольно оставила королевскую службу или была смещена новыми властями. Этот во многих отношениях «осевой» кризис в истории государственного аппарата Французской монархии нанес сокрушительный удар по скрупулезно возводимому зданию автономного бюрократического аппарата власти. Формально чистка королевского аппарата являлась легитимной, ибо была санкционирована указами короля Карла VI. Но покинувшие Париж и основавшие «с чистого листа» параллельную администрацию под властью дофина Карла чиновники воспринимали эту ситуацию, в том числе, и как посягательство на утвердившийся принцип несменяемости. Не случайно поэтому в указах дофина Карла об учреждении параллельных ведомств обстоятельно излагается незаконность произведенных смещений, в результате которых «старые, добрые и верные служители… кто долго и верно служил» были изгнаны со службы без законных оснований и без соблюдения принятой процедуры[1401].

Однако этот кризис с особой наглядностью показал, что возникший в интересах верховной власти и ее служителей принцип несменяемости чиновников никак не ограничивал всевластие короля в сфере комплектования. Конечно, для посягательства на него у короля должны были быть веские основания, но если они имелись, то никакие правила и гарантии не могли отменить «волю короля». И вот тут мы возвращаемся к важному вопросу, ответ на который позволяет лучше понять границы действия складывающегося принципа несменяемости. Зачем отстраненные новым назначением короля должностные лица подают иск в Парламент и просят занести в протокол, что назначение сделано «не в ущерб им»? Какой еще ущерб они имеют в виду, если уже потеряли свою службу и вряд ли сумеют ее вернуть?

А между тем, именно с таким явлением мы сталкиваемся всякий раз, когда новое назначение отстраняет прежнего служителя, не обвиненного, однако, в должностном преступлении. Ярким примером этой практики стала широкомасштабная акция короны Франции по замене корпуса бальи и сенешалей в ситуации политического противостояния арманьяков и бургиньонов. Парламент скрупулезно фиксировал протест отстраняемого чиновника и возбуждал дело, которое сводилось к «восстановлению чести» отстраненного[1402], однако ученые прошли мимо этой, на мой взгляд, важнейшей с точки зрения складывающегося института королевской службы процедуры.

Чего добивались чиновники, требуя фиксации своего протеста в протоколах Парламента? Ведь такой протест не мог противостоять воле монарха. Однако он подтверждал важнейшее для дальнейшей карьеры чиновника обстоятельство: отстранение последовало не из-за должностного преступления и у чиновника сохранялась незапятнанной профессиональная репутация, являвшаяся одним из фундаментальных критериев отбора на службу[1403]. Так, с помощью протеста чиновник сохранял право на занятие другой должности, переходя «в резерв». Именно этому и призвана была, на мой взгляд, послужить запись в протоколе Парламента, констатирующая незапятнанную репутацию смещенного чиновника. Косвенно, но весьма красноречиво об этом свидетельствует формуляр уже упомянутого письма с разрешением короля принять к рассмотрению жалобу отстраненного чиновника. В нем само отстранение новым назначением квалифицируется как «великий ущерб и бесчестие ему», а отказ в иске — «еще большим ущербом и бесчестием, если ему будет отказано в нашей милости и защите суда»[1404].

Таким образом, процедура отстранения не в результате должностного преступления, а по «воле монарха» и с фиксацией протеста, констатирующего отсутствие «ущерба правам», апеллировала к несменяемости, поскольку потенциально сохраняла за смещенным чиновником право на занятие другой должности. Об этом шла речь на собрании Штатов в Туре в 1484 г.: сам автор «Дневника» Жан Масслен напомнил о королевских указах, благодаря которым смещенные без причины чиновники могли быть восстановлены в должностях или сохраняли потенциальную возможность судебным путем (justitia via) вернуться на службу[1405].

Следовательно судебный путь предусматривал не столько восстановление на отнятой должности, сколько право получить другой пост, если король по каким-либо причинам желал чиновника заменить. Право оспорить смещение являлось, таким образом, составной частью принципа несменяемости чиновников. Возникновение фактической несменяемости и оформление гарантий на занимаемую должность привели к складыванию своеобразных владельческих прав на долго и безупречно исполняемую службу.

В формулах писем о назначении на должность примерно на рубеже XIV–XV вв. появляется предписание «ввести во владение и сейзину службы» (en possession et saisine dudit office). В этой формуле соединялись два разных концепта владения, взятых из римского и из обычного права. Сейзина как форма владения означала в Средние века передаваемое вассалу фактическое держание «по праву давности» (земли, недвижимости или иных прав), но без права собственности на них[1406]. Основанная на фактическом владении, сейзина была неприкосновенным правом, которого нельзя было лишить без веских и законных оснований. Таким образом, с помощью этой формулы ординарные службы передаются во владение, а чиновники впоследствии именуются их «владельцами» (possesseurs)[1407]. Однако это владение принципиально отличалось от позднейшего, возникшего после учреждения «полетты», права чиновника на должность, которую он теперь покупал и не мог быть с нее смещен. В исследуемый период это, скорее, фактическое (как и несменяемость) владение, не закрепленное никаким легитимирующим актом, кроме сложившейся бюрократической практики. Как и в случае с феодом, владелец не мог быть лишен службы, если соблюдал все условия контракта с королем. Владение подкреплялось оформлением корпоративных бюрократических правил карьерного роста чиновников, выраженных в своеобразной форме cursus honorum во Франции исследуемого периода.

Правила карьерного роста

Оформление бюрократических и корпоративных правил карьерного роста сыграло существенную роль в становлении института службы[1408]. Наличие подобных стратегий, остающихся еще слабо исследованными, было мной обнаружено при изучении истории самого крупного ведомства короны Франции — Парламента в первой трети XV в. Анализируя политику верховного суда в сфере комплектования и конструируя логику разрешения возникающих конфликтов за должности, я столкнулась с существующими четкими правилами продвижения чиновников внутри корпорации[1409]. Вне зависимости от личных достоинств кандидата и ранга его покровителя, в том числе внутри парламентской корпорации, путь карьерного роста был к XV в. предельно отлажен. Любой, приходя на штатную должность советника Парламента, поступал вначале в Следственную палату, где набирался необходимого опыта судебных расследований. Когда же освобождалось место в Верховной палате, собственно выносящей приговоры в последней инстанции, то в нее попадали из Следственной палаты или Палаты прошений в строгой очередности — по выслуге лет (selon ancienneté/selon l'antiquité)[1410]. Соблюдению ее способствовали также определенные места, которые занимали советники в залах своей палаты в соответствии со сроками службы, так что самые почетные места отводились старейшим членам корпорации[1411]. Такое правило «рассадки» наглядно демонстрировало очередность и закрепляло ее в памяти. Таким образом, стаж работы в Парламенте являлся пружиной карьерного роста чиновника, и потому за подсчетами сроков службы строго следили, а секретари неизменно указывали в протоколах время службы чиновников как мерило их статуса[1412].

Важно обратить внимание на то, что стратегии карьерного роста не прописаны были ни в одном ордонансе и должны расцениваться как собственно чиновное изобретение, очевидно, вытекающее из универсальных корпоративных правил. Показателем приверженности парламентариев этому «золотому правилу» карьерного роста является и выявленное мной следование ему даже в случаях, когда речь шла о служебном продвижении родственников парламентариев[1413]. Хотя все вступающие в Парламент чиновники проходили процедуру конкурсного отбора, они поступали на то место, которое освобождалось после цепочки перестановок внутри корпоративной иерархии. Тем более что появляющаяся вакансия была, как правило, очень высокая, ведь две трети парламентариев «старели и умирали», находясь на службе в Парламенте, следовательно, вакансия появлялась, обычно, в Верховной палате, а туда не принимали новичков.

Наконец, вакансии президентов Парламента замещались не по выслуге лет, а путем выборов, хотя все они уже проходили в свое время процедуру конкурсного отбора. К началу XV в. в курии насчитывалось четыре президента, причем при их известном равенстве, главой верховного суда был первый президент, за должность которого происходили конфликты, поскольку здесь могло возникнуть столкновение корпоративных стратегий продвижения — от четвертого к первому президенту — и воли монарха видеть на этом посту угодного ему человека[1414].

Ф. Отран датировала появление этой новой бюрократической иерархии в Парламенте, пришедшей на смену прежней социальной, временем административных реформ «мармузетов»: с 1390 г. в начале каждой сессии Парламента секретарь, перечисляя поименный состав ведомства, отныне строил его по новому, бюрократическому принципу — сначала президенты, потом советники Верховной палаты (клирики впереди мирян), затем Следственной палаты — все в строгой хронологии их вступления в корпорацию[1415]. Однако складывание бюрократической иерархии было невозможным без появления собственно парламентской корпорации, датируемой ордонансом 11 марта 1345 г. До этой даты король мог дать своему протеже незаслуженно высокое место.

