– Во имя праотцев, почтенные господа, больше у нас ничего нет, берите все и уходите, – начал старик в черной одежде… и не договорил. Штык григорьевца вонзился ему в живот.
– Папа! – истошно закричала молодая женщина, бросаясь к старику и обнимая его голову. Второй мужчина с хриплым криком ринулся на мучителей, но удар прикладом заставил его скорчиться на земле. Старик медленно соскользнул на землю, содрогнулся и умер. – Звери! Вы убили папу!
– Сейчас и тебя подколем, свинья еврейская! Где деньги, тварь?!
– Пожалейте! – Старшая женщина кинулась к молодой, накрывая ее своим телом. – Не губите, у нее же дети!
– Не боись, не пропадут, вместе вас всех порешим! – Григорьевец сгреб в охапку девочку и швырнул ее о стену рядом с матерью. Второй волок меньшого мальчишку, молча и отчаянно боровшегося, точно попавший в западню волчонок.
– Йоська, беги! – дико закричала молодая. – Беги, я сказала!
Оставшийся на свободе мальчик что есть духу рванул к воротам. Еще один григорьевец вскинул винтовку, выцеливая маленькую улепетывающую фигурку… Из горла матери вырвался жуткий звериный вопль…
– Деньги! Золото! – перекрывая крики жертв и рев их мучителей, орал Сенька, и от натуги жилы вздувались у него на лбу. И погибающий дворик накрыла тишина.
– Какое золото, хлопец? Откуда? – ошалело спросил григорьевиц с горжеткой… не отрывая завороженных глаз от… золотого слитка на ладони Джереми.
– Главный жидовский клад нашли, все, шо они с народа за тыщу лет высосали, батька-атаман на площади червонцы горстями раздает, а вы тут телитесь!
– Грицько! Кончай этих – и за нами! – Весь десяток сорвался на бег, вмиг исчезнув за поворотом.
– Ах вы твари!.. – оставшийся григорьевец зашелся от ярости – за грошами побегли без него! – вскинул винтовку…
– Твоя доля! Держи! – Джереми швырнул слиток. Удар тяжелого бруска в лоб швырнул григорьевца на колени, а второй удар рукоятью револьвера по темени заставил растянутся в пыли.
– Скорее! – Сенька уже выкатывал из-под навеса старую телегу.
– На дно, бьистро! – Джереми швырнул молодую еврейку в телегу.
– Мой сын, Йоська! – только и успела вскрикнуть она.
– Других детей спасай! – Эльвира сунула ей в руки спасенную девочку и кинулась на помощь Альбине, волокущей собранное по дому тряпье. Матерящийся Сенька загонял битюга в оглобли. Детей засунули к матери, туда же заволокли подвывающую от ужаса старуху и хрипящего после удара молодого мужчину и забросали их тряпьем. В последнее мгновение из кустов вынырнула маленькая фигурка и кинулась на телегу.
– Йоська! – глухо вскрикнули из-под тряпья, и мальчишку словно засосало внутрь.
– А я думал… вы скорее захотите к ним присоединиться! – Джереми уселся рядом с Сенькой – в его словах было одновременно и извинение, и изумление.
– Малых трогать не дело. Когда батьку при царе арестовывали, брательник мой меньшой на городового кинулся, тот ему и заехал… по всей строгости, чтоб знал. Батьку-то через полгода выпустили, а меньшой… в неделю на тот свет и убрался, отбили ему чего-то.
– Я и не знала, что ваш отец был политическим! – Эльвира настороженно озиралась.
– Вором мой батька был, барышня. Вот и я тож… Другие жидовское добро тянут… а я самих жидов украл! Выходит, я самый фартовый вор! – Сенька щелкнул вожжами.
Тяжеловоз с непривычной резвостью рысил через город. Крик, крик, крик несся со всех сторон! По улицам метались люди. Эльвира втащила в телегу удирающего от хохочущих григорьевцев мальчишку. Пацаненок забился, но рыжая быстро зажала ему рот и сунула под тряпье к остальным, тряпки взбурлили… и замерли. Погоня даже не заметила его исчезновения, с веселым гиканьем загоняя молоденькую чернокосую девушку, видно, его старшую сестру. Крича и захлебываясь слезами, несчастная кинулась в проулок, трое мужиков рванули за ней… Эльвира только и смогла, что закрыть глаза. По улице, плача, ковылял босой старик в изодранном лапсердаке – здоровенный красивый молодой григорьевец, радостно хохоча, гнал его перед собой нагайкой и полосовал по судорожно вздрагивающей спине, когда старик падал на колени:
– Военного комиссара нашли!
С верхнего этажа особняка на площади загрохотали выстрелы, раздался дикий рев и полетели гранаты, толпа григорьевцев с ревом прихлынула к стенам, с треском вынося двери. Приподнявшийся на облучке Сенька саданул григорьевца с нагайкой рукоятью револьвера в висок – и тот беззвучно ткнулся носом в пыль. Джереми ухватил иссеченного деда за воротник и втащил в телегу.
– Других спасайте, я старый уже… – захлебываясь кровью выбитых зубов, прохрипел старик.