Расширение исследовательского поля заставило еще внимательнее присмотреться к формированию, эволюции и мотивации cursus honorum в королевской администрации XIII–XV вв. Прежде всего обращает на себя внимание универсальный характер правил карьерного роста внутри администрации. Принято считать, что они были характерны только для Парламента — крупного ведомства с тремя иерархически расположенными палатами, однако собранные мной материалы опровергают это расхожее мнение[1416]. Начать анализ представляется целесообразным с формулы продвижения, которая раскрывает истоки и цели создания правил карьерного роста чиновников, причем она органично вырастает из процесса типизации достоинств и зарождения принципа несменяемости королевских должностных лиц.

В основе карьеры лежало понятие долгой и безупречной службы. С наибольшей полнотой оно выражено в формуляре типового письма, которое выдавалось при получении более высокой должности (promocion de plus hault lieu). В нем в качестве основания для продвижения чиновника выдвигается доказанная опытность и усердие в службе[1417]. Именно оно должно было стимулировать служебное рвение и гарантировать лояльность.

Подобная мотивация присутствует в ряде королевских распоряжений. Так, вслед за сокращением численности мэтров — советников Палаты счетов в 1406 г. был издан королевский указ, защищающий интересы клерков-писцов этой Палаты, из текста которого явствует, что они со временем по очереди поднимались на освобождающие места советников-мэтров Палаты. Однако в связи с сокращением количества последних образовался «резерв» чиновников, способных замещать штатные вакансии мэтров по мере их появления, так что клерки-писцы утрачивали на дальнюю перспективу надежду на повышение. Указ обосновывает подтверждение их прав, равно как и свободы короля назначать вакансии на советников также и клерков, именно стремлением стимулировать их служебное рвение и лояльность. Если прежде, видя продвижение (названное «вознаграждением») тех, кто «долго служил» в должности клерка, остальные «среднего возраста были более внимательны и усердны в трудах и старательны в работе, дабы достигнуть и добиться этого ранга, каковой по разуму и для блага дела, где никто не может быть сведущим, не служа долго, им полагается, и вследствие этого (правила) дела и нужды нашей Палаты наилучшим образом велись и поддерживались, но теперь эти клерки уже не будут столь же старательны». Поскольку они надолго теряют возможность продвинуться по службе, а ведь «каждый, кто служит, достоин вознаграждения, особенно кто долго служит», то указ восстанавливал их в правах, «дабы они были более склонны нам усердно служить и вознаграждались бы за свои труды и усилия»[1418].

В этом указе, по сути, собраны все основные составляющие корпоративного cursus honorum: сохранение прав сокращенных чиновников и переход в резерв; долгая и безупречная служба как гарантия профессионализма и, следовательно, прав на продвижение; форма продвижения — по выслуге лет; наконец, мотивация корпоративного продвижения в виде стимулирования служебного рвения и лояльности чиновников[1419].

Рассмотрим теперь по возможности каждое звено в отдельности, не забывая при этом о сочетании всех этих звеньев в корпоративной этике и практике. Начнем с очередности, с наличия списков, составленных в строгом соответствии со стажем работы чиновника. Как явствует из собранных материалов, они имелись во всех корпорациях служителей короны Франции — от Парламента до Шатле. Всякое нарушение этой очередности трактовалось в качестве ущерба правам «очередника» и сопровождалось фиксацией в протоколах ведомства неприкосновенности его прав «на будущее». Более того, по свидетельству Анри Бода, аналогичную очередность на занятие откупных должностей король Карл VII составил и для служителей своего Дома. Список учитывал возраст и срок службы, и когда освобождалось место, его давали «согласно очереди», что автор включил в число добродетелей короля[1420].

Однако здесь, как и в других вопросах комплектования, складывающиеся бюрократические стратегии противоречили прерогативам монарха на замену очередности или иерархии, правда, для таких действий требовался весомый повод. Так, после основания Парламента в Пуатье восемь судебных приставов во главе с Аломом Кашмаре обратились к королю с просьбой установить иерархию сроков их службы, поскольку разделение Парламента надвое внесло в нее неразбериху[1421]. Когда Карл VII осуществил реформу судопроизводства в 1454 г., он одновременно обновил и состав Парламента, а поскольку все назначения произвели в один день, так что новые советники пришли в замешательство по поводу соблюдения порядка рассаживания, король сам единолично его установил «невзирая на манеру и обычай нашей курии»[1422].

Вторым двигателем карьеры, как уже подчеркнуто выше, становится долгая и безупречная служба чиновника. Со второй половины XIV в. «золотым правилом» при сокращениях являлся отбор тех, кто занимал должности дольше всех. Так значилось в «Инструкции о сборе налогов» (оставить в Налоговой палате тех, кто «долгое время там служил»); так рекомендовалось поступать при сокращении Монетной палаты (оставить четырех «самых старых и достойных»), а к примеру, при назначении двух казначеев король выбрал Гонтье Коля и Жана де Ла Клоша, «кто долго ее (должность) исполнял и чьей верностью и состоятельностью мы весьма довольны»; при сокращении штатов клерков в Палате счетов предписывалось выбрать, исходя из «долгой службы, опыта и состоятельности»[1423].

Нарушение этого обычая воспринималось чиновниками очень болезненно и трактовалось как незаконное ущемление их прав. Период королевской схизмы явился подлинным испытанием на прочность всех сформировавшихся бюрократических правил и выявил заинтересованность самих чиновников в их соблюдении. В Парламенте в Пуатье назначение нескольких судебных приставов привело к путанице со стажем и иерархией между ними. В своем прошении они добивались зачисления в их стаж времени работы в Париже, аргументируя это понесенными ими ущербами за верность Карлу. В итоге король удовлетворил их прошение, подтвердив приоритет «долгой службы»[1424]. Воссоединение двух Парламентов в 1436 г. также происходило болезненно ввиду возникшей неразберихи со сроками службы. Как явствует из указа Карла VII, спустя 10 лет после воссоединения ситуация все еще оставалась запутанной: начиная с 1418 г. в бытность регентом Карл раздавал должности в Парламенте, иногда по два-три письма на одно и то же место; и хотя не все потрудились вступить «во владение и сейзину службы» за эти 20 лет, теперь они возбуждали иски против тех, кто эти должности все это время исполнял. Решение короля защитило тех, кто «долго служил» и тем самым гарантировало их права[1425].

Знаменательно, что такие корпоративные традиции поощрения служебного рвения в известной мере соблюдались и при Людовике XI. Так, восстанавливая должность президента налогового суда, упраздненную некогда вместе с самим судом, король назначил на нее Луи Рагье, епископа Труа, который занимал ее еще при Карле VII и «в ней хорошо и почтенно управлял», так что возвращение ему должности обосновывалось долгой и безупречной службой[1426].

Срок исполнения обязанностей мог оказаться решающим аргументом в спорах за место[1427]. Такого рода споры участились, когда Карл VII стал вознаграждать своих сторонников должностями в королевской администрации еще до освобождения Нормандии от англичан. В благодарность за содействие король повторно раздавал посты тем, кто «послужил нам в этом возвращении, и их предпочли, дабы каждый был бы более заинтересован и склонен постараться в службе нам». Это привело к судебным тяжбам, блокировавшим работу королевской администрации. Выход был найден, и он недвусмысленно гарантировал права тех, кто дольше служил[1428]. Точно также поступил и Людовик XI, который поначалу бесконтрольно раздавал должности, не считаясь с существующими традициями, а, столкнувшись с административным хаосом, понял выгоды от соблюдения установленных бюрократических правил cursus honorum. В итоге король приказал Парламенту самому навести порядок, оставив должности тем, «кому первому мы сделали дар этих служб… тем, кто их имел от нас первыми»[1429].

Таким образом, долгая служба давала гарантию прав на занимаемую должность, стимулируя служебное рвение и повышая привлекательность службы. Такого рода гарантии особенно наглядно проявлялись при регулярных сокращениях штатов. В ордонансе о бальи и сенешалях Филиппа V Длинного в 1312 г. предусматривалось уменьшение численности сержантов, в результате которого должны были остаться на службе «самые подходящие», чей список подлежал отправке в Палату счетов под двумя печатями. Их уже нельзя было сместить, и лишь по мере освобождения должностей в результате смерти сержантов, на их место мог быть избран другой служащий[1430]. В этом указе отражается, безусловно, процесс формирования принципа несменяемости чиновников, однако можно предположить, что освобождающиеся должности замещались теми, кто уже являлся сержантом и был отстранен в результате сокращения. С такой еще не вполне отчетливой, но уже наметившейся тенденцией при сокращениях мы встречаемся спустя два десятилетия, в приказе Филиппа VI Валуа к прево Парижа об уменьшении численности экзаменаторов Шатле до 16 человек. Спустя несколько дней король разъяснил ему, что по мере освобождения должностей экзаменаторов следовало назначать на них отстраненных служителей, до тех пор, пока все они не получат службу[1431].

Как явствует из этих первых шагов по формированию прав чиновников на должности, cursus honorum строился на принципе уважения к безупречной службе, дающей гарантии на получение должностей. Впервые явно эта тенденция отразилась в большом ордонансе о сокращении штатов королевской администрации от 27 января 1360 г. В нем оговаривались права смещенных чиновников на занятие в будущем королевских должностей. Мотивация этих прав строилась на защите репутации тех, кто долго и без нареканий исполнял обязанности. Всех их король «сохранял в любви, милости и резерве (provision) и не желал, чтобы отстранение нанесло пятно, оскорбление или ущемление их репутации» (renommé). Поэтому ордонанс предписывал при появлении вакансии «предпочитать их всем прочим, кто прежде не был на этих должностях… и их продвинуть, предпочесть, поставить и утвердить, если будут сочтены подходящими, учитывая статус службы и личные достоинства их персон»[1432].

Ордонанс об общем сокращении должностей от 9 февраля 1388 г. предусматривал аналогичную процедуру в отношении трех советников Палаты счетов, подпавших под удар. Они должны были «получить первыми должности, которые освободятся в Палате согласно их очередности (selon leur ordre)»[1433]. Когда штаты клерков и нотариусов в Канцелярии достигли угрожающих размеров, поскольку одну должность занимало по два человека, деливших между собой жалованье, бурсы и оплату униформы, и было решено свести их к освященному традицией составу в 60 человек, указ предусматривал, по сути, ту же процедуру. Решено было по мере освобождения каждой из частей должности присоединять ее к тому, кто имел другую половину, «согласно их состоятельности, очередности и срокам службы и занятия этой должности, прежде всякого другого»[1434]. По сути, данная статья указа была буквально повторена и в кабошьенском ордонансе в разделе о сокращении числа нотариусов и секретарей Канцелярии: две половины должности подлежали воссоединению в руках того чиновника, кто «старше всех в очереди, учитывая срок, когда был принят и служил на этой должности»[1435].

Долгая служба обеспечивала, как видим, преимущества. Показательно, что они сохранялись даже при изменении форм комплектования чиновников. Так, вводя процедуру выборов для замещения должности клерка в Палате счетов, королевский указ оговаривал, что, выбирая «добрую и состоятельную персону», предпочтение следует отдавать тому, кто в этой должности клерка «прежде служил, если таковой имеется и если будет сочтен состоятельным и подходящим»[1436].

Права чиновников на должности, ущемленные в результате сокращения, могли быть реализованы и через возможность получить сразу же место в другом ведомстве[1437]. Так, в ордонансе от 14 декабря 1346 г. для не попавших в штат мэтров-советников Палаты счетов предусматривались «добрые и подобающие чины, согласно их доброму образу действий и службе в прошлом»[1438]. Равным образом гарантировались права сборщиков налогов: те, кто не получат должностей после проведения их тотального переназначения, «если будут признаны хорошо и верно служившими, будут поставлены и переведены на сбор других поборов или иначе обеспечены»[1439]. Уменьшение штатов налогового суда в 1408 г. сопровождалось подтверждением прав сокращенных: им были обещаны «чины и службы по решению Совета и первые же места, жалованья и права штатных советников, которые освободятся, или же другие службы согласно их персонам, если те раньше освободятся, и они захотят их занять»[1440].

Сходным образом реализовывались права на должности даже у тех, кто занимал внештатные службы, ставшие характерным явлением со второй половины XIV в., после фиксации штатов ведомств. Так, особым указом короля подтверждались права клерка Пьера Сюрели, который являлся экстраординарным служителем при трех штатных секретарях Парламента на основании все того же уважением к его долгой и безупречной службе, «дабы почувствовал воздаяние за свои труды и заслуги»[1441]. Когда в 1382 г. проводилось сокращение в Палате счетов, то на штатных должностях были оставлены те, кто «постоянно и усердно… долго и честно» служил. Однако к ним присоединили еще пять человек, которым разрешалось служить в Палате, как и прежде, но «без жалованья, рент и пенсионов», лишь пользуясь правами, закрепленными за чиновниками ведомства; всем же остальным разрешалось оставаться на должностях «почетно» (par honneur), без жалованья и прав[1442]. Очередное сокращение служащих Палаты счетов ордонансом от 7 января 1408 г. подтвердило права внештатных чиновников: им были обещаны либо другие должности «по решению Совета», либо первые же места, жалованье или прерогативы, которые освободятся здесь же[1443]. Ту же линию проводил и Людовик XI: так, назначение в Парламент двух внештатных приставов сопровождалось перечислением в строгой иерархии сроков службы всех 15 штатных приставов и приказом включить со временем в их состав и двух новых приставов по мере освобождения ординарных должностей[1444].

Однако нельзя не заметить, что этот cursus honorum вступал в противоречие с правами короля распоряжаться по своему усмотрению всеми должностями, особенно высокопоставленными и близкими к его персоне. Конфликты участились в правление Людовика XI, однако стоит обратить внимание на используемую этим королем мотивацию продвижения своих креатур. Даже навязывая свое волевое решение, Людовик XI стремился легитимировать его ссылкой на особые заслуги протеже. Так, в 1478 г. король назначил на должность четвертого президента Жака Жаклена, «любимого и верного советника и президента Бургундии», обосновывая решение тем, что тот «хорошо и верно служил и вызвал особое личное доверие» короля[1445]. Ситуация повторилась в 1482 г. при назначении четвертым президентом Жана д'Арма на основании наличия у кандидата степени «доктора прав», однако утверждение последовало лишь спустя два месяца, поскольку сопровождалось нарушением правила продвижения. Вакансия президента образовалась из-за кончины первого президента Жана Ле Буланже. Несмотря на правила продвижения к должности главы Парламента — поочередно от четвертого президента к первому, король назначил своим указом четвертого президента Жана Вакери на освободившееся место первого президента, что вызвало недовольство парламентариев. Приказывая Парламенту утвердить это назначение, король превозносит достоинства кандидата: «величайшие и похвальные услуги… касающиеся нас и нашего королевства, достойные крупного вознаграждения»[1446]. В том же 1482 г. Людовик XI назначил на должность клерка в Палату счетов Жана де Сансака несмотря на его молодость и явно в знак вознаграждения за службу его отца[1447].

Иерархия заслуг, являющаяся стержнем cursus honorum, нашла отражение в формирующейся профессиональной этике службы. Анализируя систему ценностей как стратегию самоидентификации членов парламентской корпорации, мне удалось вычленить весьма своеобразную интерпретацию ими понятия возраста служителей Парламента. Секретари указывали в протоколах не возраст парламентария, а только и исключительно срок его службы, что отличало эти записи от описаний всех иных персон королевства. Возраст, таким образом, расценивался в Парламенте как синоним опыта и был основой уважения внутри корпорации. Чем дольше безупречная служба, тем большим уважением был окружен чиновник[1448].

Тема почтенного возраста как признака мудрости и пригодности служению общему благу не являлась, разумеется, «изобретением» чиновников. Она восходит к античным топосам и библейской традиции[1449]. Однако ее использование для легитимации бюрократического продвижения по службе заслуживает самого пристального внимания, поскольку раскрывает в этой традиционной теме новые грани смысла[1450].

Такая трактовка возраста королевских служителей нашла отражение и в политических трактатах. Например, Кристина Пизанская уделила ей место на страницах «Книги о политическом теле», давая государю рекомендации по части правильного отбора и продвижения советников. Ссылаясь на историю Рима и античные авторитеты, прежде всего на Аристотеля и Цицерона, она характеризует «правильного» советника как «старца самого мудрого, честного и опытного, ибо он наиболее пригоден и полезен». Возраст важен не только как гарантия от легковесности и неопытности, присущей юнцам, но и как знак опыта и знаний.

Она восхваляет обычай продвигать по службе людей за проявленные заслуги, «ибо тогда каждый будет стремиться к добродетели и доброй славе, раз почести раздаются соразмерно доказанной доблести»[1451]. В этот же контекст вписывается такой топос критики чиновников в общественном мнении, как юный возраст, подразумевающий незаконное, по фавору, продвижение[1452].

Позиция самих королевских служителей в этом вопросе с наибольшей полнотой выражена в трактате Робера де Бальзака. Первые же пункты его посвящены описанию и оправданию сложившегося бюрократического cursus honorum в форме рекомендации новому монарху, всходящему на трон Франции: он должен узнать тех, кто вел дела при его отце или предшественнике и «кто долго служил, ибо вряд ли государь долго держал бы дурного чиновника». Узнав подробнее, за какие заслуги они были продвинуты по службе и убедившись в их «мудрости и достоинствах», новый король смело может им доверяться и щедро их одаривать[1453].

Оформление бюрократического корпоративного cursus honorum не только укрепляло права чиновников на занимаемые должности, но и способствовало замыканию группы через появление различных частноправовых практик распоряжения должностями.