– Кого могем, того и спасаем. Считай, свезло тебе, дед, – процедил Сенька. Телега поскрипела дальше, вливаясь в длинную цепочку тянущихся к бронепоезду повозок, доверху заполненных тряпьем, сундуками, обшарпанными комодами, гнутыми венскими стульями, подушками и перинами, кружевными накидками и шубами. Мимо проехало изящное ландо, запряженное парой истошно мычащих коров. На сиденье ландо стояло покосившееся дамское трюмо. На миг Джереми увидел в треснувшем зеркале свое отражение: всклокоченные волосы, абсолютно сумасшедшие, страшные глаза. А по улицам шли женщины – явно местные, деловитые, с огромными корзинами – и собирали в них то, что падало с телег или просто оставалось валяться на земле, затоптанное сапогами григорьевцев. Они перекликались, иногда ссорились над добычей, и их бойкие голоса порой даже заглушали крики убиваемых.
– Гей, Сенька, чего набрал? – На окраине города их окликнули – кажется, это был тот самый всклокоченный, что спал в Сенькиной теплушке. На встрепанных кудрях его теперь красовалась дамская меховая шляпка, а на плечи была накинута комиссарская кожанка… сплошь замаранная едва подсохшей кровью. Григорьевец подскочил к телеге… и сунул саблей, пытаясь ткнуть ею в наваленное тряпье. Ботинок Альбины врезался ему в лицо.
– А ты не замай! – заорал Сенька. – Свое шаблюкой тыкай, а на чужое не лезь!
Хлюпающий разбитым носом григорьевец зло зыркнул на Сеньку, наткнулся на темный зрачок револьвера в руке у Джереми и только сплюнул кровью в пыль:
– Барахольщик поганый, подавись своим тряпьем, что б приличное взял…
– Что самому надо, то и беру! – Сенька погрозил ему кулаком, и под хохот наблюдающих их короткую стычку григорьевцев телега покатила дальше, прочь из погибающего города.
Они сидели вчетвером в степи у разожженного в ямке костерка: вор из Одессы, внук английского лорда и две сестрички-революционерки, дочери полковника Российской империи. Еврейская семья, потерявшая отца, но увеличившаяся на двух детей-сирот и такого же осиротевшего старика, уехала по степной дороге на телеге – единственном, что осталось от нажитого многолетним трудом добра. Перед отъездом слезно благодарили, молодая мать даже пыталась целовать всей четверке руки – и теперь эти поцелуи словно горели на коже отметками невыносимого стыда. На горизонт, где столбы черного дыма поднимались над оставшимся в руках атамана Григорьева Елисаветградом, они старались не смотреть.
– Я хочу, чтобы он умер! – Глаза Альбины были сухими и страшными. – Чтобы этот предатель умер!
– Что он сделал такого, чего не делали бы другие… ваши товарищи? – Джереми зло скривил губы. Альбина с Эльвирой разом вскинулись, готовые возражать, но лицо Джереми вдруг стало таким страшным, что слова не смогли слететь с их уст. – Я всегда считал себя англичанином – мама из старого девонширского рода. Дед сперва был против их брака, чуть свадьбу не сорвал. Он-то с бабкой на корабле познакомился, по дороге в Англию… из Одессы, в восьмидесятые прошлого века. У вас тут императора убили, Александра Второго Освободителя…
– Вот уж Освободителя! – фыркнула Альбина. – Все его реформы служили только для обмана народа, чтобы не дать истинную свободу! Комитет «Народной воли» и приговорил этого обманщика на троне!
– Приговорил комитет, а виноваты во всем оказались жиды, – мрачно усмехнулся Джереми. – Теперь и я, как дед, знаю, что такое еврейский погром. Правда, тогда еще были городовые – они стояли и смотрели, как толпа гнала деда по улице.
– Но он же лорд! – изумленно вскинулась Эльвира.
– Вот ведь странность! – Улыбка Джереми стала откровенно издевательской. – Его величество король, в отличие от царя-батюшки, вовсе не интересовался, насколько… правильный его новый подданный: во что верует, ест ли свинину и справляет воскресенье или же субботу. Зато был весьма заинтересован в спроектированных им машинах и построенных заводах. Дед даже вспоминать о прошлой своей жизни не хотел. А отец… был идеалистом. Считал, что мы не имеем права забывать нашу былую родину. А может, просто хотел забыться, когда мама умерла. Вот и принял предложение завода Анатра – как же, мы ведь союзники в войне против германского зверя! – его усмешка превратилась в оскал. – Он тоже считал, что надо бороться с этой вашей беспросветностью. Учебу для рабочих устраивал. Ваши анархисты… и прочие демократы у нас собирались на диспуты. Не помогло. Вашей новой республике оказались не нужны неправильные граждане. «Бывшие». Когда господин Муравьев[70] устанавливал Одесскую советскую республику, за отцом пришли. Ну как же, сын лорда… Хороший куш. Я пытался остановить их. – Теперь он уже почти шептал. – Меня пырнули штыком, а отца забрали в тюрьму на кораблях.
– Это оттуда у вас шрам на боку? – спросила Эльвира и покраснела.
Джереми только устало улыбнулся. Если хочешь чего-то – получишь. Вот он хотел знать, какая из сестер была в ванной «Лондонской». Теперь знает – а толку?
– Если у вашего отца были друзья среди рабочих, если он был полезен делу революции… за него должны были вступиться! – возмутилась Альбина. – Есть же рабочие комитеты…
– Они были очень заняты, друзья из рабочих комитетов! – едко процедил Джереми. – Пока я метался по городу, разыскивая их, пока они договорили зажигательные речи на митингах… Отца вывели на палубу, облили ледяной водой и утопили.