Корпоративные, семейные и частноправовые стратегии комплектования

Появление владельческих прав чиновника на занимаемую должность открыло путь к формированию корпоративных, семейных и частноправовых видов воспроизводства корпуса королевских должностных лиц, способствуя его замыканию и оформлению в привилегированную социальную группу. Уже в исследуемый период появляются такие формы передачи должностей, как уступка и даже продажа. Однако они существенно отличались от позднейшей легальной продажи и наследования должностей и потому должны быть рассмотрены в историческом контексте.

Исследование форм реализации чиновниками владельческих прав на занимаемые должности будет уместнее начать с такой своеобразной формы владения, как пожизненное жалованье, поскольку пожизненное владение в Средние века со временем всегда становилось наследственным[1454]. В ней органично соединились принцип фактической несменяемости чиновника и бюрократический cursus honorum, поскольку такого рода жалованье назначалось лишь тому, кто прослужил достаточно долго и без нареканий. Исследовать появление пожизненного жалованья важно в данном контексте потому, что оно в своей мотивации обозначило тот общий смысл последующих корпоративных и семейных стратегий, который объединял в исследуемый период все формы распоряжения должностями — уступку, наследование и продажу.

И первое, что бросается в глаза, это достаточно раннее появление рассматриваемого института, надолго опередившего оформление фактической несменяемости чиновников. Уже в большом ордонансе о службах Дома короля от 1318–1319 гг. походя упоминаются пожизненные выплаты капитанам приграничных крепостей; в указе от 22 февраля 1334 г. речь идет уже о служителях Палаты счетов и Казначейства[1455]. Хотя в этот период пожизненное жалованье еще не выглядит серьезной угрозой финансам короны, оно отменяется ради облегчения нагрузок на казну.

Однако нагрузка была, и ею не исчерпывались возникающие проблемы. В полной мере угрожающая ситуация и одновременно подлинная подоплека появления указанного института предстает в тексте ордонанса от 19 марта 1342 г.: Филипп VI Валуа формально отменял пожизненное жалованье (à leurs vie), выплачиваемое вне зависимости от того, исполняют или нет свои службы советники и чиновники[1456]. Такая мера объясняется в указе стремлением охранить интересы ведомств, поскольку после получения этой привилегии чиновники, как отмечается, оставляют свои должностные обязанности, что расценивается как «зло и непорядок» (malices et inconveniens). Однако вместе с ее отменой король оставляет за собой право в будущем вновь прибегнуть к такого рода милости. Легитимация этого права раскрывает сущность данной специфической формы несменяемости служб. Как сказано в указе, король отныне намерен назначать пожизненное жалованье только в том случае, если чиновник действительно будет «так болен, так стар или бессилен, что не сможет хорошо исполнять службу», и если это человек, «кто долго и хорошо служил»[1457]. Его появление, как и иных гарантий несменяемости чинов, имело целью повысить статус и привлекательность королевской службы, особенно на ранних этапах, обеспечивая ее адекватное вознаграждение[1458].

Решающим фактором утверждения такой практики являлось стремление самих чиновников апроприировать должности, легитимируя эту привилегию как знак высокого статуса и надежных гарантий службы. Так, если очередная отмена пожизненного жалованья в 1402 г. не встретила серьезных возражений в Парламенте, поскольку относилась ко всему корпусу королевских служителей, то аналогичный указ от 1406 г., касающийся исключительно служащих верховного суда, вызвал там целую бурю негодования[1459]. Указ был издан 3 февраля со ссылкой на «нужды войны» и сделал исключение только для тех, кто прослужил в Парламенте более 20 лет. Парламент отказался этот указ зарегистрировать, а 17 февраля собрался на специальное заседание для обсуждения ремонстрации королю. В речи президента Робера Може пожизненное жалованье прямо квалифицируется как выражение статуса службы: «Учитывая власть, честь и превосходство этих советников, всем очевидные…, их надо поддерживать в большой чести и благоговении, а не держать за детей в школе, рабов или слуг»[1460].

Спустя два года в большом ордонансе о королевской администрации от 7 января 1408 г. отменялись пожизненные выплаты именно в Парламенте, где они ухудшали работу суда, поскольку их получатели «исполняли комиссии и оставляли службы в нашей курии Парламента». Дабы не ущемить их статус и интересы, король обещал им иные «подобающие вознаграждения и милости» в качестве компенсации за долгую и верную службу[1461]. Однако и на этот раз Парламент выразил свой протест, и в конце того же 1408 г. новый указ короля восстановил пожизненное жалованье для тех, кто прослужил 20 и более лет, а попытка их отменить объявлялась «великим ущербом и уроном» тем, кто прослужил «долго и хорошо»[1462]. Через год был издан указ, исключивший членов Парламента из общей отмены института пожизненного жалованья, где эта привилегия легитимировалась сложившейся традицией особо вознаграждать «добрых и верных советников главной и суверенной курии королевства» и гарантировать материальное обеспечение «старых и впавших в немощь чиновников»[1463]. Точно также пожизненное жалованье было даровано нескольким мэтрам Палаты счетов, «часто болеющим» или почтенного возраста[1464]. Такая административная практика применялась и в щекотливых ситуациях: 28 февраля 1439 г. некто Туссен Баярд был принят на должность советника Парламента по ходатайству герцога Бургундского, однако с условием, что он не будет приходить на заседания, так как потерял зрение[1465].

Таким образом, институт пожизненного жалованья представлял собой своего рода пенсион для старых и немощных служителей, гарантирующий им материальное вознаграждение за долгую и безупречную службу. Он знаменовал общую тенденцию в королевской администрации исследуемого периода: стабилизация персонала при фиксации штатов привела к фактической несменяемости чиновников, которые оставались на должностях вплоть до смерти[1466]. Применительно к Парламенту эта тенденция усугублялась еще и верховным статусом ведомства: уйти оттуда на более высокое место было не так просто; лишь чиновники-клирики имели широкие возможности для карьерного роста — в церковной иерархии.

«Старение» Парламента нашло отражение в красноречивой попытке в ходе кабошьенского восстания «поднять» необходимый для получения пожизненного жалованья стаж с 20 до 30 лет[1467]. Разумеется, такое повышение «ценза» превращало эту «привилегию по службе» в нереальную мечту, учитывая высокие критерии отбора в Парламенте — образование, профессиональный опыт и предварительный судебный стаж, что требовало немалого времени. Но стоит заметить, что и срок в 30 лет не был уже в Парламенте чем-то исключительным, хотя последовавшая эпоха королевской схизмы нанесла ощутимый удар по стабильности карьер чиновников. Но институт пожизненного жалованья сохранился и в эти кризисные годы, и после объединения двух Парламентов Карл VII издал указ о восстановлении старинной практики передачи в Палату счетов списка тех, кто имеет пожизненное жалованье, выплачиваемое через расписку[1468]. Когда в 1482 г. Людовик XI назначил на должность судебного пристава Парламента Жана Ами, он сохранил за отстраненным приставом Жаном дю Кором «жалованье пожизненно»[1469].

Восстановление политической стабильности расширило возможности получить такую привилегию, и вскоре по этому поводу возникают конфликты, поскольку фактически не работающие люди имели оплату наравне с работающими. Людовик XI специальным указом ввел новую систему очередности в выплате жалованья, всегда производившейся нерегулярно: сначала его должны были получать те, кто работал, и лишь после них — те, кто имел пожизненное жалованье, но не работал[1470]. Аналогичный указ был издан и относительно налогового суда, генералы-советники которого даже написали мэтру Казначейства Жаку де Мулену, чтобы он не платил отсутствующим на их заседаниях лицам[1471].

В этом контексте следует обратить внимание на то, что в ходе регулярных сокращений штатов ведомств отдавшие службе долгие годы чиновники выводились за рамки сокращения и, таким образом, фактически получали пожизненное содержание. Так, в ордонансе от 1 марта 1389 г. в Казначействе, помимо трех казначеев, был оставлен на службе и Филипп де Сен-Пэр, поскольку «давно болел и долгое время служил на должности», но с условием, что его место больше не будет замещаться. Так же поступили в 1401 г. с Николя дю Боском, епископом Байё и советником Палаты счетов: он был оставлен сверх штата «пожизненно», поскольку был «стар и слаб зрением»; кроме того, еще семь человек остались на своих должностях, лишь две из которых подлежали после их смерти замещению[1472]. Точно так же поступили при очередном сокращении численности должностей в Монетной палате в 1408 г.: желая восстановить «древний» (d'ancienneté) состав в четыре человека при работающих ныне шести, решено было не занимать две должности, которые со временем освободятся. Такое решение обосновывалось тем обстоятельством, что все нынешние служители «являлись добрыми и состоятельными и долго служат»[1473]. Аналогичным образом в кабошьенском ордонансе оба президента-клирика Следственной палаты Парламента оставлены были на должностях пожизненно (leurs vies durans), однако по смерти или иной причине появления вакансии, одна из них больше не замещалась[1474]. В Палате счетов в Дофинэ секретарь «вследствие старости и немощи» уже не мог исполнять свои обязанности, но Карл VII оставил его на посту, который после его смерти приказал не замещать[1475].

Во всех этих казусах речь идет о фактическом назначении пожизненного жалованья без его формального дарования (возможно, из-за недостаточной выслуги лет), апеллирующим к долгой службе, нередко влекущей потерю сил и здоровья, как к законному основанию для такой привилегии.

Существовали и иные формы поощрения верных, но немощных служителей. Их не только выводили за штат и сохраняли пожизненно жалованье, но и, напротив, увеличивали число должностей в угоду старым и немощным чиновникам. Указ от 22 июня 1394 г. фактически отстранил от должности советника Палаты счетов вследствие «его слабости и немощи» и передал его функции аудитору той же палаты, однако с тем условием, что тот останется на своем жалованье и получит жалованье советника только после его смерти[1476]. Аналогичным образом Рауль д'Окетонвиль сменил на должности генерала-советника по налогам на войну Филиппа дез Эссара, чьи «великие старания и труды на службе и преклонный возраст» не позволяли уже осуществлять должностные обязанности[1477]. Очередной указ об улучшении работы Палаты счетов упоминал о трех советниках, «которые долго служили… и вследствие преклонного возраста, старости и слабости теперь не могут служить»; им назначили внештатное пожизненное жалованье, но без сохранения других привилегий[1478]. Несколько иначе поступили с четырьмя престарелыми мэтрами счетов: на их место определили других, а им повысили пожизненный пенсион[1479]. В Монетной палате Гийом Форе был назначен сверх штата на место Жана Ле Марешаля, который «так немощен из-за преклонного возраста и слабости», что не в состоянии заниматься делами[1480]. Эти эпизоды объединяет и еще одно обстоятельство: все они касаются финансовых ведомств, где численность штатных должностей «держалась» на минимальной отметке, а объем работы непропорционально возрастал.

На данном этапе становления института службы короне Франции появление пожизненного жалованья закрепляло фактическую несменяемость и гарантировало материальное положение чиновника, долго и верно прослужившего. При этом с самого начала оно подразумевало его дополнительное вознаграждение, так что он мог извлекать выгоды от исполнения других поручений и служб. Именно об этом речь шла в первых же упоминаниях о пожизненном жалованьи[1481]. Позднее, за особые заслуги король мог вознаградить пенсионом в виде должности. Так, Моршен приводит формуляр королевского письма, где в качестве компенсации за «величайшие и похвальные услуги» против «англичан наших извечных врагов и противников» давалось место сенешаля Берри, но поскольку милость была оказана шотландцу Томасу Ситону, то речь шла не об исполнении им обязанностей, а о назначении ему «пожизненного пенсиона», соответствующего этому жалованью[1482]. Людовик XI также даровал особое разрешение Гийому де Корби, выходцу из потомственной династии королевских чиновников, совмещать два поста — советника Парламента в Париже и президента Парламента в Гренобле[1483].

Но главное, это полученные права распоряжаться своей должностью. Поскольку пожизненное жалованье выплачивалось вне зависимости от того, работал чиновник или нет, а его функции требовали исполнения, ему надлежало со временем подобрать себе «помощника», заместителя, который таким способом входил в орбиту корпорации и со временем претендовал на место, уже имея служебный опыт[1484]. Такая ситуация отражена в приведенном выше указе от 22 июня 1394 г., когда аудитор Палаты счетов должен был исполнять функции мэтра-советника до его смерти, после чего автоматически занять его место. Ясно, что этот помощник был подобран самим стареющим чиновником или его коллегами, а королевский указ лишь легализовал этот выбор. И это стало первой формой частноправового распоряжения должностями: пожизненное жалованье ускоряло процесс апроприации чиновниками должностей, которыми они сами и распоряжались, считая это законной компенсацией за долгую и безупречную службу.

О праве чиновников с пожизненным жалованьем самим распоряжаться должностями косвенно свидетельствует ордонанс от 8 июля 1369 г., где «доброй славы» сержантам Шатле, подпавшим под сокращение, разрешалось остаться пожизненно на должностях; однако эти должности не могли быть замещены после их смерти[1485]. С более массовым распространением такой практики короной предпринимались попытки поставить ее под контроль. В указе от 14 июля 1410 г. объявлялось, что отныне, если какой-то чиновник «по старости, болезни, слабости и другим препятствиям» не сможет исполнять службу в Парламенте или в Палате счетов, он не сможет сам подбирать себе «заместителя» (subroguez), но только король по согласованию с Советом[1486]. О необходимости получить от короля право на распоряжение должностью свидетельствует формуляр Моршена: речь идет о письме, позволяющем в виде особой королевской милости совмещать одному чиновнику две несовместимые должности — королевского судьи (juge mage) в сенешальстве Керси и советника Парламента в Тулузе — в виде вознаграждения за особые услуги и долгую службу, причем разрешается самому чиновнику подобрать заместителя для должности судьи в Керси, но «на свой счет и риск» и «персону состоятельную и подходящую»[1487].

Как видим, право чиновника самому распоряжаться должностью было легитимировано долгой и безупречной службой, с одной стороны, и подбором им заместителя в согласии с выработанными к тому времени бюрократическими критериями отбора на королевскую службу — с другой, что возвращает на новом витке частноправовой элемент в сферу комплектования[1488].

Логично вытекающей из этого права формой легального распоряжения чиновниками своими службами стал институт уступки должности (resignatio in favorem): как и принцип несменяемости чиновников, он был взят из канонического права бенефициария при жизни, не позднее чем за 40 дней до кончины, и бесплатно назвать своего преемника[1489]. Вписываясь в общий процесс клерикализации королевских служб, этот институт также изначально оправдывался защитой администрации от давления кланов и клиентел[1490]. Выбирая себе преемника, чиновник стремился, с одной стороны, сохранить свое материальное положение, а с другой — учитывать выработанные профессиональные критерии отбора, что со временем облегчалось расширением круга претендентов на королевские службы, обладающих и нужным образованием, и достаточным опытом. Уступка должности возникает в королевских указах именно в контексте пожизненного жалованья и задолго до внедрения легальных форм соучастия чиновников в комплектовании: в указе от 16 сентября 1318 г. упоминается в негативном ключе сложившаяся практика передачи даров и жалованья, данных королем «за добрые службы» пожизненно, каковые по смерти чиновника замещались, «словно бы это были бенефиции»[1491]. Однако ясно, что подобная практика «расцвела» после стабилизации штатов ведомств и служб и появления принципа несменяемости чиновников. На первом этапе практика выглядит исключением: впервые в Парламенте король даровал пожизненное жалованье в 1344 г. тем советникам, кто уступил свои должности «по возрасту»; уступка должности советника упоминается вновь 23 апреля 1351 г.; судебные приставы Парламента 23 июля 1331 г., 9 апреля, 2 сентября 1354 г. и 22 января 1356 г. уступали свою должность; 13 февраля 1354 г. судебный пристав Палаты прошений Дома также уступил свою должность; в регистре Канцелярии впервые уступка была санкционирована указом Карла V Мудрого от 21 февраля 1366 г. — Дени Превото был назначен бальи Шартра вместо уступившего ему свою должность Матьё де Кэна[1492]. В исследовании о Парламенте Ф. Отран приводит цифры, которые показывают незначительность этой практики[1493]. Выявленные мной семь случаев уступки должностей в Парламенте в первой трети XV в. демонстрируют «встроенность» этой практики в общий контекст соучастия чиновников в комплектовании: следование сложившейся иерархии и выработанным критериям отбора преемников[1494].

Уступка должности в этот начальный период не посягала на правила карьерного роста: так, в кабошьенском ордонансе о порядке очередности продвижения в Канцелярии получивший через уступку или продажу должность чиновник ставился в конец очереди, несмотря на место, которое занимал тот, кто ему ее уступил[1495]. К XV в. эта форма становится вполне легальным способом замещения вакансий, о чем свидетельствует формуляр письма о «должности вакантной через уступку». В нем речь идет о должности сержанта королевских лесов в Бьере, которую «последний владелец» уступил другому лицу, а король эту уступку утвердил, но «пока так угодно» королю и «поскольку тот (получатель) состоятелен»[1496]. Во второй половине XV в., в правление Людовика XI, уступки должностей фигурируют на равных среди трех легальных форм появления вакансий, наряду со смертью и смещением чиновника через судебную процедуру[1497]. В этот период при возникновении конфликта между волей короля назначать угодного ему человека и правом другого человека, в чью пользу должность была уступлена, Парламент мог решить спор, проведя расследование о соблюдении процедуры, о сроках уступки и т. п. Подобный конфликт возник в Парламенте в 1479 г.: Гийом Хакевин по прозвищу Дюк уступил свою должность советника Роберу Ботену. Однако король назначил на нее Ги Арбалета. После протеста Хакевина Парламент решил спор в его пользу, а избраннику короля нашел другую должность — секретаря по представлениям. Такой же спор возник в 1482 г. за место ординарного пристава Парламента между назначенным королем Никола Русселеном и неким Шусиду, в чью пользу перед смертью ее уступил Жан Мёнье[1498].

Редкость уступки должности в чистом виде в исследуемый период связана с тем, что по своей природе она являлась переходной, половинчатой формой распоряжения должностью. Действительно, логичен вопрос: кому предпочтительно чиновник уступал должность? Ответа может быть всего два: либо он в скрытой форме продавал ее, т. е. имела место уступка за вознаграждение, либо отдавал ее безвозмездно своему родственнику (сыну, зятю, племяннику и т. д.).

Таким образом, уступка должностей подразумевала две разные, в перспективе отдельные, стратегии комплектования — наследственность и продажу должностей. Если первая являлась симптомом замыкания чиновной среды, то вторая ограничивала круг претендентов состоятельными людьми. В обоих случаях возможности вхождения в привилегированную группу сокращались, что вызывало недовольство у теряющих надежду соискателей королевских служб. Именно поэтому оба варианта осуждались общественным мнением. Впервые критика семейственности в королевской администрации прозвучала в ходе кабошьенского восстания, а меры по ее сокращению были включены в ордонанс, согласно которому в дальнейшем запрещалось находиться в Парламенте более чем трем родственникам одновременно, а среди президентов родство запрещалось вовсе[1499]. Исследования состава верховных палат подтверждают справедливость этой критики[1500].

Упреки общественного мнения в засилье «родственников и свойственников» (de lignaige et affinité) в королевской администрации знаменательным образом не находят никакого отклика в чиновной среде. В отличие от иных аспектов общественной критики, являющихся в значительной степени топосами массового сознания, в этом вопросе обнаруживается принципиальное расхождение между позицией чиновников-профессионалов и всех остальных.

Процесс апроприации должностей органично вырастал из новых принципов службы, нацеленных на профессиональных, преданных и независимых от иных, кроме короля, политических сил людей. В то же время, долгая служба и доказанная преданность интересам возводимого чиновниками государства заслуживала в их глазах адекватного вознаграждения и гарантии материального благополучия. Самым надежным источником последнего являлась сама должность, поэтому распоряжение ею в своих интересах не воспринималось в чиновной среде как нечто противозаконное, а соблюдение при этом принятых критериев отбора наиболее подходящих людей выглядело гарантией профессионализма администрации.

В этом контексте становится оправданной целенаправленная политика ведомств по созданию чиновных династий[1501]. Политика семейственности преследовала цель гарантировать интересы чиновников, укрепить корпоративную солидарность и защитить государственный аппарат от давления знати и их клиентел. Неслучайно она усилилась в кризисный период правления Карла VI, когда борьба принцев крови за контроль над рычагами управления грозила превратить королевскую администрацию в игрушку политических страстей. И именно в эти годы она доказала свою эффективность для поддержания авторитета государственных институтов[1502]. Характерно при этом, что в чистом виде семейственность проявлялась при назначениях довольно редко: так, при анализе комплектования Парламента в первой трети XV в. мной было найдено всего два таких назначения, и в обоих эпизодах члены ведомства проявили уважение к заслугам родственников кандидатов — к их долгой безупречной службе[1503]. В большинстве же случаев семейственность прикрывалась легальной процедурой выборов, за результатами которых очень часто стояли семейные и корпоративные стратегии воспроизводства. Со второй половины XV в. за уступкой должности уже стояло в скрытой форме наследование[1504]. Но во всех случаях, как уже сказано, легитимирующим фактором заявлялось вознаграждение старого чиновника за «долгую и безупречную службу королю и королевству», что укрепляло статус и престиж чиновного корпуса[1505].

Если должности в Парламенте в XV в. могли наследоваться лишь в скрытой форме, то ряд других к этому времени становятся легально наследственными. Так, Генрих VI назначил в декабре 1422 г. нового присяжного монетчика (un monnayer du serment) в Монетную палату в Париже «в виде вознаграждения и в ожидании будущих услуг и службы», причем эту должность дал «пожизненно и в наследование его прямым потомкам», как установилось для монетчиков[1506]. После коронации 26 декабря 1431 г. тот же Генрих VI учредил новую должность присяжного монетчика, каковая, «согласно обычаю», будет передаваться наследникам чиновника[1507]. Наследуемой являлась и должность растопителя воска в Канцелярии: она была названа в ходе судебного разбирательства «истинным наследием тех, кто ее исполняет, и также вошло в обычай передавать ее от наследника к наследнику»[1508].

«Перевернутым» отражением практики апроприации должностей служит общественное мнение. Если наследование должностей осуждалось в обществе, то наметившаяся тенденция продажи усиливала градус осуждения в разы. Для того чтобы понять существо общественной критики такой линии и особую позицию чиновников, следует иметь в виду двойственный характер самого понятия «продажа должностей» в исследуемый период. Сложность заключалась в том, что под ней в данный период подразумевались разные, подчас противоположные методы. Первой легальной формой продажи должностей в этот период являлся откуп (ferme), который единодушно осуждался в обществе как источник будущих злоупотреблений откупщика[1509]. Заметим, что в этом пункте мнение профессионалов-чиновников полностью совпадало с общественным мнением, поскольку откуп по своей природе противоречил новой концепции службы, вырабатываемой и внедряемой самими чиновниками, прежде всего отбору по верности королю и профессиональной пригодности, а не по величине кошелька[1510]. Не имея возможности осуждать институт откупа, поскольку он представлял собой легальную и исконную практику короны, чиновники строго осуждали «нравы» откупщиков. Весьма знаменательна в этом контексте попытка чиновников подчинить откуп тем же критериям отбора, что и штатные должности[1511]. Однако откуп по своей природе не имел ничего общего с позднейшим институтом легальной продажи должностей при Старом порядке.

Новая концепция службы, предусматривавшая формирование профессионального и автономного корпуса чиновников, с самого начала включала запрет на скрытый откуп должностей. Регулярно подтверждаемое требование к чиновникам лично исполнять свою службу делало незаконным скрытую передачу служителем своих функций частному лицу за деньги. Этот запрет распространялся на все звенья королевской администрации — от бальи и сенешалей до верховных ведомств.

В основе политических представлений эпохи лежала фундаментальная идея о незаконности продажи судебных функций: обычное и каноническое право однозначно запрещали такую практику[1512]. А поскольку на этом этапе большинство должностей заключало в себе судебные функции, то их продажа, т. е. замещение с помощью денег, считалось в принципе незаконным. Однако укрепление владельческих прав на должности и легализация уступок их создали условия для частной продажи чиновником своей должности после долгой службы с целью обеспечить себе достойную старость. Но это чиновниками не считалось грехом, поскольку согласовывалось с нормами обычного права, когда человек мог распоряжаться своим владением, соблюдая «условия контракта».

Большинство исследователей, так или иначе затрагивавших тему продажи должностей в XIV–XV вв., смешивали две разные по своей природе практики — незаконную скрытую продажу и, в определенном смысле, легализованную особой милостью короля частную продажу чиновником после долгой службы или за особые заслуги своей должности с целью обеспечить пенсион[1513]. В последнем случае факт долгой службы «продавца» являлся наилучшей гарантией для администрации, поскольку опытный служитель лучше других знал, кто «состоятелен и пригоден» для данной должности.

Показательно, что в большинстве своем общественные протесты против продажи должностей были направлены именно на скрытую ее форму. Более того, общественные протесты вполне согласовывались и с духом королевского законодательства, однозначно запрещавшего такую продажу. Именно в этом контексте следует рассматривать регулярные запреты королевским чиновникам давать, а членам Королевского совета получать какие бы то ни было дары. Этот запрет фигурирует уже в краеугольном ордонансе Людовика Святого от декабря 1254 г.: клятва сенешалей и бальи отныне включала обязательство «ничего не давать, не отправлять кому-то из нашего Совета или их женам, детям и близким»[1514]. Регулярно назначаемые комиссии расследований деятельности королевских чиновников на местах призывались в число проступков элю, сборщиков, контролеров и т. д. включать «крупные дары» различным персонам, от которых зависело распределение должностей[1515]. Не случайно в эпоху «мармузетов» эта норма была повторена, причем помимо советников и их близких запрещалось давать взятки также и комиссарам[1516].

В дальнейшем в королевских указах довольно недвусмысленно описывается скрытая покупка должностей, осуществляемая посредством взяток. Так, в ордонансе от 12 августа 1418 г. (когда переназначались все чиновники после перехода Парижа под власть бургиньонов) численность служащих Канцелярии была сокращена до незапамятной величины, причем прямо заявлялось, что прежнее увеличение произошло из-за «продвижения на эти чины посредством денег и подкупа» (par argent et corruption)[1517]. Та же самая практика подверглась осуждению и запрещению в большом ордонанс о реформе правосудия от апреля 1454 г. Согласно его тексту, скрытая торговля должностями по-прежнему процветала, и для получения судейских должностей люди платили «большие суммы денег многим нашим чиновникам и советникам и через это получали службы». Такая порочная практика приписывалась «войнам и раздорам», и впредь все служители обязывались не брать взяток под угрозой лишения должности и уплаты королю «вчетверо больше полученной суммы, а ищущие должностей — ничего отныне не платить». Та же самая порочная практика и те же меры по ее устранению упоминались в отношении сенешалей и бальи, которые якобы ставили на должности лейтенантов (наместников) «за определенные суммы золотом и серебром»[1518]. Важно при этом, что антитезой такому назначению за взятки объявляется следование сложившимся критериям отбора — по профессиональной пригодности, людей состоятельных и подходящих.

Но отношение к продаже должностей в законодательстве исследуемого периода было неоднозначным и даже противоречивым, поскольку оно сочетало в себе противоположные нормы — запрет частной продажи и защиту владельческих прав чиновника на должность.

В королевском законодательстве к началу XV в. появляются прямые запреты чиновникам продавать свои должности с целью извлечения личной выгоды. Впервые такой запрет обнаруживается в ордонансе от 7 января 1408 г. В нем отдельный пункт прямо осуждает практику получения от короля должностей «в суде и сборах, как то вод и лесов, бальи, сенешалей, виконтов, сборщиков, адвокатов и прокуроров» с целью их «уступить к своей частной выгоде или иначе извлечь выгоду, передав другому лицу»[1519]. Однако данный запрет объяснялся тем, что чиновник не заслужил этой привилегии, поскольку не исполнял должность достаточно долго и, таким образом, не имел морального права извлекать из нее выгоду. По сути, те же причины фигурируют в кабошьенский ордонансе: отдельный его пункт порицал сложившуюся практику, когда «лица нашей крови и многие рыцари, служители и другие посредством назойливости просителей просят каждый день множество наших служб, хотя не имеют намерения их занимать и исполнять лично, но — передать их друзьям и слугам или продать к их собственной выгоде». Ордонанс ставил вне закона подобные действия и разрешал искать только ту службу, которую сам проситель был намерен и в состоянии (selon leurs personnes et estât) исполнять[1520].

Учитывая двойственность королевского законодательства, важно уяснить, о какой практике продажи в общественной критике идет речь? В наиболее развернутом виде она представлена в трактате Филиппа де Мезьера, где нарисована красочная картина королевского двора в виде торжища, на котором непрерывно заключаются сделки за должности. Следующая за королем свита, будь то светский праздник или церковная церемония, даже в самой Святой Капелле в Ситэ, привлекает толпы просителей, ищущих «дары, милости и службы», так что божественная литургия скорее походит на «регулярную ярмарку» (une foire ordonnée). Общая картина незаконной продажи должностей дополнена у Мезьера и конкретными обвинениями в распределении судейских служб «через чистую симонию…, через дары, фаворы и назойливость». Но этим царящее зло не исчерпывается: боясь потерять должность, чиновники ежегодно и даже по два-три раза в год платят «их Магометам при королевском дворе, и всем их друзьям и прислуге». Наконец, бальи и другие судьи на местах открыто продают подвластные им службы «тому, кто больше заплатит…, не учитывая ни знаний, ни честности»[1521].

Мезьеру вторил и Жерсон, который в нескольких проповедях осуждал практику получения должностей, особенно судейских, за деньги. Он также упоминает раздачу должностей прево, бальи и других тому, кто больше заплатит (aux plus offrans), и видит в ней источник непоправимых бед. Критикуя королевскую администрацию, в которой «дурные чиновники — везде, снизу доверху», Жерсон считает причиной такого «опасного и позорного положения» то, что должности покупаются, и чем больше «подношение» (offrande), тем выше приобретаемая служба. В программной речи «Vivat rex!» первым пунктом предлагаемого «преобразования» (reformacion) королевства Жерсон поставил отмену практики получения судейских должностей «за подарки или за деньги либо за просьбы, подкрепленные силой» (par pris ou par argent ou violence de prières armeez), противопоставив ей «честность и состоятельность» как единственный законный критерий отбора. Главную опасность он видит в продажности суда, неизбежной при таком отборе чиновников. Как не перепродаст правосудие тот, кто его так дорого купил? — задается он риторическим вопросом. Обвинения Жерсона направлены не только на покупателей должностей, но и на их продавцов, руководствующихся исключительно личной выгодой, а не законными критериями отбора — честностью и знаниями кандидата[1522]. Таким образом, и в речах Жерсона осуждалась именно скрытая продажа должностей и небрежение выработанными критериями профессиональной пригодности чиновников.

Кристина Пизанская, в свою очередь, посвятила отдельную главу в «Книге о мире» «дурным чиновникам и способам их назначения на должности», осуждая прежде всего тех приближенных короля, кто за деньги и дары «делает благоприятный доклад о кандидате и его образе жизни, хотя ничего подобного о нем не знает». Кристина также считает такой отбор источником злоупотреблений, поскольку, купив должность, чиновник будет стремиться при ее отправлении вернуть себе потраченные деньги[1523].

Практика скрытой продажи должностей подробно описана и в трудах Тома Базена, который даже обвиняет Карла VII в том, что тот разрешил продажу должностей, особенно судейских, по сути, с торгов — тому, кто больше заплатит, что противно общему благу и повлекло за собой многие злоупотребления в отправлении правосудия. Базен упоминает в этой связи обычаи римлян требовать от чиновника при вступлении в должность клятвы, что он ничего за нее не платил. В качестве примера следования этой линии при Людовике XI Базен описывает поведение секретаря Канцелярии Жана Бурре, получившего исключительное право скреплять печатью все назначения. В результате тот раздавал нескольким людям одну и ту же должность, произвольно кассировал королевские указы, беря за это деньги. Самого Людовика XI Тома Базен и вовсе подозревает в соучастии, т. е. в получении своей «доли от продажи». Весьма существенно мнение автора относительно причин распространения подобного порочного явления: оно являлось, по его убеждению, следствием охватившей французское общество архонтомании — безудержной погони за должностями[1524]. В определенном смысле можно с ним согласиться и констатировать, что эта скрытая коррупция являлась оборотной стороной успеха в деле становления государственного аппарата, который к середине XV в. превратился в источник престижа, материального благополучия и почтенного статуса. Вследствие этого скрытая продажа должностей сделалась в конце исследуемого периода неустранимым злом, о чем свидетельствует протокол заседания Штатов 1484 г., на котором в числе главных источников бед в королевстве названо было «коррумпированное, извращенное и безобразное правосудие», а главной причиной этого — продажа должностей. Важно при этом, что такая практика в сфере суда осуждалась по тем же двум причинам, которые мы уже встречали во всех предыдущих критических ее оценках. Во-первых, должности раздаются деньгами и, таким образом, без учета «достоинств и знаний» претендента, а во-вторых, купленное судейское место превращается в способ вернуть потраченные деньги и, следовательно, неизбежно провоцирует злоупотребления, губительные для общего блага[1525].

Таким образом во всех проанализированных выше образцах общественной критики речь идет только об одной форме продажи — о получении должностей за взятки, т. е. о коррупции. И впрямую не упоминается другая форма — уступка старым чиновником своей службы за денежную компенсацию. Попробуем понять, почему. Для этого вновь обратимся к королевскому законодательству. Легальной ее делала рассмотренная выше «особая милость» от короля подобрать себе преемника или заместителя[1526]. Такая практика появляется в период стабилизации служб и оправдывается соблюдением чиновником при отборе преемника установленных критериев. В ордонансе от 8 апреля 1342 г. такого рода продажа даруется служителям Дома короля: чиновник обязывался подобрать преемника и передать должность на двух обязательных условиях — «за свой счет и человека состоятельного»[1527].

Существенную трансформацию переживала и легальная продажа должностей короной: в указе от января 1370 г., изданном с целью сократить чрезмерно возросшую численность сержантов «на жалованьи» (à gages) в превотстве Лаона, говорится, что такая практика была санкционирована королем в стремлении возместить ущерб жителям оккупированного англичанами Кале. В результате, «по согласию и разрешению» (de nostre congié et licence) короля должности были куплены за большую цену (par grans pris) и превратились в своего рода пожизненную ренту (rentes à vie), т. е. не исполнялись самими «покупателями»[1528]. Перепродажа должностей сержантов вскоре практически узаконивается, но также лишь по особому разрешению короля: в указе от 26 января 1387 г. о реформировании финансов королевства прямо говорится, что «никакая должность не может быть продана, если это не должность сержантов или другие мелкие службы, с нашего разрешения и с целью извлечь (чиновникам) выгоду»[1529]. Последнее обстоятельство чрезвычайно знаменательно, поскольку недвусмысленно объявляет истинный смысл санкций короля на такую акцию, а именно материальное обеспечение королевских должностных лиц.

Хотя такая подоплека и находилась в русле установившегося принципа несменяемости и прав чиновников на должности, продажа, тем не менее, оставалась продажей. Как же она воспринималась в обществе? В этом вопросе мы сталкиваемся с принципиально иным отношением, чем в случае скрытой торговли должностями.

Практика перепродажи должностей самими чиновниками не осуждалась в их среде, однако лишь при том условии, что купивший «уступку» человек проходил через конкурсный отбор и соответствовал требуемым критериям[1530]. Именно поэтому она не вызывала у них беспокойства, поскольку не наносила ущерба авторитету администрации. Но самое поразительное (и на что исследователи не обращали должного внимания), это совпадение в оценках такой частной продажи внутри поля власти и за его пределами. Хотя она, как было показано, не упоминается в критических пассажах о практике продажи должностей, но в тех редких случаях, когда говорится конкретно о ней, акценты критики принципиально иные.

К такому редкому случаю можно отнести «Хронику монаха Сен-Дени», человека весьма осведомленного и внимательного к общественному мнению. Он упоминает о назначении на должность маршала Франции в 1405 г. Клине де Брабанта, сменившего мессира Рено де Три. Оно было, по его свидетельству, «с изумлением воспринято мудрыми людьми» из-за недостойных качеств преемника. Человек скромного происхождения, разбогатевший на милостях герцога Орлеанского, он не мог похвалиться знаниями «об опасностях морей и не знал радости привести корабль в порт», преодолев тяготы морского пути. В описании этой замены содержится прямое указание на факт продажи славным Рено де Три своей должности. Как свидетельствует монах Сен-Дени, Рено «уступил» должность за 15 тыс. экю золотом, будучи сражен неизлечимой болезнью[1531]. При этом сама акция никак не осуждается, поскольку имеет целью обеспечить чиновника, достойно прослужившего и не способного более исполнять обязанности. Осуждению подвергается «выбор», сделанный по фавору, и потому недостойного преемника.

Прозвучавшая в ходе кабошьенского восстания критика сложившейся практики частной продажи должностей строилась по аналогичной схеме. Так, прево Парижа Пьера дез Эссара и других смещенных в ходе восстания за финансовые злоупотребления чиновников обвиняли в скрытой торговле должностями за гигантские суммы «людям не годным и не компетентным». Как следствие, в кабошьенский ордонанс была включена отдельная статья, формально запрещавшая и частную продажу[1532]. Однако на деле все обстояло иначе. Прежде всего, эта статья содержала свидетельство о масштабах распространения частной продажи: не только мелкие службы, но, по сути, все места в королевской администрации были ею охвачены к началу XV в. Служители Парламента и Палат счетов, вод и лесов, бальи и сенешали, прево и нотариусы Канцелярии, экзаменаторы Шатле и капитаны, виконты и сборщики доходов с домена, сборщики податей и налогов, контролеры, наконец служители Дома короля — все снизу доверху «взяли за обычай продавать (службы) и извлекать выгоду для себя (ont acoustumé de vendre et en prendre prouffit)». Угроза общему благу от такой деятельности, как и в случае коррупции, заключалась в неминуемом мздоимстве или поиске королевских милостей и пенсионов для возмещения потраченных на приобретение должности деньги. Ввиду этой угрозы продажа должностей формально запрещается под угрозой лишения службы и уплаты в казну полученной суммы и произвольного штрафа (amende arbitraire). Однако в конце из общего запрета делается существенное исключение для тех чиновников, кто «долго нам служил в этой должности и не может по болезни, старости или несчастью (accident) исполнять свою службу»; для них король предусматривает «милость» (grace) с целью обеспечения их материального благосостояния. В результате кабошьенский ордонанс фактически легализовал сложившуюся практику частной продажи чиновниками своих должностей после долгой службы в виде компенсации и ради сохранения материального достатка. О ее легальности в XV в. свидетельствует сборник формуляров Одара Моршена: в нем два типовых письма опять-таки подтверждают право чиновника продать свою должность «с разрешения короля» и на условиях соответствия преемника требуемым критериям[1533].

В произведениях же выходцев из чиновной среды эта процедура даже восхваляется, но только если она следует установленным правилам. Например, Жувеналь осуждал тех чиновников, кто продает свои должности, не заботясь о качествах преемников[1534]. В «Похвальном слове Карлу VII» Анри Бод хвалил установленную королем очередность продвижения на должности для служителей своего Дома, и если освободившееся место не соответствовало опыту и знаниям очередника, то он «обязан был продать его человеку опытному и состоятельному и извлечь из этого выгоду, дабы жить ею остаток своих дней»[1535]. В конце XV в. Робер де Бальзак, осуждая складывающуюся практику наследования должностей (ибо сын не всегда походит на отца в доблестях и опыте), упоминает и бытование частной продажи должностей, считая ее позволительной только в одном случае — если это «старый и доблестный служитель, кто хорошо прослужил государю». Поскольку и там и здесь целью являлась компенсация за долгую и безупречную службу, Бальзак советует королю лучше снабдить сына чиновника «деньгами или иным благодеянием», нежели разрешать исполнять службу несостоятельному человеку[1536].

Во второй половине XV в. реализация владельческих прав чиновников через частную продажу должностей фактически была узаконена. Так, в указе Людовика XI от 6 июля 1468 г. относительно численности судебных приставов Парламента прямо говорится об их праве после долгой службы и в старости «иметь, чем жить, поддержать свое положение, прокормить жен, детей и прислугу»[1537]. Более того, сам Людовик XI, по сути, выкупил в 1466 г. ординарную должность хранителя соляного амбара (grenetier) в Париже, поскольку пожелал дать ее Гийому Ле Куанту, но на нее имел права другой человек, возбудивший судебный процесс, и с целью его прекратить, король выделил ему «пенсион в виде компенсации»[1538].

Эта практика существенно отличалась от сложившейся позднее, в эпоху Старого порядка[1539]. Однако, хотя после учреждения «полетты» устоявшийся cursus honorum был упразднен, а покупка должности совершалась без проверки кандидата на предмет состоятельности, на деле и эта легальная продажа королем должностей, которые он до того отдавал даром, в определенном смысле продолжала заложенные в исследуемый период принципы. Прежде всего, продавались доходы от должности, а не сама функция, и если купивший место человек не в состоянии был ее исполнять, он обязан был ее передать подходящему человеку, обеспечив себя лишь доходами с нее. Во-вторых, высшие судейские должности по-прежнему не продавались легально тому, кто больше заплатит, хотя частная продажа оставалась неустранимой, о чем свидетельствует сохранение и в XVI в. старой процедуры — клятвы нового чиновника, что он ничего не платил за свою должность, или же расследование в самом ведомстве на предмет отсутствия «незаконного сговора или соглашения», под которым подразумевались денежные расчеты. Наконец, практика легальной продажи должностей на новом этапе еще крепче связала чиновника со складывающимся государством: платя «полетту», чиновник как бы инвестировал свои деньги в государство и поэтому был лично заинтересован в его укреплении. В этом смысле она была органичным порождением всей структуры соучастия чиновников в комплектовании королевской администрации. Благодаря этому автономизация бюрократического поля власти при Старом порядке достигает своего апогея в рамках монархического государства[1540].

Апроприация должностей и появление в исследуемый период практик уступки, наследования и продажи многие исследователи окрестили частью феномена «нового феодализма» или «феодализма-бастарда», хотя продуктивнее было бы обратить внимание на проявившуюся здесь общую для средневекового общества черту — корпоративный характер собственности. Штат должностей ведомств стал коллективной собственностью их служителей, которые могли реализовать свои владельческие права только внутри и под контролем корпорации[1541]. После фиксации штатов, оформления бюрократических процедур комплектования, типизации достоинств чиновников и корпоративного контроля за карьерным ростом и воспроизводством распоряжение должностями приобрело уже принципиально иной облик. И как ни покажется парадоксальным на первый взгляд, именно появление практик уступки, наследования и даже продажи внутри определенной группы и на определенных условиях как раз свидетельствует о новом характере службы и о новизне формирующейся бюрократии.

Исследование форм комплектования королевских чиновников во Франции в XIII–XV вв. показывает процесс автономизации бюрократического поля, соединение публично-правовых принципов с частными и механизм складывания чиновников в отдельную группу, основой материального положения и морального авторитета которых являлась должность, превратившаяся со временем в личное владение ее обладателя. Решающим фактором процесса апроприации должностей выступала личная заинтересованность чиновников в гарантированном материальном благополучии и в перспективах его удержания внутри семьи. Превращение должностей в собственность органично вписывалось в параметры средневековой социальной структуры: владение по контракту становится пожизненным, а затем наследственным; права собственности реализуются через корпорацию. Объективным результатом этого являлось укрепление нового по своей природе контракта с королем, защита королевской администрации от давления кланов и клиентел и повышение статуса чиновников, гарантирующего адекватное вознаграждение за долгую и безупречную службу, оформление привилегированной социальной группы, внутри которой воспроизводятся профессиональные достоинства, этические нормы и культура службы.

Часть III.